– И я бы, пожалуй, ответил: «Всем, потому что он командует, а я нет», – с улыбкой ответил Джеймс. – Но послушайте, стоит ли при вас критиковать вашего друга?

– Конечно, у него есть недостатки. Знаю, Обри очень честолюбив во всем, что касается его службы, и никому не позволит себя взнуздывать. Мне хотелось узнать, какие его качества оскорбительны для вас? Или же это можно выразить фразой: «Non amo te, Sabidi»[33]?

– Пожалуй, что так. Трудно сказать. Конечно, он может быть очень приятным собутыльником, но порой он, словно бык, проявляет свою британскую бесчувственность… И разумеется, есть в нем черта, от которой меня больше всего коробит: это его погоня за призами. Царящая на шлюпе дисциплина и постоянные учения больше напоминают порядки, которые более уместны на умирающем с голоду капере, а не на корабле флота Его Величества. Когда мы преследовали тот несчастный полакр, он всю ночь не покидал мостик. Можно было подумать, что мы гонимся за военным кораблем, чтобы покрыть себя славой. И этот приз едва не удрал от «Софи». Недаром были пущены в ход тяжелые орудия, причем обоих бортов.

– А что, преследовать капера – такое уж недостойное занятие? Я задаю этот вопрос из чистого невежества.

– Видите ли, у капера совершенно другая цель. Капер сражается не ради славы, а ради выгоды. Он наемник. Барыш – вот что его raison d'etre[34].

— Значит, тяжелые орудия должны добывать не деньги, а лавры?

– Ну конечно же. Вполне возможно, что я не прав, завидую и лишен великодушия. Прошу прощения, если оскорбил вас. И я охотно соглашусь, что он превосходный моряк.

– Господи, Джеймс, мы достаточно давно знаем друг друга, чтобы выражать свое мнение свободно, без обид. Не передадите мне бутылку?

– Ну что ж, – отвечал Джеймс Диллон, – если я могу говорить откровенно, словно самому себе, то вот что я вам скажу. Я считаю, что благосклонность капитана к этому петушку Маршаллу неприлична, если не сказать грубее.

– Внимательно слушаю вас.

– Вы знаете, что он собой представляет?

– И что же он собой представляет?

– Он содомит.

– С чего вы взяли?

– Я располагаю доказательствами. И мог бы их представить в Кальяри, если бы это понадобилось. Он влюблен в капитана Обри – вкалывает на него, словно мальчишка-камбузник. Если бы ему позволили, он бы выдраил капитанский мостик камнем. Он гоняет людей почище боцмана, лишь бы заслужить его улыбку.

– Правда, – кивнул головой Стивен. – Но не думаете же вы, что Джек Обри разделяет его наклонности?

– Не думаю. Но полагаю, что ему о них известно, а он поощряет этого красавца. До чего же мы договорились… Я зашел слишком далеко. Возможно, я пьян. Мы осушили почти целую бутылку.

– Да нет же, – пожал плечами Стивен. – Вы жестоко ошибаетесь. Будучи в здравом уме и трезвой памяти, я уверяю вас, что он не имеет об этом никакого представления. Джек подчас не слишком наблюдателен. Он смотрит на мир просто, и, по его мнению, педерасты вздыхают лишь по юнгам, певчим да еще тем бесполым созданиям, которые водятся в борделях Средиземноморья. Я предпринял осторожную попытку просветить его немного, но он со знающим видом произнес: «Не надо мне рассказывать о задах и пороках: я всю жизнь прослужил на флоте».

– Выходит, ему немного недостает практики?

– Джеймс, думаю, в этом замечании не было mens rea?[35]

– Мне надо на мостик, – произнес Диллон, взглянув на часы.

Через некоторое время, заменив рулевого и проверив курс, он вернулся. С ним в каюту ворвался холодный ночной воздух. Лейтенант сидел молча до тех пор, пока не согрелся в освещенной лампой каюте. Стивен откупорил новую бутылку.

