Сценарий, о котором Евгений Львович сказал, как о пишущемся в сегодняшние дни, — это «Первый год». Он задумывался, как «сценарий о советском студенчестве» для Надежды Николаевны Кошеверовой и Янины Жеймо ещё во время съемок «Золушки». Так, из стенограммы обсуждения «Тематического плана Ленфильма на 1947 год» узнаем, что «в декабре 1946 года и начале 1947 аннулированные договоры были перезаключены на новые темы. Например, договор на сценарий «Дом на Мойке» перезаключен на сценарий «Первый год». Заключен договор 17/ VI — 47. Срок сдачи сценария 1 ноября 1947 г.».

«Первая ступень» школьника, «Первый день» студенчества… Шварца всегда интересовало становление характера человека в столкновении с чем-то новым, первым.

Действие сценария разворачивалось осенью сорок пятого года. Шварцу хотелось столкнуть мальчиков и девочек, только что окончивших школу, с людьми взрослыми и зрелыми, пришедшими в ВУЗ прямо с фронта. Это «давало возможность показать разные характеры, рассказать о своеобразных взаимоотношениях, возникающих благодаря различию возрастов и жизненного опыта», — как сказано в его заявке на сценарий. Главная героиня, как и в «Первокласснице», как в более ранних его произведениях, — Маруся Орлова, два месяца назад демобилизовалась и пошла работать маляром, думая, что всё из школьной программы перезабыла. Ремонтируя здание Университета и прислушиваясь к разговорам и спорам абитуриентов (кажется, такого слова в те времена ещё не существовало), она понимает, что это не совсем так, и тоже подает документы в Университет.

Но сценарий, представленный Шварцем на Худсовет студии в апреле 1948 года, был совсем о другом. Маруся, бывшая детдомовка, стала студенткой, вышла замуж. «Первый год» учебы стал «Первым годом» замужества. То есть он решил использовать мотивы пьесы, которую так и не дописал два года назад для Акимова.

Все произведения о любви в кино (да и в драматургии) обычно заканчивались либо поцелуем в диафрагму, либо свадьбой. Шварц решил исследовать начало совместной жизни молодых после свадьбы. Как молодожены притираются друг к другу, как меняются их характеры и взаимоотношения. Теперь сценарий начинался с того, что по полуразрушенному городу везли громадную корзину цветущей сирени. И весь сценарий был пронизан весенним настроением. И потому, что действие происходило весной, и потому, что это была первая послевоенная весна. Весна новой жизни.

Худсовет принял сценарий, и студия послала его на утверждение в ГУПХФ. Ответ оттуда пришел несколько неожиданный и для автора, и для студии. От них требовали «коренной переделки» сценария. Потому что «автор избрал очень трудную задачу — показать, почему возникают недоразумения в хорошей советской семье, если муж и жена уважают друг друга, любят, равноправны и т. д. Ответ дан неясный, неточный, неправильный… Неясность предмета споров, отсутствие остроты в столкновениях героев — приводят к тому, что жалобы Марии воспринимаются как сентиментальные излияния. Вся она становится беспомощной, инфантильной, забываешь, что это студентка, комсомолка… Жизнь героев протекает в замкнутом семейном кругу. В сценарии нет атмосферы общественной жизни, недостаточно раскрыты интересы героев вне семейной жизни…», и т. д.

Евгений Львович пообещал почистить сценарий, но, перечитав его, только слегка поправил.

4 мая обсуждался этот вариант, и на Шварца («в свете указаний свыше») обрушивается лавина упреков. Выслушав их, он отвечает: «Я был бы в высшей степени расстроен, если бы мог согласиться, что виноват в тех грехах, которые мне сегодня приписываются. Должен с горечью сказать, что на три четверти я их не принимаю. Поэтому я даже не огорчился. Очень странно, когда кажется, что ты один прав, а все остальные нет. Но страшнее было бы, если бы меня убедили, что я органически не сумел сделать того, что нужно, и вы все правы. Я категорически не согласен с тем, что герой «психопат», что и Сергей и Маруся инфантильны, что мир их беден. Я уверен, что зритель и читатель узнает в этой картине очень многое из своих семейных отношений. Мне кажется, что тема становления семьи далеко не маленькая тема. И для решения этой темы я вовсе не отдаю предпочтение первому году. Первый, второй или третий год — неважно. Но первый год — это год становления семьи. Если в первый год семья не устанавливается, не устанавливается она и дальше. Важно показать этот процесс, тот момент, который наиболее поучителен для зрителя.

