* * *

В Ельце Серёжка был до этого два раза.

Первый раз это было летом. Он тогда был совсем маленький – два с небольшим года. Поэтому из всей поездки в память врезался только один день в гостях у бабушки Клаши и деда Илюши, в их деревенском доме под горой в селе Паниковец, где родилась и выросла мама…

Раннее летнее утро. В воздухе ещё витает ночная прохлада и влажная свежесть только-только рассеявшегося тумана. Он стоит посреди бабушкиного огорода и высматривает в кустах клубники самые спелые ягоды. Из-за горы всходит солнце – и капельки росы вокруг вдруг вспыхивают огоньками и начинают переливаться всеми цветами радуги. Он в миг забывает о ягодах и сосредоточенно ползает меж кустов, разглядывая капли росы с разных сторон, выискивая самые крупные и красивые…

И вдруг в воздухе раздаётся оглушительный рёв и грохот. Из-за горы выныривает, застилая небо огромным чёрным крестом, самолёт, который, кажется, вот-вот обрушится на него. Он закрывает голову руками, поворачивается и с диким визгом бросается бежать что есть мочи от этого завывающего монстра. В голове почему-то мечется и бьётся, гулко ударяясь о стенки черепной коробки, только одна мысль: «Это война! И самолёт щас начнёт палить из пулеметов и убьёт меня, Славку, маму и папу!»

Он бросается со всего маху в заросли высокой травы вперемешку с крапивой, надеясь укрыться в них от уже жужжащих вокруг пуль. Но вот одна «пуля» настигает его, впивается сначала в волосы, потом обжигает затылок… Он опять истошно визжит – и мир медленно меркнет перед его глазами…

– Сынок, что с тобой? Очнись, ну же! – слышит он, как будто во сне, голос мамы.

Перед глазами сплошь красное марево. Что это? Неужели кровь? Нет, просто солнечный свет сквозь закрытые веки. Кто-то кладёт ему на лоб мокрый холодный платок. Он медленно открывает глаза и видит склонившуюся над ним перепуганную маму, а потом и папу, и брата. Затылок болит нещадно, и он явственно чувствует, как пульсирует там кровь – бум, бум, бум…

– Ах ты, ирод окаянный! – откуда-то издалека доносится до него ругань бабушки. – Тудыть тебя через коромысло вместе с энтим твоим «кукурузником»! Это ж надо – так дитятку напугать!

– Мама, не война, что ли? Это был просто «кукурузник»?

– Да, сынок, успокойся, просто «кукурузник», только пролетел он уж очень низко, чуть гору не задел.

– А почему ж тогда у меня затылок болит?

– А ну-ка, дай посмотреть… Э, да тебя, похоже, пчела ужалила. Надо скорее жало достать. Поднимайся-ка потихоньку, и пойдём в дом. Через полчаса будешь, как новенький!

И правда, от заботливых маминых рук и мокрого холодного полотенца боль и страх скоро прошли, как не бывало. А потом подъехавший на своей красной «Яве» дядя Адик в утешение катал его в мотоциклетной коляске по всей деревне, а его двоюродный брат Сашка сидел рядом, на заднем сиденье, и похлопывал его по плечу: «Не грусти, братишка! Мы с тобой ещё зададим этим дурацким пчёлам!»

Вторая поездка была ранней зимой, когда ему было три с половиной года.

Путешествие туда с отцом на ночном поезде он запомнил очень хорошо. Отец, вымотавшийся на своей важной военной работе, быстро уснул. А он устроился у него в ногах и буквально прилип к окну, нетерпеливо ожидая и завороженно считая семафоры – синие, белые, красные, зелёные… С зелёными и красными всё было более-менее ясно, а вот зачем нужны были синие и белые? Не для красоты ведь – хотя они-то были самые-самые красивые! Они выплывали из темноты неожиданно и казались ему фонарями лесных гномов, а снег по краю насыпи в их свете становился таинственно-фиолетовым…

А в остальном от этой поездки в памяти остались тоже лишь какие-то обрывки воспоминаний: заснеженные поля и овраги; узкая, протоптанная в глубоком снегу тропинка вдоль забора из острых камней известняка, а потом – вдоль изгороди из сухих палок… Он идёт за папой по этой тропинке из Паниковца в соседнюю деревню Лосивка, что стоит на горе. Там, на окраине деревни – дом бабушки Дуни, папиной мамы. Снег хрустко поскрипывает под валенками и блестит в свете висящего над головой огромного блюдца луны…

