– Когда мои губы ощутят тебя, я почувствую твое сердце, – и пригнул голову, до того медленно, что Клодия прикусила губу, лишь бы не вскрикнуть.

Наконец горячая, шелковистая влажность обволокла и поглотила ее, изнемогающую под изысканными ласками его губ, и на этот раз она вскрикнула, после чего испытала муку, когда он поднял голову.

– Больно?

Ее пальцы погрузились в его короткие жесткие волосы, притягивая назад.

– Нет… да… прошу… не надо останавливаться…

Его улыбка прожигала ее насквозь, взгляд пылал.

– Повинуюсь, Герцогиня. – Рука, ласкавшая ей грудь, властно сжалась. – Только скажите, что вам угодно, и тотчас исполню. Ваше удовольствие – достойная мне награда…

Его темная голова снова склонилась над нею, и она изогнулась под его умелым, сладостно-грубым ртом, зная, что незачем что-либо ему говорить, что он все понимает и так и всегда будет понимать все ее желания – даже раньше ее самой…

Щедрые ласки ее груди длились и длились, и наконец обещанная услада затопила ее, и ей захотелось большего, гораздо большего; она пробежала пальцами по широкой борозде между мускулами на его пригнутой спине с пронзающе ясным требованием, повлекшим стремительный ответ.

Немногими быстрыми, скупыми движениями Морган сорвал измятое платье с ее бедер и избавился от джинсов с резким стоном, когда их грубоватая ткань задела его разгоряченную, восставшую плоть. Значительно дольше он снимал с нее простые льняные трусики, как бы восхищаясь контрастом их скромности и вызывающей зазывности ее бюстгальтера, он наслаждался непроизвольными движениями ее тела, пока с истомной лаской спускал последний покров по ее трепетным бедрам. Она чуть не умерла от восторженного шока, когда легким поцелуем он коснулся мягкого треугольника ее темных кудрей, так выделяющихся на фоне жемчужного глянца ее, бедер, и стал избавляться от собственных трусиков.

Его неторопливость позволила Клодии тайком изучить полную мощь и красоту его мужского естества, а когда она поняла, что он перехватил ее откровенно восторженные, бросаемые искоса взгляды, то инстинктивно попыталась оградить свое тело от его откровенного взора. Разница между ними, помимо пола, заключалась в том, что его тело было почти совершенно, Клодия же перенесла роды – и внезапно осознала изъяны, несколько мгновений назад казавшиеся ей неважными, пока она отрешалась от всего.

Он застыл, одно колено – рядом с нею, простертой навзничь на диване, вторая нога пока еще на кафельном полу.

– Вам хорошо со мной, Клодия? – прошептал он, также не пытаясь скрыть безудержность вожделения. – Надеюсь, ибо вы меня очень, очень влечете… особенно такая, когда ваши прелестные полные груди выглядывают у вас меж пальцами, а мягкое круглое бедро подтянуто, чтобы скрыть горячий, росистый шелк, который я до боли жажду ощутить…

Он слегка содрогнулся и откинул назад голову, а все его тело затрепетало от острого желания. Он гордился своей страстью, пробуждая подобную страсть и в Клодии, и спросил без обиняков:

– А вы можете утолить эту боль, Клодия? Прикоснитесь, познайте меня и доставьте мне то наслаждение, которое необходимо мне, дабы в полной мере себя ощутить!

А ей? Неуверенность Клодии исчезла; его откровенность – на грани грубости и все же одновременно исполненная поэтичной эротики – оказалась именно тем, что вновь придало ей уверенности: она – желанна. Может ли она в чем-либо ему отказать? Его страсть, его нежная внимательность, его великолепная мужская открытость покорили ее целиком.

Должно быть, он прочитал ответ в ее глазах, в том, как опустились ее руки, перестав прикрывать непокойное тело, ибо вновь подошел к ней, медлительно, чувственно оценивая ее, что и разъяряло, и воспламеняло. Он склонился, сковывая ее нетерпение невероятным самоконтролем, пока они не слились целиком на мягком, упругом, заваленном подушками диване. Но и тогда он замешкался.

