Упырева в пьесе не только управделами строительства, но по совместительству ещё и «лаборантка в лаборатории, куда кровь на исследование сдают… Она там часть исследует, часть выпивает… Ну а вечером, когда вне лаборатории, подкрепляется гемоглобином». А потом в «Тени» людоеды — хозяин гостиницы Пьетро и журналист Цезарь Борджиа по совместительству будут работать оценщиками в ломбарде.
Уже отпраздновали победу. Думали, что Упыревой больше нет. А она выскользнула у них из рук, мало того — размножилась. Теперь она Упыренко в Райотделе, Упыревич — в Облотделе, Вурдалак, Вампир, Кровососова…
«Заведующий. Объявляю мобилизацию! Месячник по борьбе с проклятой злобой! Штаб! Институт!
КОФЕЙКИНА. Убьем! Убьем! Не бойся!
— Я приказал вам изжить ваши индивидуальные чудеса.
— Зачем индивидуальные! Я того мнения, что всё время чудесное… Да здравствует чудо!
И все подхватывают:
Несколько примитивно, прямолинейно? Но ведь Шварц ещё только примерялся к чистой сказке. Потом будет сложнее, интереснее, художественнее.
А чисто сказочная история — уже выходила из-под пера драматурга. Она называлась «Принцесса и свинопас» и писалась для Акимова.
В основу пьесы Шварц взял три сказки Г. -X. Андерсена «Свинопас», «Голый король» и «Принцесса на горошине», соединив их общим сюжетом. Принцессу он назвал Генриэттой, т. е. именем Генриэтты Давыдовны, в которую все в Детском отделе ГИЗа были «влюблены».
«В 1935 году руководство ленинградским искусством сделало мне предложение, — рассказывал Н. П. Акимов труппе театра Комедии в 1962 году, о том, как их театр начинался, — в такой форме — вот театр, который мы собираемся закрывать, потому что с ним ничего не получается. Если вы согласитесь попробовать что-нибудь сделать, то мы можем его закрытие на год отложить…». Речь шла о Театре комедии, которым руководил Степан Надеждин и блистала Елена Грановская, которую в ту пору называли «русской Режан», но чье искусство в середине тридцатых уже не удовлетворяло «руководство ленинградского искусства».
Сформировалась совсем другая труппа. Из прежнего состава с Акимовым остались Лидия Сухаревская, Алексей Бонди, Александр Бениаминов, Иосиф Ханзель и Глеб Флоринский; из мюзик-холла перешли Елена Юнгер и Сергей Филиппов; вступили новые артисты — Ирина Гошева, Борис Тенин, Ирина Зарубина; в 1936 году пришли Павел Суханов, Николай Волков, Алексей Савостьянов и другие. Все они уже не были новичками на театре, прошли разные школы, но вскоре стали единым коллективом.
Первая же постановка Н. Акимова с новой труппой — «Собака на сене» Лопе де Вега, поставленная в сезоне 1935/36 гг., вызвала сенсацию в театральной жизни северной столицы. Но ещё до этого спектакля в «Рабочем и театре» прошло сообщение, что «второй пойдет в постановке и художественном оформлении Н. П. Акимова сатирическая комедия Евг. Шварца «Принцесса и свинопас»» (1935. № 16).
Однако шварцевской пьесе снова не повезло. «Тогда в городском масштабе происходила борьба с формализмом, — продолжал рассказ о становлении театра Комедии его руководитель. — И естественно, что оппозиционная часть труппы всячески пыталась использовать этот момент, чтобы освободиться от невыгодного ей руководства. Борьба с формализмом протекала таким образом — сначала она производилась по местам и всем театрам, а потом итоговое общее собрание в Пушкинском театре решало, кто главный формалист, кто второй степени, кто третьей и т. д. У меня были сильные шансы попасть во враги № 1, потому что в Ленинграде не было другого достаточно крупного формалиста. Наши внутренние совещания в театре шли 6 дней. После репетиций ежедневно вся труппа переходила в фойе, и до 5–6 часов разгорались жуткие бои. В результате мне удалось выступить на общегородском собрании в Пушкинском театре, сорвать крупные аплодисменты, и это помешало включению меня во враги…».