Наконец, кусачий морозец сменяется теплом бабушкиного дома. В печи потрескивают дрова, и в комнатке стоит терпкий древесный дух. Они садятся за дощатый стол ужинать при свете чуть коптящей керосиновой лампы. Бабушка достаёт из печи ухватом закопчённый чугунок с варёной картошкой. Папа нарезает тонкими, почти прозрачными ломтиками розовое домашнее сало с мясными прослойками, которое прямо-таки тает во рту. Тени мечутся по дому, прячутся по тёмным углам… А в колышущемся круге нервного света на столе – толстые ломти мягкого ноздреватого хлеба и вкуснейшее варёное мясо гуся, которое он попробовал первый раз в жизни…

* * *

Серёжка очнулся от воспоминаний и посмотрел в окно.

Пейзаж ощутимо изменился: равнинные просторы сменились холмами, желтеющими спелыми хлебами, а местами – чернеющими жирной распаханной землёй. Меж холмов – долины с поросшими сочной травой склонами да речушками. Иные едва угадываются в низинах, зато другие неторопливо несут свои воды по широкому руслу, порой разливаясь в озера с заросшими осокой и камышом берегами. В их безмятежной водной глади, как в исполинских зеркалах, отражаются перевёрнутые снежно-белые горы облаков да небесная синева над ними. Облака кучатся, громоздясь друг на друга и приоткрывая то тут, то там маленькие небесные оконца, сквозь которые пробиваются столпы солнечного света. Дальше к горизонту облака темнеют, тяжелеют и перерастают в суровые свинцовые тучи, уже проливающиеся на пропечённую землю долгожданным тёплым ливнем…

Дорога превратилась в сплошные затяжные спуски-подъёмы. «Волга» весело разбегается под горку, и набранной накатом скорости хватает почти на полподъёма. Ну, а дальше их легко выносит мерно урчащий двигатель – если только впереди не оказывается натужно ревущий грузовик. Тогда приходится медленно ползти за ним, и Серёжка начинает нетерпеливо ёрзать на сиденье – ну, когда же появится возможность обогнать его?

– Что-то штурман совсем забросил свои обязанности! – задумчиво протянул отец. – Сколько нам осталось до Ельца? До дождя успеем?

– Пап, я ничего не забросил! – притворно возмутился Серёжка, лихорадочно соображая, через какой же посёлок они проезжают. К его счастью, на левой обочине появилась белая табличка с перечёркнутым красной полосой названием «Ливны».

– Вот, только что Ливны проехали. Значит, судя по карте, до Ельца осталось… (он проворно сложил в уме три оставшиеся цифры) семьдесят километров или около того. А насчёт дождя – откуда ж я знаю? Это как ветер подует…

– Что ж, ответ принимается. Через час будем на месте, может, посуху доедем.

Вскоре за окном замелькали пропечённые жарким солнцем окраины Ельца, покрытые толстым слоем пыли придорожные кусты сирени и акации, а за ними – старые заборы из бело-жёлтого неотёсанного известняка вперемежку с более новыми крашеными дощатыми.

«Да уж, дождик этому городку точно не помешал бы! – подумал Серёжка, с интересом разглядывая деревянные дома, которыми, казалось, были застроены все улицы. – Ну, мы ведь уже почти приехали. Так что пусть сейчас пойдёт дождик и смоет всю эту тоскливую серую пыль. То-то обрадуются прохладе деревья и кусты! Щас я его попрошу». И он зашептал себе под нос: «Дождик-дождик, ну-ка, лей! Да водички не жалей! Дождик-дождик, пуще! Дам тебе гущи!»

И небеса будто услышали его просьбу! Не успели они загнать «Волгу» под навес во дворе недавно построенного городского дома дедушки Илюши, как глухо зарокотало над головой – и через миг всё вокруг утонуло в воде и шуме обрушившихся на землю потоков летнего ливня…

* * *

Следующее утро выдалось солнечным и свежим после ночного дождя.

Бабушка с утра опять завела было свою вчерашнюю песню: «Илюшенька, ты глянь-ка, какие у нас унучеки складные да ладные!» Но дед Илюша, известный своим крутым нравом, быстро отправил её хлопотать на кухню – вечером на ужин собиралась вся родня, и дел было невпроворот. Мама помогала на кухне, а папа что-то мастерил в недостроенном ещё сарае.