Чирсков обвинил меня в том, что я выбираю наиболее дидактические моменты. Естественно, что я выбираю такие моменты, которые являются для зрителя не только интересными, но и назидательными. Впрочем, возможно, что в этой дозировке я сделал ошибку. Я допускаю, что эту тему можно решать иначе. Но для меня это единственно возможное решение. Сценарий «Первый год» — обдуманная и перечувствованная со всех сторон вещь. Мне кажется, что в данных условиях задача решена наиболее добросовестно и образно… Что нужно мне переделать в сценарии? С чем я согласен? Нужно снять параллельность линий судеб второстепенных персонажей, нужно уточнить в частности историю Шуры и изменить прошлую семейную жизнь Степана Николаевича. Эпизод болезни Маруси переделывать не буду. Болезнь нужна для того, чтобы показать очень простую истину: мы начинаем понимать все как следует, когда что-нибудь случается…».

И он пишет ещё один вариант сценария. Через три месяца, 10 августа, его обсуждают, и снова автора упрекают в мелкотемье, во вневременности, в назидательности и прочих грехах.

На этот раз Шварц раздражен гораздо сильнее, нежели в предыдущий. Ему кажется, что студия хочет избавиться от этого сценария, расторгнуть договор, а вину свалить на него. Не дожидаясь окончания выступления И. И. Гомелло, он вступает с ним в полемику.

«Гомелло: …И ещё на одном персонаже мне хочется остановиться — это Вася. Единственный человек, для которого как будто мелькает счастье, которое иногда находится в сирени. Между прочим, мне кажется, что счастье советского человека не находится в сирени, а оно создается…

Шварц: Об этом как раз и говорится в сценарии. Вася находит свое счастье, и это как раз самый несчастный человек в сценарии, потому что он находит безответное счастье, и здесь очень ярко звучит блоковская линия радости страдания…

Гомелло: Появление Маруси в больнице среди детей после скарлатины — это самое настоящее воплощение приемов французской мелодрамы…

Шварц: Назовите точно, какой французской мелодрамы.

Гомелло: Нора, Гертруда…

Шварц. Я спрашиваю о французах.

Гомелло: Стендаль.

Шварц: Это французская мелодрама?

Герман: Как можно смешивать такие вещи.

Гомелло: Я утверждаю, что у Норы очень много общего с вашей героиней.

Шварц: Её рост? Если бы вы сказали, что здесь есть чеховское влияние, я бы мог согласиться…

Гомелло: Я выступаю здесь не как секретарь партийной организации, а лично от себя, и я берусь отвечать за свои слова, однако я не вижу здесь правильного отношения к критике.

Шварц: Я целиком беру на себя ответственность за сценарий… Брался я за эту работу, обдумав её со всех сторон и думая, что это чрезвычайно важно. Обсуждая вещь, можно говорить, что мне она нравится, но с какой-то точки зрения я считаю её плохой. Но писать вещь, считая её плохой, но с какой-то точки зрения полезной, нельзя. Можно писать только то, что тебя волнует и что ты считаешь важным.

Я берусь доказать т. Траубергу насчет 94 года… И в 1910 и в другие годы вопросы брака решались иначе, и успех той же «Норы» был в её уходе и в том, что она почувствовала себя человеком… Это Вася говорит, что Маруся слабее всех, а на самом деле она сильнее всех. Очень маленького роста женщины бывают в высшей степени мощными. И вот эту маленькую женщину война научила тому, что жизнь в её руках… Признаки времени у нас другие, и пока мы их не увидим, нам неинтересно будет работать. Признаки нашего времени в утверждении семьи, которых, вероятно, не было с 16 века, а если тогда и было, то другое. Новая семья, проверенная кровью, смертью, голодом, любовью к близким, которая существует как часть целого, не была ни в одной стране.