А как удачно начался было его солдатский путь! Правда, Волховский фронт был одним из самых тяжелых. Куда ни сунься — болота, озера, ни окопа поглубже, ни землянки не выроешь.

В первом же бою отбили три деревни. Через неделю, 9 декабря освободили Тихвин, перерезав удавку, затягивающуюся у горла Ленинграда. Затем вывели из окружения кавалерийскую бригаду, прямо из огненного кольца выдрали. Тогда Леонида ранило. Но солдат, если он не был ранен, еще не настоящий солдат. Пуля вошла под правым глазом и вышла в левую щеку. Считай, повезло, чуть бы ошиблась пуля, и остаться бы ему без глаза, а то и без головы. Крепкий организм и молодость взяли свое — ровно через три недели он вернулся в часть. А для солдата снова попасть в свою роту — это большое счастье. Друзья встретили его «музыкой». Дрожжак дудел на трофейной губной Гармошке, узбек Мирза-ака барабанил пальцами в дно котелка, Ильгужа извлекал какие-то скрежещущие звуки из двуручной пилы. Что за мелодию играл этот диковинный оркестр, нельзя было разобрать. Однако Дрожжак пояснил, что играли они «Встречную».

Зима прошла в оборонительных боях. Покоя не было, но и потерь особых не понесли. И вот настала весна. Нежная душа Дрожжак первым услышал жаворонка. Ильгужа, возвращаясь с боеприпасами из тыла, нашел несколько золотистых цветков мать-и-мачехи. Никита просверлил концом штыка ствол березы и напился сладкого сока.

Весна спешила вовсю, не понимала, что кругом война, что тысячами умирают люди. Она несла с собою не только красоту, а и новые хлопоты для солдат. Болотца превратились в озера, морем разлились речушки. А все же на душе было весело. Весна идет. Весна!.. Может, она принесет нам и радость победы над врагом. Наше грандиозное контрнаступление прошлой осенью под Москвой делало эти надежды вполне основательными.

Завтра Первое мая. Настроение у ребят отменное. Чистятся, принаряживаются, пишут письма домой. Скоропадов склеил вместе несколько старых фронтовых газет и рисует красной тушью слова первомайского лозунга. А Никита с двумя дружками режется в карты. Перед ним груда мелочи.

Леониду грустно. Письма писать некуда: Оринск давно у немцев, мать в Ленинграде — не отвечает. В карты играть он не любит. Вот если бы шахматы были…

Он подходит к Ильгуже, который завел обыкновение в свободные минуты затаиваться где-нибудь в углу и шепотком перечитывать письма жены.

— Ильгужа, а ведь за тобой должок. Когда расплатишься? — спрашивает Леонид. Шутит, улыбается, но в глазах печаль.

— Какой должок? — недоумевает Ильгужа, оторвавшись от писем.

— Такой. Еще осенью обещал, что научишь меня петь «Эскадрон».

— Да я не знаю, как слова по-русски подобрать.

— Если мотив запомню, слова я сам придумаю.

— Садись. — Ильгужа собрал письма, аккуратно сложил, завернул в газету, сунул в карман. Когда застегнул пуговицу, опять пощупал рукой. — Знаком, лучше я тебя другой песне выучу. Называется «Хвала Уралу!». Слова легкие, сразу запомнишь, а мотив… мертвых разбудит.

— Ну, ну! — Леонид присел напротив.

Запел Ильгужа неожиданно громко, на всю землянку:

Кто-то поднял голову, посмотрел на Ильгужу, кто-то пододвинулся поближе. Слушают, о делах своих позабыли…

В землянку заглянул капитан Хомерики. После освобождения Тихвина на его петлице вместо трех кубиков появилась одна шпала. Теперь ходит слух, что скоро он примет батальон. Ротного командира первым увидел Ильгужа. Прервал песню, вскочил, но Хомерики махнул рукой. Сиди, дескать, сиди.

— Хорошая песня, Салават-батыр, — говорит он, пробираясь к Ильгуже. — А вот мне бог не дал голоса, поскупился. Но я не обижаюсь и не унываю. Когда остаюсь один, все равно пою в полное свое удовольствие. — Капитан поворачивается к картежникам. — Играйте, играйте, но только не шалите. Терпеть не могу, когда на деньги играют.