На «производственном совещании» в театре, состоявшемся 28 марта 1936 года, досталось и Шварцу. Один из выступавших, некто «Г. Г. Иванов», говорил, что «выхолащивание, чисто внешняя рисовка — это основная манера Николая Павловича. Если мы сейчас остановимся на наших последних работах, когда сейчас всюду идет борьба с формализмом, когда всюду говорят об идейном содержании, должна быть прежде всего в спектакле идейная направленность, а Н. П. определенно выхолащивает идейное содержание и теперь. «Принцесса и свинопас», пьеса Лопе де Вега «Собака на сене» — эти постановки формалистичны…».
И только Г. А. Флоринский, единственный, встал на защиту «Принцессы». «Пьесу Шварца «Принцесса и свинопас» я причисляю к наиболее талантливым произведениям, — заявил он. — которые я видел на фронте советской драматургии. Пьеса Шварца очень острая, очень комедийная, интересная, идейная по своему содержанию. То, что она введена в форму сказки, это не формализм. Что больше убедит зрителя — показ настоящих принцев, спектакль профессора Мамлока, либо спектакль «Принцесса и свинопас», показывающий видоизменяющуюся проблему фашизма в Германии? Последнее будет убедительнее. Обвинять эту пьесу в формализме ошибочно».
И тем не менее уже разрешенная пьеса была запрещена. Вспоминая те года, Акимов говорил: «В прежние времена существовал такой успокоительный тезис, что вы жалуетесь на репертком, что он запрещает пьесы. Хорошие-то пьесы не запретят. Укажите хорошую пьесу, которую репертком запретил. Хочу указать — в 1934 году Шварц написал очень хорошую пьесу «Принцесса и свинопас», которая была однажды запрещена, потом разрешена, а когда я довел её в этом театре до половины работы, она снова была запрещена. Никто не объяснил в чем тут дело. Кого-то какие-то нюансы тревожили…».
И все-таки эти две пьесы — «Приключения Гогенштауфена» и «Принцесса и свинопас», даже не увидевшие света рампы, сыграли в судьбе автора немалое значение. Во-первых, они свели Шварца с Акимовым, что скажется в дальнейшей его судьбе; во-вторых, он стал, по собственной квалификации, драматургом-писателем; а в-третьих, он пришел к чистой сказке.
Сказка
Забегая несколько вперед, можно сказать, что Евгений Шварц работал в многих жанрах. Когда его спрашивали: «Над чем вы сейчас работаете?», чтобы не впадать в подробности, обычно отвечал, перефразируя несколько одного классика: «Пишу всё, кроме доносов». Классик тоже писал все, кроме доносов, но ещё не умел и рифмовать. И действительно, в творческом наследии Шварца есть повести, рассказы, сказки, стихи, пьесы, киносценарии, статьи, цирковые репризы, балетные либретто, так называемые внутренние рецензии, автобиографическая проза и прочее. «Надо делать все, о чем попросят, — говорил он Л. Пантелееву (да и другим, наверное), — не отказываться ни от чего и стараться, чтобы все получалось хорошо и даже отлично». И все же Шварц вошел в историю русской, да и мировой, литературы, как сказочник. В самом деле, лучшие его произведения, будь то проза или драматургия, написаны в жанре сказки.
«В сказке удобно укладывается рядом обыкновенное и чудесное и легко понимается, если смотреть на сказку как на сказку, — скажет его Волшебник из «Обыкновенного чуда». — Как в детстве. Не искать в ней скрытого смысла. Сказка рассказывает не для того, чтобы скрыть, а для того, чтобы открыть, сказать во всю силу, во весь голос то, что думаешь». В сказке ему было легче передать людям свои мысли, свою любовь и ненависть ещё и потому, что склонность к соединению реальности и фантастики жила в нем с младенчества. Таким был склад его натуры. В «Детстве» — в воспоминаниях зрелого писателя о себе двухчетырехлетнем, есть строки: «Однажды, войдя под стол, я увидел кошку. Я заговорил с ней, — а она протянула лапу и оцарапала меня. Ни за что, ни про что. Я очень обиделся». И ещё — «Я в первый раз в жизни смотрю спектакль, днём. Как мне сказала впоследствии мама, это «Гамлет». По сцене ходит человек в короне и в длинной одежде и кричит: «О духи, духи!». Это я запомнил сам. А с маминых слов я знаю следующее. После спектакля я вежливо попрощался со всеми: со стульями, со сценой, с публикой. Потом подошел к афише. Как называется это явление — не знал. Но подумав, поклонился и сказал: «Прощай, писаная!»».