— А ты не ори, деда разбудишь! — прикрикнул на Петра Сергей.

— Ах, кабы мне волю! — помолчав, заговорил Петр. — Я бы вам показал, как надо жить! Я бы из села долой, поставил бы посередь поля хутор. Никуда не ходить, никуда не ездить — кругом моя земля.

— Так тебя из мира и выпустили. — Андриян зло крякнул. — Нынче — ты, завтра — другой…

— И кто это выдумал, кой черт догадался держать мужика в обществе? Никакого тебе простору, все с поклоном к старикам. Кланяюсь, мол, вашей милости! А я не желаю кланяться.

— Гордыни у тебя, Петр Иванович, много. Гордая у тебя башка. Тяжко жить с такой башкой, — Андриян сплюнул. — Такую голову плечам носить невмочь.

— И этот дьявол!.. — прошипел Петр, косясь на деда. — Держит всех в клетке! Деремся, врозь глядим, ан нет, живи вместе, кажи вид.

— Да-а, здоров Лука. Всех вас переживет.

— Не переживет, — уверенно проговорил Петр. — Он только виду не показывает, что боится смерти. Бабка померла, сыновья померли, старшой сын помрет… Ну и он вслед.

— Дай напиться, — попросил Сергей.

— Андриян, дай ему воды.

— А тебе что, лень ноги спустить?

— Я сам иссеченный. А впрочем, ничего — держусь. Всех я вас крепче, всех я вас переживу.

— Потому, что у тебя сердце чугунное. — Сергей высказал наконец давнишнюю свою мысль. — Ты вовсе не человеческого роду. Тебя все люди боятся. У тебя, говорят, в темноте глаза ровно у волка.

— Плевал я на них. Пускай болтают. «Волк, волк!..» Сами-то каковы? С волками жить — по волчьи выть. Чуть чего прозевал, так тебя цапнут — дух вон. А я желаю первым цапать, понял?

Проснулся Лука Лукич.

— Ты что не лежишь, Петр? Не належишься. Хозяйство не любит, чтоб хозяин в постели валялся.

— Да, глуп земский, — Лука Лукич вздохнул. — Теперь он еще больше нас бояться будет. Я ему сказал кое-что, авось запомнил. Либо он нас всех подушит, либо бежать ему от нас сломя голову. Ему с нашим народом не жить.

— Народ поджарить его грозился, — сказал Сергей. — И поджарят, пожалуй, а?

— Сожгут, — подтвердил Петр. — Сейчас Зевластов проходил, веселый и песни поет, все с него как с гуся вода. Уж он Улусова и так и эдак.

— Больно тебе, дед? — спросил Сергей.

— Не телу — душе больно.

— Вот уж тебя, дед, избили неправильно. — Петр застонал. — Такого, как ты, бить вовсе не следовало бы…

— Ничего, умной будет, — Сергей усмехнулся. — Больно он свят. Ему святость жить мешает. Все попа слушается, а поп иной раз такое несет…

— Молчи, щенок! — Лука Лукич вздохнул. — Эка чего сказал!

— У господ набрался, — вставил Андриян. — Все с поповой дочкой, да с учительшей, да еще с этим непутевым, с лавочниковым Миколаем.

Лука Лукич не слушал солдата.

— Да, — говорил он, — вот храм нужно строить. Храм выстрою и помру. Тогда делайте, что хотите. Хоть разрежьте избу на сто кусков, мне все равно.

— Поживешь, — вмешался Сергей. — Смерти твоей никто не желает. Чего ты о смерти заговорил?

— И то, пожалуй, рано, — тут же передумал Лука. Лукич. — Годков двадцать протяну. По ногам определяю, — ноги у меня твердые. И руки ничего. А почему? Потому, что я сух, кишки у меня тонкие, у меня внутри гнить нечему. Вон староста, Данила Наумыч, — тому жизнь недолгая. У него в нутре сало, а старое сало — оно дает течь. Тут уж гроб. А у меня жиру вовсе нет, я имею от жиру средствие, а какое — того вам не скажу. — Лука Лукич помолчал. — Покажи мне бумаги, что составил подрядчик, — обратился он к Андрияну.

Андриян взял с божницы и подал старику смету на постройку церкви. Лука Лукич долго рассматривал ее.

— Слышь, дед! — Петру надоело ждать, пока Лука Лукич окончит свое занятие. — Что я узнал…

— Что?

— Ты бывал в Каменном буераке?

— Спроси меня, где я не бывал.

— Он в улусовскую землю входит, так ли?

— Ну, входит, ну и что?

— В прошлые времена там, слышь, камень ломали, известку добывали. Верно это?

— Шею там двое сломали, это точно. И поделом — не суйся камень добывать, раз тебе земля дадена.

— Верно, верно, дед, — поддакнул Андриян. — Наше дело земельное!

