Она сказала это с очень естественным сочетанием застенчивости и неодобрительной улыбки, словно боясь показаться излишне провинциальной либо наивной, что, конечно же, предпочтительней.

— Я не уверен, что у того прощелыги была настоящая штуковина, — сказал Сид, — я думаю, он просто пристегивал себе свое орудие.

Борис и девушка оставались безучастными к его замечаниям.

— И все же, попадалось ли тебе в подобных фильмах, — настаивал Борис, — что-то такое, что могло тебя привлечь?

Теперь девушка, еще больше желая понравиться и в то же время боясь показаться еще одной «тупой маленькой девкой», окончательно смутилась.

— Ну, я не знаю, — сказала она, по-прежнему улыбаясь, но улыбка ее стала нервной. — Я имею в виду, черт… мне нравятся любовные сцены, ну, вы понимаете, в кино, эти же были такими… ужасными.

— А что, если бы они были красивыми?

— Какими? — Ее огромные карие глаза расширились.

— Представь, что фильм был бы снят с хорошими актерами в красивых костюмах? Очень романтично? Что если бы это была работа… настоящего художника?

— Он имеет в виду помешанного, — объяснил Сид.

— С трехмиллиондолларовым бюджетом? — продолжал Борис. — Как ты думаешь — смотрелся бы он тогда? — настаивал он на ответе девушки.

Она переводила растерянный взгляд с одного на другого, пытаясь понять, не разыгрывают ли ее эти двое.

— Ну, не знаю, — сдалась она. — …То есть, вам придется фактически показать… вы знаете, показать его штуку, я имею в виду входящую и выходящую и все такое, как в тех фильмах, что мы видели?

— Ты не думаешь, что это могло бы быть красиво?

Милашка, казалось, слегка задохнулась.

— Ну, я… я, разумеется…

— Короче, — вмешался вульгарный Сид, — тебя заинтересовала бы такая роль?

— Погоди, Сид, — отрезал Борис, — я не настаиваю, что ты не можешь пользоваться вклейками при съемках… члена, где ты показываешь, э-э, проникновение …я не говорю, что нельзя пользоваться дублерами. Тут еще есть над чем подумать.

Девушка, заранее восхищавшаяся любым их предложением, была взволнована.

— Но как вам удастся сделать так, чтобы картину… ну, чтобы ее показали… Ведь это противозаконно, не так ли?

— Ты упустила самое существенное, бэби, — бесцеремонно вмешался Сид. — В том и вся соль, — угрохать три миллиона долларов на фильм, который никто не увидит. Не ясно, что ли, как это чертовски уморительно?

— Ну, черт…

Она явно растерялась, но обстановку разрядил прибывший шатающейся походкой идол всей Америки Рекс Мак-Гуир. Он наполовину плакал, наполовину смеялся: и, хотя было не похоже, что он явился в гриме в такой час, его лицо было таким странно загорелым, что два отдельных ручейка слез, казалось, выгравировали бороздки вдоль каждой его щеки. В любом случае, умение плакать — великое умение, профессиональная тайна актера-трагика.

— Привет, парни, — произнес он замогильным тоном, как на Нью-Йоркской сцене; его пьяное состояние никак не сказывалось на безупречном владении голосом, даже в тот момент, когда он слегка споткнулся и, чтобы не потерять равновесие, ухватился за перила террасы.

— Эй, вы знаете, что только что заявил этот ублюдок Крысий Дрын, Хэррисон? Ну-ка, попробуйте отгадать, что он ляпнул?

— Что ты помочился? — рискнул Сид.

Пенни Пилгрим нервно хихикнула, представив, какую дерзость по отношению к Рексу Мак-Гуиру выкинул Сид, но тот никак не отреагировал.

— Вы все знаете, чем мы занимаемся, обговорено, что это будет тройное соавторство — я, он и режиссер обладают равным правом голоса по любым вопросам. Демократично, не так ли? Сделка с пожатием рук. Честно и благородно, верно? О'кей, итак Крысий Дрын Лесс заполучил эту потаскушку, которую собирается снимать, пробует ее, она отвратительна, но он настаивает. Мы спорили и так и эдак, я был против, Аллен тоже. Наконец, мы говорим ему: «Извини, Лесс, но похоже, что голоса разделились так: два к одному против тебя». А он только скалит зубы и трясет головой. «Нет, мальчики, — говорит он, — это не два к одному… это один ни к чему». Итак, теперь мы собираемся снимать эту отвратительную потаскушку, которая испоганит всю картину! Как вам это нравится?!

