Ровно через час после того, как рубиновый клад так глупо уплыл из моих рук, Татьяна Петровна уехала в театр. Аркадий Сергеевич заехал за ней на своей машине, и они уехали. И только-только они уехали, как с той стороны, где обычно появляются над нашим городом облака с тюленями, надвинулась туча. Мы с Санькой еле-еле успели перетащить все наши зимние вещи в дом — пошел дождь.

Потом мы с Санькой уселись в зале — так называлась у нас комната побольше, где находились жаба, череп и вся остальная пакость, — и стали смотреть на улицу. Я всегда любила сидеть у окошка, когда на улице идет дождь, а сейчас он полил особенно сильно. Возле наших ворот от дождя сразу разлилось целое море. Правда, не очень глубокое, но зато чистое и прозрачное. Потом в него влилась речка, которая потекла из соседнего двора, где жил Мишка Сотов. Речка принесла в море всякий мусор: щепки, листья, даже полузатонувший бумажный корабль.

— Санька, — сказала я, — нам здесь трупы не нужны. Ступай запруди Мишкину Миссисипи.

Санька помчался под дождь с охотой. У него уже давно болело горло, и он разрабатывал новый метод лечения. Лечился сквозняками, холодной водой из-под крана и дождевыми лужами. Чтобы микробы тоже простудились. Простудятся и передохнут.

Санькин метод пока все никак не действовал, и поэтому Санька все время ходил с перевязанным горлом и разговаривал так, словно диктовал кому-то текст таинственной зашифрованной телеграммы. Иногда я расшифровывала.

— Фор, — говорил, например, Санька, — точка. Передох.

Это означало, что он просит не закрывать на ночь форточку, потому что все еще надеется уморить своих микробов сквозняками.

Итак, Санька ушел шлепать по лужам, я осталась одна. Я достала с полки Малую Советскую Энциклопедию и порылась немного в драгоценных камнях. Оказалось, что не только рубин красного цвета, другие драгоценные камни тоже бывают красные. У меня даже голова заболела от всех этих рубинов, изумрудов, бриллиантов, о которых в энциклопедии было написано очень скучно. Вот в книгах — совсем другое дело! Ни одна книга из тех, которые я брала читать у Фаинки, не обходилась без кладов и привидений. Книги эти были старые-старые, с пожелтевшими страницами и потрепанными обложками. Таскала их Фаинка для меня, Ленки Кривобоковой и всего нашего полкласса тайком из того самого шкафа, что стоял в комнате ее матери. В этих книгах были всякие привидения: скелеты в подземельях с сокровищами, мертвецы в белых саванах, которые появляются в полночь, голубые огоньки на кладбищах над заброшенными могилами… Самой интересной из этих книг была та, в которой рассказывалось про одну девчонку, к которой по ночам все время приходила какая-то странная фигура в сером плаще с низко надвинутым на лицо капюшоном. Случаются же с людьми такие приключения! И кладов в этих книгах было полным-полно — и золотых, и серебряных, и просто из драгоценных камней. Но мне никогда, конечно, не приходило раньше в голову, что я буду держать клад в собственных руках. Правда, этот клад был немножко не такой, каким я себе его представляла, — без сундука, окованного железом, и без скелета, внутри которого спрятан механизм и который грозит пальцем, когда дотрагиваются до ручки двери, ведущей в подземелье с сокровищами… Но ведь все равно клад! А я даже ни перед кем не успела похвастаться!

Я всегда знала, что если мне когда-нибудь попадется клад, я непременно его отдам папе — на помещение для музея. Думать о том, как я буду сдавать клад в фонд папиного музея, было очень приятно, но все равно в сто раз было приятнее думать о том, как я буду хвастаться… И вот не то что похвастаться, я и пикнуть не успела, как меня обвели вокруг пальца!

Я уже прочитала почти все о драгоценных камнях в энциклопедии, когда ко мне вдруг явилась Марулька.

Марулька сказала, что одной сидеть очень скучно, и она решила немножко побыть у нас. Вовсе ей не стало скучно! Просто она боялась оставаться одна в пустой квартире.

— Садись, — кивнула я на свободный стул и, когда Марулька села, очень небрежно спросила:

— Ты когда-нибудь драгоценные камни видела?

