— Молчи, сапог! — выкрикнул Флегонт.

Лука Лукич сел. Он устал от этого натянутого разговора. Притворяться он не любил и не умел.

— Ну, что же ты разыскал на чужой стороне серед городского люду? — На этот раз Флегонт уловил в тоне отца интерес к его жизни.

— Пока я узнал одно: наше счастье в наших руках. Мы всю лавочку опрокинем, будь она неладна.

— Скажи, пожалуйста, Аника-воин выискался! — любуясь сыном, сказал Лука Лукич. — Стало быть, против начальства встал?

— Встал. И уж с этой дорожки меня не сдвинуть.

— Та-ак… — протянул Лука Лукич.

— А с кем поведешься, от того и наберешься, — буркнул Петр. — Все, бывало, с лавочниковым Николаем да с ней. — Он покосился в сторону Тани, которая, казалось, не слушала разговора. — Студенты, знамо дело, — продолжал Петр, уколотый безразличным отношением Тани к его словам. — Им бы только народ мутить.

— А студенты, Петр, тоже за народ стоят, — лениво отозвалась Таня.

— А мы и не просили их за нас стоять, — сердито заговорил Лука Лукич. — Мы сами за себя постоим. Защитники! Сами от городовых бегают, а туда же, в защитники… Смехота!..

— Ну что же, Лука Лукич, посмейтесь, если вам смешно, — так же лениво ответила Таня.

— Ох, не по той дорожке пошел мой сын, Татьяна Викентьевна. Да и сами-то тоже… Вам бы по дому заняться, вот это по вашему разумению. А то на отца-то Викентия смотреть жалко, истосковался, все один да один, — вставил с укором Лука Лукич.

— А вы его не жалейте. Его жалеть — ему же хуже.

— Да-а, — как бы не расслышав слов Тани и находя ее присутствие здесь лишним, продолжал Лука Лукич. — Дума была: помру, Флегонта в семье старшим оставлю. Ан не вышло. Он помолчал. — Против начальства встал… Ладно. Эдак мы сначала против господ, потом против царя, а потом и супротив бога?

— Насчет этого, папаня, у каждого свое соображение, — смиренно, не желая бесполезного спора, сказал Флегонт.

— Соображение! — фыркнул Петр.

— А что, Петя, чужая-то сторона прибавит ума.

— То-то, вижу, больно ты умен стал, — пытаясь суровостью скрыть восхищение, проговорил Лука Лукич. — Вот и подсоби народу, умница.

— А я, батя, насчет этого с превеликой радостью. Выкладывай, в чем дело.

Лука Лукич принялся рассказывать о тяжбе с Улусовым, как будто сын перезабыл все, живя в столице.

— Полный нам теперь зарез. Лужковский вовсе оплошал, — так окончил он свой рассказ. — Нам теперь нужен питерский адвокат, чтобы пересилил Улусова. Мы ему в руку и древнюю Грамоту дадим. Грамота при мне. Петька, дай суму.

— Не надо, видел я ее, — отмахнулся Флегонт. — Ну, а денежных грамоток вы не захватили? Адвокаты на вашу Грамоту и не взглянут, а за те грамотки не токмо что против Улусова, против самого апостола Петра ход найдут.

— За деньгами мир не постоит, лишь бы нашелся верный человек. — При этих словах Лука Лукич на всякий случай ощупал то место поддевки, где были зашиты мирские деньги.

— Ладно, папаня, постараемся, найдем верного адвоката. Татьяну Викентьевну попрошу… Найдем адвоката, Татьяна Викентьевна? Да вы, никак, заснули?

— Нет, задумалась немного. Найдем.

— Так вот, папаня, постоялый двор, где ты живешь, я знаю, денька через два приду, скажу. А там и о прочем поговорим.

— Нам тут проживаться некогда, — сухо вставил Петр.

— Ничего, поживем. Ради такого дела можно. — Лука Лукич встал. — Ну, прощай, сын. Прощайте, Татьяна Викентьевна. Что отцу-то сказать?

— Я принесу письмо. До свидания.

Таня пересела ближе к Флегонту.

Когда Лука Лукич и Петр ушли, она сказала с горечью:

— Выдумают сказку и тешатся, словно малые дети.

— А если нечем больше тешиться? — угрюмо спросил Флегонт.

— Ты у меня известный мужицкий ходок.

— В каждой сказке есть и быль, — задумчиво промолвил Флегонт.

