Аспасия поклонилась. Она не стала говорить, что едва держится на ногах и что Исмаил сдерет с нее шкуру, если узнает. Нет, она вообще не будет говорить об Исмаиле.

Женщины метались, как куры, испуганные вторжением лисы: сплошное хлопанье крыльев, паника и никакого толку. Аспасия остановила одну, тряхнула другую, прикрикнула на третью. Увидев, что она здесь, они прекратили свои глупости. Она дала им всем поручения. Пусть им это не по вкусу, сейчас это неважно.

— Вы нужны императрице, — сказала она, — так идите же.

Можно было лишь молиться о чуде. У Оттона были войска в городе, его собственная гвардия и отряды тех вельмож, которые были с ним. Но его армия, настоящая сила королевства, была рассеяна по стране, возделывая поля, приходя в себя после подавления мятежа, защищая восток от мадьяров и славян. Запад, даже это злосчастное герцогство Лотарингское, никогда не нуждался в армии для обороны.

На исходе дня примчались новые гонцы: Лотар ускорил свой марш, к утру он будет у городских ворот с армией в несколько тысяч. Оттон с его несколькими сотнями человек не может даже надеяться противостоять ему.

Молодые глупцы были бы рады попробовать. Оттон, хотя тоже был молод, давно уже лишился самонадеянности. Так и должно быть с императорами. Епископы и старшие вельможи советовали ему быть осторожным. Герцог Карл дал совет еще более ценный.

— Я знаю Лотара, — сказал брат Л отара. — Его силы намного превосходят твои, и, стоит ему захотеть, он тебя сокрушит. Но его можно отвлечь. Брось ему кость; он остановится, чтобы грызть ее, а потом уйдет прочь.

Оттон поглядел на стены дворца Карла Великого. Последние лучи заката испятнали их, будто кровью.

— Да, кость, — сказал он, — и достаточно большая для этого мастифа. Будем молиться святому Витту, чтобы он ею подавился.

Смятение царило неописуемое. Половина Аахена в страхе перед врагом хотела присоединиться к отступлению. Каждый господинчик или горожанин во всю мощь легких отдавал свои собственные приказания. Улицы были запружены людьми и животными, повозками и вьюками. В сгущающихся сумерках метались факелы. Каждый, у кого было что-нибудь ценное, был исполнен решимости унести это с собой, невзирая на вес и размеры.

Аспасия привела женщин в какое-то подобие здравомыслия, решительно и безжалостно отказавшись слушать любые слова, кроме слов повиновения. Тех, кто умел ездить верхом, она посадила на мулов и лошадей. С собой разрешила брать только то, что могли унести. Не было времени на пустяки; место было только для самого необходимого: еда, лекарства, оружие.

Больше всего сложностей возникло с Феофано. Она не хотела ехать в носилках.

— Слишком медленно, — заявила она. — Могут догнать. У твоего мула такая мягкая походка, и достаточно быстрая, если надо. Я поеду на твоем муле.

— Ты же на восьмом месяце, — проворчала Аспасия.

— Но я здорова, — возразила Феофано, — а надо спешить. Если мы попадем в заложники к Лотару… Если наследник моего господина Оттона родится заложником…

— Лучше живой наследник, чем мертвый.

— Я поеду верхом, — настаивала Феофано.

Если бы между ними не было барьера, не было этой холодной отчужденности, Аспасия, возможно, переубедила бы ее. Но что сделано, то сделано. Императрица поедет верхом.

— И помоги нам Бог, — сказала Аспасия.

Они отправлялись в путь шумной, суетливой толпой. Кто-то уронил факел; он упал на солому и поджег ее. У всех хватило ума только на то, чтобы поднять крик, пока стражник не загасил пламя древнейшим и надежным способом. Крик поутих. Он ухмыльнулся и пошел назад к своему коню.

Аспасия сжала зубы и сосредоточилась на том, чтобы устроить поудобнее Феофано. Никто из охранников не представлял себе, как обращаться с беременной женщиной. От Феофано было толку мало: ехать она могла, но равновесие держала с трудом, неуклюже. Мул, слава Богу, был невозмутим. Он терпеливо нес свое неудобное бремя, а Аспасия держалась за стремя. Она предпочла не задумываться, чего ей будет стоить это путешествие. Лошадей не хватало. Значит, придется идти пешком. Все очень просто.