Марулька сказала, что видела в Москве в Оружейной палате.

— Это под стеклом! А так, чтобы потрогать!

Марулька почему-то дернула головой и сказала, что, кажется, не видела.

— Хочешь посмотреть?

— Хочу.

Я вытащила из-за зеркала коробку, в которой хранились все мамины безделушки: клипсы, браслеты, сережки, бусы. Все это было куплено в нашем ларечке на набережной.

— Вот эти сережки с бриллиантами. Видишь, в каждой блестит по камешку. А в этой брошке аметист настоящий. А в этих бусах каждая четвертая из берилла. А из этой браслетки мы недавно изумрудину выковыряли, потому что папа две свои зарплаты проездил, и нам денег не хватило.

Самое смешное в Марульке это то, что ей можно врать, как угодно и сколько угодно. В ее годы я все-таки была умнее.

— А это — пирон, а это — циркон. Кстати, тоже красный. Видишь? А в этом медальончике розовый турмалин…

— У мамы есть такой, — сказала Марулька, почтительно глядя на старый мамин медальончик с розовой стекляшкой и изо всех сил стараясь не прикоснуться к нему руками. — Только там простое стекло, а она его почему-то не носит.

— Моя мама тоже не носит, — сказала я небрежно. — Ей розовый турмалин не нравится. Она больше бериллы любит. Они всякие бывают: и зеленые, и голубые, и желтые.

— А где вы их столько взяли? — вдруг забеспокоилась Марулька.

Я сказала, что когда-то наш Виктор Александрович не работал в школе с такими бандитами, как Колька Татаркин, а работал в другом месте и что он столько тогда зарабатывал денег, что мы запросто могли покупать всякие там опалы, бериллы, турмалины — и с крапинками, и без крапинок. Марулька успокоилась, а мне стало тошно от смеха. Я еще минут десять после того, как сгребла все эти побрякушки обратно в коробку, кашляла художественным кашлем, чтобы не расхохотаться, — совсем как Фаинка.

Дождь все лил и лил, и под деревом, что росло возле нашего окна, начали останавливаться прохожие, чтобы укрыться от дождя. Они всегда во время дождя там останавливались, и мама всегда приглашала их в дом переждать дождь под крышей. Когда не было дома мамы, это делал Виктор Александрович. Когда не было дома Виктора Александровича, это делала я.

Первым под деревом остановился старичок с газетой. Я забарабанила пальцами в стекло и закричала в форточку, чтобы он вошел в дом. Но старичок меня почему-то не услышал, прикрыл голову газетой, как зонтиком, и ушел. Потом под деревом остановился мальчишка с клеткой в руках. В клетке сидел то ли воробей, то ли еще кто-то. Мальчишка был из второй школы, я его знала.

— Э! — крикнула я в форточку. — Мокрые курицы! Хотите посушиться?

Но мальчишка даже не повернулся в мою сторону, только плечами повел. Больше под нашим деревом никто не останавливался, все шли мимо. Потом из своих ворот вышел Мишка Сотов, и они с Санькой очень долго выясняли отношения по поводу запруженной Миссисипи, так долго, что даже нам с Марулькой это надоело. Потом они оба куда-то исчезли. И зря! Потому что тут же на нашей улице началось представление! Под самыми окнами нашего дома застрял огромный грузовик с прицепом!

Вообще-то улица у нас ничего, хорошая, но в сильный дождь она всегда размокала, потому что немощеная, и машины иногда застревали. Правда, обычно они быстро выбирались и ехали дальше, а этот грузовик с прицепом никак не мог сдвинуться с места: заднее колесо въехало в лужу и размесило ее так, что получилась яма. Уж очень тяжелый был грузовик, на нем лежали громадные железные трубы, такие толстые, что и вдвоем не обхватишь. Шофер бился-бился, но ничего сделать не мог. Из соседних домов натащили ему кирпичей, досок, лопат. Мы с Марулькой тоже вышли под дождик и вынесли ему железную кочергу, которая была у нас вместо задвижки у калитки, но и наша кочерга не помогла, колесо сразу втоптало ее в лужу. Тогда шофер махнул рукой и ушел, даже не посмотрев на нас с Марулькой, когда мы пригласили его переждать дождь под крышей.