— А я, Флегонт, сидела и все об одном думала. Недолго мы продержимся на воле… Поймают тебя… Поймают меня… Разойдемся в разные стороны, только друг друга и видели.

— А в нашем деле тюрьмы не миновать, Танюша.

— Так мы и будем скитаться по белу свету, ты в одной тюрьме, я — в другой. — Таня помолчала. — Я вот все хочу о деле думать, а думаю… — Но она так и не решилась сказать того, что готово было сорваться с языка, и вместо этого сказала: — Слушай, Флегонт, к нам приехал из Самары один очень умный человек. Вот уж действительно мудрец.

— Из каких он?

— Интеллигент, но какой!.. Ни на одного из моих знакомых не похож. Такая сила, такая горячая, громадная сила, Флегонт, и такой ум…

— А что же, — согласился Флегонт. — Вона Плеханов — нашего же тамбовского барина сын, а за рабочего человека встал. Он, говорят, по своему уму в большие бы мог выйти генералы. Увидал, каково мужикам да мастеровым живется, ну и давай к социалистам. Были бы мне открыты все пути-дороги, Танюша, я бы и до него дошел, до Плеханова! Читывал я его книжки — много он знает, только самого главного еще не сказал. Может, и пока нельзя сказать, может, время не доспело? Но мне бы он открылся, а? Как думаешь?

— Сомневаюсь, — подумав, ответила Таня. — Конечно, кто, как не Плеханов, помог нам стать на этот путь. Но он давно уехал из России, живет слухами, рассказами да газетами. Расспросит, выжмет из тебя все, что возможно, — это он сделает; ты для него будешь прямо кладом. А сказать? Не знаю…

— А все-таки я бы к нему подался. Может, какой совет даст.

— Совет тебе дадут здесь.

— Кто же это?

— А вот тот человек, о котором я тебе только что говорила. Кстати, знаешь, говорят, его брат казнен за участие в покушении на отца теперешнего царя.

— Скажи-ка!

— Он уже занимается в нескольких кружках на окраинах, но ему все мало. Теперь он будет и в вашем кружке. Разве Апостол не сказал тебе? И знаешь, он пишет какую-то книгу. В ней и о мужиках много.

— Ну, уж с ним я потолкую. Нам с этими интеллигентами просто зарез. Придет, почитает, еще раз придет — и конец: сидит, миленький! Может, этот половчей и посмышленей будет? А сами чего можем? Вон Апостол… Все, кажись, понимает, а начнет ребятам объяснять — ничего не поймешь. Нет у нашего брата к этому привычки. — И Флегонт признался впервые: — А хотел бы я, Танюша, быть вполне ученым человеком!

— Будешь.

— Когда же он объявится? — помолчав, сказал Флегонт.

— Придет сюда к двум часам.

— Как его зовут?

— Николай Петрович. Он будет искать вас здесь… Спросит: «Не Кривым ли Ручьем называется это место?» Апостол пусть скажет: «Таких мест тут не водится». Он узнает его. Я подробно описала, как выглядит Апостол.

— Ну, спасибо, Танюша, вот уж именно подарок! — Флегонт вынул дешевенькие часы, которыми очень гордился. — Батюшки, времени-то! Уходи, Танюша, ребята, поди, заждались.

Как только Таня скрылась, Флегонт разбудил Апостола. Тот вскочил и свистнул. Через несколько минут на полянку начали собираться люди.

Их набралось человек двадцать, пожилых и молодых, одетых по-праздничному.

Разложив селедки, хлеб и выставив пиво, рабочие выжидательно молчали.

— А ну, займись делом, идет кто-то! — вдруг скомандовал Апостол.

Все приняли вид беззаботных гуляк. Апостол затянул вполпьяна песню, прочие подлаживались к нему — нарочно невпопад.

Из-за поворота лесной дорожки вышел молодой человек, роста небольшого, но довольно стройный, в черном костюме, в жилетке. Огромный лоб был чист: жизнь еще не оставила на нем своих суровых следов. Увидев веселую компанию рабочих, он решительно направился к ней, быстрым, в единый миг схватывающим взглядом скользнул по фигуре Апостола, словно что-то припоминая.

— Скажите, не это ли место называется Кривым Ручьем? — Голос у незнакомца был приятный: звонкий тенорок с заметной картавинкой.

— Таких мест тут не водится, господин, не знаю вашего имени-отчества, — пробормотал Апостол, пристальным, ощупывающим взглядом пронзительных глаз осматривая Ленина.