Наконец они двинулись. Ужасно медленно, правда, но все-таки двинулись. Аспасия решила выходить через маленькие ворота, они были чуть больше задней двери и редко использовались. Носилки бы там не прошли. Хотя бы за это надо благодарить Феофано: упрямство императрицы дало им возможность более быстро бежать. Оттон, довольный их решением, прислал сказать, что поедет той же дорогой, когда уладит что надо.

По словам гонца, он был сердит: лицо было красным, как знамя франков. Но он владел собой. Он присоединится к императрице, как только сможет. Он послал ей свое благословение.

В ответ она послала ему свое благословение и сделала это так величаво, будто и не громоздилась на спине мула. Потом приказала трогаться в путь.

Дорога была забита людьми, но охранники прокладывали им проход. У ворот было безлюдно. Все устремлялись к одним из больших ворот, а эти, как и надеялась Аспасия, были свободны.

Они проходили чем-то вроде упорядоченной колонны. Сначала стражники, потом императрица, за нею ее женщины. Ворота были узкие, и Аспасия остановилась, ожидая, пока проедут всадники. Она рада была передохнуть, хотя знала, что лучше бы ей не останавливаться. Ноги не держали ее.

Перед ней возникла огромная тень. Она изгибалась и танцевала в свете факелов. Казалось, от нее отделилась рука и протянулась к ее лицу.

— Вставай, — произнес знакомый голос.

Она заморгала. Исмаил блеснул глазами. Его лошадь фыркала и мотала головой. Он протянул ей руку.

— Влезай, — приказал он.

Она как-то вскарабкалась и оказалась за его спиной. Лошадь была ненамного выше мула, к которому она привыкла, но гораздо резвее; и не особенно рада удвоившемуся грузу. Аспасия крепко обхватила Исмаила за талию. Лошадь пронеслась через ворота.

Наверное, она отключилась на некоторое время. Когда она огляделась, Аахен был далеко позади, словно тень. Светила луна, и это было кстати, потому что все погасили факелы по приказу Феофано, чтобы двигаться более незаметно. Дорога под ногами была видна достаточно хорошо. Все было спокойно.

Лошадь Исмаила дала себе волю. Она двигалась, словно танцовщица. У нее был удивительно плавный шаг. Она, словно тень, обгоняла слуг, идущих пешком, женщин на мулах, вьючных лошадей. Исмаил придержал ее возле императрицы.

Аспасия вовсе не хотела выглядеть вызывающе. Но это было именно так, и с этим ничего нельзя было поделать: верхом за спиной своего любовника, слишком слабая духом и телом, чтобы сойти и двигаться пешком. Он занял место, которое всегда занимал, путешествуя с императрицей: по правую сторону, пристально внимательный к каждой мелочи.

Он не скрывал своего неудовольствия: беременность и ее настойчивое желание сесть в седло.

— Можно было найти более подходящий момент для изучения искусства верховой езды, — сказал он.

Феофано бросила на него взгляд, сверкнувший в лунном свете:

— Но разве когда-нибудь это было мне нужнее, чем сейчас?

— Качества нужды как учителя слишком переоцениваются. — Он нагнулся и со своей обычной бесцеремонностью потрогал ее лоб. — Ты еще пожалеешь о своем упрямстве.

— Об этом всегда приходится жалеть, разве нет?

В этом был явный намек, но Исмаил его не заметил.

— У меня с собой лекарства. У тебя есть твои молитвы. Общими усилиями мы сможем провести тебя через эти трудности благополучно.

— Я тоже на это надеюсь, — отвечала Феофано.

20

Они отчаянно спешили, стремясь уйти как можно дальше. Но при первом проблеске рассвета им еще оставалась добрая треть пути до Кельна.

Феофано потребовала остановиться. Всадники, большинству из которых нечасто доводилось садиться в седло, чувствовали себя совсем разбитыми. Те, кто шел пешком, едва волочили ноги. Некоторые, видя, что погони за ними нет, отстали, чтобы догнать отряд позже или вернуться в Аахен.