Вот наглядные результаты заигрывания некоторых уважаемых коллег с этими недорослями. Например, самозванного Галилея, с его скляночками, баночками и трубочками, добряка, иллюзиониста, хитрого разиню, мягкотелого слюнтяя, а в конечном счете антипедагога, которому ученики — мыслимое дело! — кричат на улице: «Привет, Савельич!» Этой дерзкой вертихвостки в модных нарядах, наглой модернистки, легкомысленной трали-вали. И еще кое-кого…

Калерия Иосифовна пришла на урок, заранее предчувствуя, что ее ожидает какая-то пакость. Предчувствие ее никогда не обманывало. Кивнула, настороженно оглядела класс. Сидят, шкоды, притихли, опустили глаза. И тут словно бы ей шепнул тайный голос: «Оглянись!» — оглянулась. Так и есть. Даже сердце екнуло. На доске огромными буквами начертано:

Дальше читать не стала. Крутанулась к классу.

— Кто? — Глаза прошивают насквозь каждого.

Немыслимая дерзость. Скрытый намек. На что? Неважно. Потом разберемся. А сейчас немедленно выявить виновного, зачинщика и наказать, чтобы, ух… Смотрят на нее, как новорожденные. Как ангелы. Скажите, какие невинные агнцы! У Черникина по лицу поползла улыбка. Что он, ненормальный, что ли?

— Ты?

Если бы слово было пулей, Черникин уже валялся бы бездыханным.

— Ну что вы? — Улыбка ленивой бабочкой слетела с лица Черникина. — Это к вам не относится. Это частушки. С прошлого урока остались. Размер стиха.

— Садись. Хотя нет — иди отвечай.

Вышел вроде нормально, без всяких там фокусов-покусов, но все равно как-то словно бы нехотя, небрежно. В походке, в позе неуловимо, скрытно присутствовали дерзость, вызов. Что-то подчеркнуто скучающее во взгляде, в отставленной ноге, в наклоне головы.

И тема сегодня опять уж больно тонкая. Фу-фу. Скорей бы ее проскочить, как подводный камень. Опять связана с теорией относительности. Да и нужны ли все эти тонкости этим оболтусам? Все равно ничего не поймут. Оттого-то и пробежала сей раздел скороговорочкой, резвым речитативом. Вроде бы попрыгала с кочки на кочку, с факта на факт, с примера на пример. Легонечко так, нежненько коснулась существа вопроса с ссылкой на знаменитого Альберта Эйнштейна. Как будто ссылка на имя могла заменить его мудреную теорию.

Сейчас Черникин ответит. И… опля! Пошли-поехали дальше! Поводив глазами по сторонам, Черникин, кровь с молоком, не совсем уверенно прыгнул по ее следам с кочки на кочку, с факта на факт, с примера на пример, и совсем уж собралась она отпустить его грешную душу на покаяние, как вдруг сей, с позволения сказать, юноша остановился и, глядя прямо в ее светлые очи, заявил:

— Извините, Калерия Иосифовна, но я так и не понял, что же такое теория относительности.

Подумать только — и глазом не моргнет, смотрит, как невинный младенец. Невесты головы опустили, а женихи-бесстыдники, напротив, вытянули по направлению к ней.

Ехала снегоочистительная машина и пустила в нее мощную холодную струю грязи, и враз она оледенела, превратилась в замерзшую снежную бабу. Примерно такое у нее появилось ощущение. Провокация. Это же совершенно ясно. Как пить дать. Нет уж, они ее на эту удочку не поймают.

Лицо ее потемнело. Так-так-так… Перевела дыхание.

— Садись, Черникин. Кто дополнит? — Пусть сами. Сами, сами. Ишь какие деточки… — Никто не желает? Ну хорошо. Чугунов.

Уж этот увалень не подведет. Серьезный малый, хотя и с гонором.

Чугунов как ни в чем не бывало выбрался к доске, повел взглядом в ее сторону. И-и… С кочки на кочку, с факта на факт, с примера на пример повторил все, что уже сказал до него Черникин. И затем как ни в чем не бывало:

— А я тоже не понял урока, Калерия Иосифовна.