— А мы на интерес играем, — врет Никита.

— А почему глаза блестят?

— А они у меня с рождения такие, товарищ капитан.

Хомерики выходит на середину большой, просторной землянки.

— Хлопцы, у нас два праздника сразу. Начинаем наступление. Еще раз проверьте все свое оружие. Кто не успел побриться и пришить свежие подворотнички, пусть не мешкает. Наступление — дело святое.

Весть о предстоящем наступлении подействовала на бойцов, истомившихся за долгие месяцы в обороне, словно живая вода.

— Ура-а!..

— Люблю наступать, — сказал Никита, отбросив карты.

— Авиация будет?

— Будет.

— Танки?

— В атаке примут участие КВ.

— Ну, фриц, закажи заупокойную да святым своим свечку поставь!

— Какие святые могут быть у фрицев? Тоже скажешь…

— Так ведь на пряжках у них написано «Готт мит унс» — «С нами бог».

— Надо бы поймать их и выжечь на лбу «Тодт мит унс» — «С нами смерть».

— Завтра так и сделаем, — говорит капитан.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться, — говорит Никита, и в глазах его появляется масленый блеск. — А перед атакой выдадут «боевые сто грамм»?

— После выдадут. И не сто, а даже двести… — Хомерики потрясает маленьким кулаком. — Только смотри, кацо, не подкачай!

— Сибиряки нигде не подкачают, товарищ капитан, — говорит Никита, подмигнув Леониду.

Ответ нравится капитану, и он подходит к Никите.

— Сывороткин, ты когда-нибудь пил цинандали?

— Цинандали? А с чем его едят?

— Вот, кацо, не знает, что такое цинандали! А твиши ты пробовал? Хванчкару?

— Слыхом не слыхал, — говорит Никита, поблескивая глазами. — Вино, что ли, такое?

— Угадал, кацо. Вот после войны приезжай к нам в Грузию, я тебя искупаю в чистом виноградном вине.

— Обязательно приеду, товарищ капитан. Хватит, вдосталь намерзлись в Сибири. Пора в теплые края перебазироваться.

Капитан уходит довольный настроением бойцов. Он верит в успех наступления, и на душе поэтому празднично.

Леониду в ту ночь совсем не спалось.

Должно быть, правду говорят насчет предчувствий. Он вертелся с боку на бок, вставал, закуривал и чуть свет вышел из землянки, уселся на чурбак, на котором рубили хворост. И тут же около него оказался капитан Хомерики. Как из-под земли вырос.

— Чего так рано поднялся?

— Не спится…

— А ты заставь себя. В бой надо идти с сытым брюхом и бодрым духом.

Капитан исчез так же внезапно, как и появился.

Где-то чивикнула птица. Ей ответила вторая. А вот и третья подала голос… Назло войне и смерти они начали свой утренний концерт.

А спустя час во весь голос заговорила артиллерия. Тридцать минут она поливала убийственным огнем вражеские позиции. Потом откуда-то из лесу донесся мощный рокот моторов.

— Танки!

— Приготовиться!

Вскоре показались могучие КВ. Гусеницы тонули в оттаявшей земле, поэтому танки шли медленно. Похоже было, что движутся гигантские жуки. Когда они миновали наши окопы, в атаку поднялась пехота.

Разгромили первую линию обороны противника, смяли вторую, заняли несколько деревень. Успех окрылил бойцов. Вечером в честь победы и Первомая выпили «боевые сто грамм». Пели песни, писали домой радостные письма. Написал и Леонид Маше. Знал, что не дойдет письмо, но не удержался. В чудо верил, всколыхнулась в душе надежда. А Ильгужа и это свое письмо начал теми же словами, какими начинал все прежние:

«Здравствуй, голубка моя Зайнаб, здравствуйте, дорогие мои дети!..»

Солдаты согласны были без роздыху идти хоть до самого Берлина. Но развить успешно начатое наступление не пришлось. Слишком оторвались от баз снабжения. Стали танки — кончилось горючее, замолкли орудия — не было снарядов. Авиация почему-то так и не показалась. Вдобавок ни окопаться, ни укрыться: куда ни ступи — вода. А немцы ведут шквальный огонь. Бомбят с воздуха. На глазах бойцов друг за другом горят гигантские КВ, вчера еще выглядевшие такими грозными.