– Здесь удобно? Или перейти в спальню?

– Зачем столько вопросов? – пробормотала Клодия, и голос ее прервался от смеха, рожденного чистым восторгом, пока она упивалась пьянящим вкусом его солоноватой, атласно-грубой кожи и головокружительным ароматом его мужской возбужденности.

– Иначе не могу. – Он ласкал ее, забавляясь, увеличивая ее озорное восхищение его шелковистым великолепием. – Я весьма точен как любовник, а занятия любовью с вами превратили меня в бесстыжего сибарита. Я хочу предаться с вами всем видам разврата в такой роскоши, в таком комфорте, что вам захочется продолжать еще, и еще, и еще…

И он сдержал слово. Клодия знала: как бы ни принуждала она себя забыть случившееся, вневременная красота его огненной страсти останется с ней навсегда. Он восторгался, он понуждал, стонал, изливал обещанную отраду с бесконечной, вдохновляющей, ни на миг не колеблемой энергией. Он был груб и агрессивен, кроток и нежен, не позволял ей лишь пассивно воспринимать ласки, но свирепо требовал от нее полностью лишенной стеснения и жадно-нетерпеливой отдачи.

Его страсть утратила благородство, когда в какой-то миг они бессознательно скатились с широкого, роскошного дивана и он, чтобы не упустить и мгновения, овладел ею на твердом полу, и шершавая ткань тонкого половика еле защищала ее от прохладной жесткой терракоты, а он обхватил ее ягодицы, грубо раздвинул ей ноги и вырвал у нее гортанный стон сексуального удовлетворения.

Потом он бережно отнес ее в свою солнечную спальню, уложил на мягкое белое покрывало огромной кровати и стал молить о прощении с чудесной деликатностью, начисто лишенной себялюбия. Пока она лежала, все еще отуманенная восхитительным изнеможением, он сел рядом, положил руку на ее трепещущий живот и дерзко спросил:

– Любопытно, здесь ли уже мой ребенок, испытывает ли он уже первую вспышку упоительной жизни?

Не раскраснейся Клодия, и без того она бы зарделась от его ликующего нетерпения. Да, уж он не рисковал. Он хотел удостовериться, что его намерения четко поняты и приняты.

– Сомневаюсь, вряд ли так скоро, – усмиряюще сказала она, отгоняя сомнения.

– Нескольких мгновений достаточно, – улыбнулся он, проводя пальцами вокруг ее чувствительного пупка.

– Зачатие, как известно, не дело мгновения, – возразила она, пытаясь казаться пресыщенной. – Во всяком случае, для меня теперь не лучшее время – то есть не лучшее время зачать.

Его поразительные глаза потемнели от дремотного насыщения.

– Знаю, что ты не собиралась заниматься любовью. Но все же для этого пришло самое время, не так ли, Герцогиня? А теперь, получив удовольствие, ты, надеюсь, не откажешься от долга мне… – Палец, обводивший ей пупок, погрузился в ямку, и мышцы ее живота задрожали.

– От долга? – Клодия с трудом сосредоточивалась на словах: все ее тело вибрировало в лад его касаниям.

– От старого долга. Имею в виду все мои деньги, которые ты растрясла два года назад. Деньги, которыми я откупился от обязательств по отношению к матери моего внука…

– Ах, эти деньги, – вяло пробормотала Клодия. Мягкая подушечка его пальца вышла наружу и снова погрузилась. – Я… я заплачу… – предложила она, ощущая некий укол раскаяния от его изящного подтрунивания. Ей было неведомо, всерьез ли он считал, будто она растратила деньги так легкомысленно, как сказала об этом, но нельзя было не признать, что она обманом позволила ему «откупиться».

– Ну, конечно, заплатишь – самым подходящим и интимным путем, какой только можно вообразить. – Его решительные слова перемежались легкими поцелуями, пока Клодия не ощутила, как влажный нажим языка заменил палец в маленькой узлистой выемке посреди ее живота. – Ребенок будет нашим взаимным примирительным даром. Прими его, подобно мне, как погашение всех наших больших взаимных долгов…