— Молчи, тебя не спрашивают! — огрызнулся Петр. — Вот бы нам взять на каменоломню ренду да самим камень ломать. И церковь строить легче, и дело подходящее.

— Это не мужицкое дело, я сказал.

— Почему не мужицкое?! — упрямо продолжал гнуть свое Петр. — Сам не желаешь — мне не препятствуй, слышь, дед.

— Я давно вижу, как тебя на чужих хребтах поездить тянет. Ну, полезай, ломай камень, — нехай тебе башку своротит за твою алчность.

— Руки загребущие, глаза завидущие! — Сергей недобро рассмеялся.

— Слышь, Петька, мне одному с десятниками да с подрядчиками не управиться, а ты в цифири ловок. Счеты с ними тебе поручаю. Но ежели из церковных денежек хоть копейку украдешь, перед всем миром ославлю.

— Нужны мне ваши копейки, — обиделся Петр.

— Не ваши, а божьи. Я теперь только богу слуга.

— Не украду, — сумрачно пообещал Петр.

— А камень — твое дело. Может, Улусов отдаст тебе каменоломню. Он теперь отходчивей будет. Небось сам-то ходит как выпоротый. Только денег тебе на то не дам. Как хочешь начинай, как хочешь кончай, — твои прибытки, твои убытки. Я в это дело грошом не встряну.

— Обернусь, дед.

— Кто-кто, а уж Петр Иванович обернется, — съехидничал Сергей. — Этот свое найдет.

— Мы с тобой, Андриян, завтра же в Каменный буерак подадимся, — весело заговорил Петр. — Поглядим, что там есть. Ан на клад напхнемся. Тут, слышь, кругом кладов позарыто.

— Болтовня, только и всего. — Лука Лукич сердито засопел. — Когда мне годов двадцать было, я тоже клад искал. И место нашел верное, и все знаки были, а не дался клад. Вот что, Петр, — сказал он после молчания, — найди двух-трех стариков — есть у нас в приходе такие богобоязненные, — уговори их пойти с кружкой собирать на построение храма.

— Можно и молодых послать: быстрее бегают, — отозвался Петр.

— Молодые пропьют, — заметил Сергей. — Вы Андрияна пошлите. Он вам соберет. Он уже в кабак не забежит!

— Но, но!.. — прикрикнул на него Андриян.

— Ох-хо! А суда не миновать… Вот суд пройдет, с хлебами управимся, да и зачинать надо постройку. — Лука Лукич замолчал.

— Да, потаскают нас теперь по судам, — с тоской сказал Петр. — Мало их у нас было.

— Суд людской — не суд божий. Перед богом страшно ответ держать. Сергей, ты лежал бы смирно, не тревожил бы спину. Господи, помилуй мя, грешного… «Отче наш, иже еси…» — Лука Лукич долго шептал обрывки молитв, потом попросил воды, выпил целый ковш и сказал: — Спать буду, уходите.

Петр и Андриян ушли. Сергей обернулся к Луке Лукичу:

— Дед, а дед…

— Чего тебе?

— Дед, ты за церковными деньгами посматривай.

— Ах, беда! Так и норовят друг в друга вцепиться.

— А чего ты Петьку в семействе держишь? Не желает — отпусти.

— Тот кирпич не вашего разума.

— Какой кирпич?

— Не твоего ума дело, говорю. Чего тебе не спится? Спи!

— Дед, а Улусову это даром не пройдет, а?

— Не пройдет.

— Ну, спи, дед.

— И то сплю.

Глава восьмая

Иван Павлович обнаружил пропажу двухсот рублей. Каждый вечер, уходя домой, он захватывал дневную выручку и клал в известное место: он не верил банкам и деньги держал дома.

В горнице на буфете стояла деревянная модель церкви, купленная по случаю в Тамбове. Она и служила лавочнику хранилищем красненьких, синеньких и других бумажек.

Иван Павлович имел с чаевного заведения, с лавки и мельницы не такие уж большие доходы, как представлялось многим.

Он сам ездил за товаром в Тамбов, вынюхивал, где можно купить подешевле, не торговал плохим товаром, не доливал керосин водой, не держал гнилых сапог, жидкого дегтя, плохо сделанных хомутов, сырого сахарного песка. Накидывая две копейки на осьмушку чая, он одной копейкой оправдывал свои расходы, а другую клал в карман, что составляло в год тридцать два целковых только на одном чае. Но в селе употребляли не только чай, но и сахар, соль, керосин и табак. Маловато двориковцы покупали, с горечью отмечал Иван Павлович, но все же гроши и копейки оседали в кармане ежедневно много лет подряд, и толстенькая пачка сотенных бумажек давно была переложена из модели в железный ящичек, а он спрятан в печке: поставлен на выступ дымохода — никому не догадаться.