– Порой я становлюсь не вполне справедливым, – сказал Диллон, протянув руку за стаканом. – Я знаю, что чересчур обидчив. Но иногда, когда тебя окружают «протестутки» и ты терпишь их глупые, хамские речи, то рано или поздно взрываешься. И поскольку ты не можешь поставить на место того, кого следует, срываешь злость на ком-то другом. И постоянно находишься в напряжении. Уж кому-кому, а вам-то это известно.

Стивен очень внимательно посмотрел на собеседника, но ничего не сказал.

– Вы знали, что я католик?

– Нет, – ответил доктор. – Разумеется, я знал, что некоторые из ваших родственников исповедуют римско-католическую веру. Что же касается вас… А вам не кажется, что это ставит вас в трудное положение? – неуверенно произнес он. – Ведь существует присяга… уголовные законы…

– Ничуть, – отозвался Диллон. – Совесть моя чиста, если уж на то пошло.

«Это вы так думаете, мой бедный друг», – мысленно произнес Стивен, наполняя стаканы, чтобы скрыть выражение своего лица.

На мгновение показалось, что Джеймс Диллон будет развивать свою мысль, но этого не случилось. После того как установилось хрупкое равновесие, разговор принял дружеский характер, и оба стали вспоминать общих друзей и лучшие дни, давно и безвозвратно канувшие в Лету. Скольких они знали! Какими разными – практичными, веселыми или почтенными людьми были окружены! За разговорами они не заметили, как осушили вторую бутылку, и Диллон снова поднялся на мостик.

Через полчаса он вернулся и, спустившись в каюту, продолжил, словно разговор и не прерывался:

– Конечно, помимо всего, существует вопрос о продвижении по службе. Скажу по секрету вам одному, и хотя это звучит отвратительно, но я считал, что после случая с «Дартом» командование шлюпом должны были поручить мне. То, что меня обошли, было жестокой несправедливостью. – Помолчав, лейтенант продолжал: – О ком это говорили, что своим членом он добился больше, чем службой?

– О Зельдене. Но в данном случае я считаю, что пошлые сплетни неуместны. Насколько я понимаю, в этой операции кто-то был заинтересован. Имейте в виду, я не хочу изобразить из себя невинную овечку. Хочу только сказать, что в отношении Джека Обри такие сравнения неуместны.

– Как бы то ни было, я мечтаю о повышении. Как любой моряк, я ценю присвоение очередного чина, скажу вам без утайки. Когда служишь под началом охотника за призами, добиться этого непросто.

– Видите ли, я не разбираюсь в ваших морских делах. Только вот что, Джеймс: разве богачу не просто презирать деньги и не видеть подлинных мотивов поступков?.. Придавать слишком большое значение словам и…

– Господи, неужели вы считаете меня богачом?

– Я бывал в ваших владениях.

– На три четверти это горы и на четверть – болото. Даже если бы мне платили аренду за остальное, она составила бы всего лишь несколько сотен фунтов в год – не больше тысячи.

– Мое сердце обливается кровью от жалости к вам. Я еще никогда не встречал человека, который бы признался, что он богат или любит поспать. Возможно, бедняк и тот, кто спозаранку на ногах, имеют большое моральное преимущество. Каким образом оно возникает? Однако вернемся к предмету нашего разговора. Ведь другого такого храброго командира трудно отыскать, и Джек один из тех, кто способен повести вас за собой к вершинам славы.

– А вы сможете гарантировать его храбрость? «Наконец-то мы добрались до сути», – подумал Мэтьюрин, а вслух произнес:

– Нет, не могу, я недостаточно хорошо его знаю. Но я бы очень, очень удивился, если бы он оказался робкого десятка. Но что заставляет вас думать, что он именно таков?

– Я не говорю, что он робкого десятка. Мне бы очень не хотелось безосновательно сомневаться в чьей-то храбрости. Но нам следовало захватить ту галеру. Еще двадцать минут, и мы бы взяли ее на абордаж.

– Ах вот как. Мне об этом ничего не известно. В это время я находился в каюте. Но, насколько я понимаю, самое благоразумное решение состояло в том, чтобы изменить курс, дабы защитить остальные суда конвоя.

– Конечно же, благоразумие – великая добродетель, – заметил Джеймс.

– Вот именно. А продвижение по службе для вас много значит, не так ли?