Да это же война! Самая настоящая. Безо всякого видимого повода. И безо всякого объявления. Только сейчас прочитала на лицах тоненькие злорадные усмешечки. Такие тоненькие, как лезвия бритв. Ах так! Ну хорошо, зверозубые ящеры. Посмотрим, кто кого. Ничего. Она упрямая. И кожа у нее достаточно толстая. И не с такими имела дело. Сломит по одному, как соломку, как спичечки.

Чтобы окончательно убедиться, вызвала еще одного — скромного и серьезного Пономарева. Впрочем, можно было не вызывать. Этот нахал прямо с места в карьер:

— Ставьте и мне двойку, Калерия Иосифовна.

Все ясно. Если и не сговорились, то объединились по ходу дела. Налицо скрытый протест. Попробуем-ка осторожненько обнажить его.

— Пономарев… — несколько секунд подержала свой рот открытым для пущей важности, — а почему же ты не готовился к уроку?

— Не понял вашего объяснения, — отрапортовал бодро, с готовностью, как солдат на плацу.

Нелегко с этим молодым поколением. Никаких понятий. Подай им все в идеальном виде. Безо всяких там условностей и погрешностей.

Новый урок Великая Болотная Мымра так и не объяснила. Оставшуюся часть времени она, все более распаляясь, громила лодырей, зазнаек, стиляжек, мелких (до поры до времени) хулиганов, людей без чести и совести, эгоистов, людишек, ведущих растительный образ жизни, без широких и глубоких духовных запросов, без внутренних ценностей, без, без, без… А всем слышалось: бес, бес, бес… И вообще это уже никого не задевало, хотя было ужасно противно, утомительно и нудно. Все это слышали уже тысячу раз. Что надо брать пример… И т. д. и т. п. Кончилась мочала — начинай сначала.

Короче, едва досидели до звонка, дождались ее обязательной команды: «Вы свободны. Можете идти», вскочили, встряхнулись и мгновенно забыли все эти великие назидания. В глазах снова загорелись живые огоньки: серые, карие, голубые, синие, серо-буро-малиновые.

В комнате еще никого. В вестибюле первого этажа непривычно тихо. Косте даже показалось, что он попал в другую школу, где все чужое — настороженное и незнакомое. Пахло только что вымытыми полами.

На втором и третьем этажах идут занятия второй смены. Но сюда, вниз, не доносится ни звука. Школа совсем другая, когда ты с ней один на один. Он потянул за нитку, торчащую из края рукава. Оказалась довольно длинной. Потянул за вторую нитку! Снова вспомнил Женю. И сверкающего, как новенькая монета, Романа. А сам он обычно старается не слишком высовывать вперед свои руки в рукавах форменного пиджака с заштопанными краями. Нет, что и говорить — доспехи у него не рыцарские. И не самого высшего сорта.

Вчера они вместе ходили в кино. Всю дорогу Женя приставала к нему, какое открытие он зашифровал в анаграмме. Роман подтрунивал, утверждал, что Костя открыл новую звезду и посвятил ее Жене. А сам он, Костя, только время от времени улыбался про себя и молчал. Женя взяла с них слово, что они помогут ей в одном «очень-очень важном деле». Какое, обещала сказать в школе.

— Здорово, Кассиус Клей, или, по-новому, Мухамед Али, — хлопнул Костю по плечу подошедший сзади Роман. — Ты успел, надеюсь, нокаутировать всех своих противников?

— Нет еще, — смущенно улыбнулся Костя. — Соревнования начнутся через неделю.

— Ага, значит, через семь дней, — повторил Роман. — О’кей.

В вестибюле показалась раскрасневшаяся от быстрой ходьбы Женя. Костя и Роман бросились к ней, шутливо отталкивая друг друга, чтобы помочь снять пальто.

— Явились, мальчишки? — довольная, говорила она. — Вы ведь настоящие джентльмены. На ваше слово можно положиться. Только тише-тише, осторожнее, оторвете мне руки. Ну, пошли в комитет, потолкуем.

Здесь Женя попросила помочь ей подготовить часть программы для КВН школьного вечера отдыха, за которую она отвечала.

— Вечер будет мировой, — говорила Женя. — Ребята из десятого «А» раздобыли киноленты комсомольских фильмов и сделали монтаж по истории комсомола. Представляете, старые комсомольские песни, стихи Луговского, Багрицкого, Светлова. А потом наш КВН. Нужно придумать вопросы ведущих к обеим командам.

— Роман мастер по части остроумия, — кивнул Костя на приятеля. — Ему и карты в руки.