Сид мрачно покачал головой.

— Говер Стрит вымощена костями тех парней, которые считали, что у них тоже было два к одному против Крысьего Дрына.

— Как зовут эту девушку, — поинтересовалась Пенни, — девушку, которую будут снимать?

— Ее имя? — взвыл Рекс голосом раненого льва. — У нее нет имени! Ее имя — Паршивая Потаскушка, вот ее имя! Чудесно, не правда ли? Я имею в виду, как это будет смотреться на световой рекламе? — Он обернулся лицом ко всем, сидящим на террасе, и сделал жест рукой с драматическим взмахом, рисующим воображаемый шатер.

— «Ночная Песнь», — важно продекламировал он нараспев, — в главных ролях: Рекс Мак-Гуир и Паршивая Потаскушка!

— Не исключено, что ее имя будет стоять первым, — ввернул Сид.

— Что верно, то верно! — воскликнул Рекс с истерическим ликованием.

— Ты бы мог даже озаглавить им картину, — предложил Сид.

— Точно! — пронзительно взвизгнул Рекс и принялся кричать что было сил а ля Оливье[10]. — «Паршивая Потаскушка!», «Паршивая Потаскушка!» Вот истинное название нашей картины!

Окружающие оглядывались, не столько удивленные смыслом сказанного, сколько его громогласностью и страстной глубиной. Он казался глашатаем неистовства; затем Рекс повернулся и запустил свой стакан в сторону Лесса Хэррисона, однако промахнулся, и стакан со взрывом разлетелся, разбившись о качающиеся деревянные канделябры.

— Паршивая Потаскушка! — проревел он.

— Кто-нибудь звал меня? — визгливо отозвалась Тини Мари, с обезоруживающей улыбкой возникая из ниоткуда.

Рекс, приготовившийся к крепкому пинку в пах, или, по меньшей мере, к выговору, был не готов к появлению Тини, или наоборот, именно этого он и ждал, упав на колени и сжав ноги Тини.

— О, Тини, Тини, — всхлипывал Рекс, — почему все в мире должно управляться таким откровенным дерьмом? Затем он обрушился к ее ногам — груда сотрясающихся человеческих мышц.

Борис созерцал эту сцену с выражением смущенной заинтересованности. Он привык думать о большинстве вещей в терминах ракурсов и крупных планов.

— Щелкни это, — сказал он, поднимая большой и указательный пальцы левой руки и накрывая их сверху той же комбинацией на правой, тем самым образовав подобие прямоугольника-рамки, поймавшей в фокус любопытный кадр со звездой экрана, рухнувшего у ног этой уродливой калеки.

— Забудь об этом, — сказал Сид, — он не подпишет разрешения на публикацию.

— Черт, вы думаете, с ним все в порядке? — с трудом выдохнула Пенни.

— Разумеется, — сказал Сид, — и нет ничего, что могло бы помешать хорошенькому пинку, — и он занес ногу, чтобы дать воображаемого пинка в физиономию упавшему Рексу.

— Ради Бога, — взвизгнула Пенни, разражаясь слезами, — не надо, пожалуйста, не надо! — Она, конечно, и не подозревала, что железный Сид в душе сочувствовал Рексу не меньше нее и на самом деле не обидел бы и бабочку — особенно бабочку.

Борису пришлось успокоить девушку, придвинув ее поближе, улыбаясь и шепча:

— Все в порядке, все в порядке, просто провели небольшое фрейдистское выравнивание.

Тини упала на Рекса сверху, баюкая, как в люльке, его загорелую голову в своих руках, закрыв глаза и приговаривая:

— О, мой малыш, мой драгоценный малыш, мой малыш, твою мать!

Появился агент Рекса, Бэт Оркин, беззаветно преданный актеру, но достаточно меланхоличный, чтобы смутиться присутствием Бориса и Сида.

— Я позабочусь о нем, позабочусь о нем, — повторил он, надеясь, во имя всего святого, что поблизости нет фоторепортеров; он заговорщицки подмигнул Б. и Сиду, поднял Рекса и увел его с террасы.

Пенни все еще была расстроена — хоть и не так уж сильно, но это был повод дать прорваться накопившимся эмоциям, и, конечно, она была совсем не против, чтобы ее утешал сам Б., поэтому она пристроилась у него на коленях, а он прижимал ее к себе.