Вид Вильгельмштрассе ужаснул ее. Домов почти не видно за сплошной стеной этих мерзких флагов со свастикой, которые она всегда ненавидела. Криста постаралась как можно скорей уехать с этой улицы. Кроме того, ей сказали, что еврейскую школу перевели куда-то поблизости. Она попросила вызвать Марион и довольно долго с ней проговорила.

— Интересные новости, — смеясь, сообщила ей Марион. — Произошли невероятные, ошеломляющие события. — Марион то и дело краснела и смеялась. так громко и радостно, что ученики выглянули в коридор посмотреть, что случилось. Но Марион и плакала. — Слава богу, что ты вернулась, Криста! — восклицала она. — Мне необходимо с тобой посоветоваться. Конечно, тебе это покажется невероятным, это похоже на сон, но… знаешь, в меня влюбился гауляйтер. — Последние слова Марион проговорила таинственным шепотом.

Ребятишки в классе что-то запели, и Марион поспешила к ним.

— Я приду к тебе, Криста, и все расскажу! — крикнула она, исчезая за дверью.

Свидание с Марион обрадовало Кристу: Марион, которая часто впадала в отчаяние, опять на что-то надеется.

Криста сделала кое-какие покупки, но отряды нацистов в коричневых и черных мундирах преградили дорогу ее машине.

Наконец она решила кружным путем добраться до кафе «Резиденция»; ей хотелось за чашкой чаю поразмыслить о том, что рассказала Марион, и о доме номер шесть.

Таким образом она очутилась неподалеку от епископского дворца и остановила машину в переулке, чтобы не попасть на глаза группе нацистских офицеров, стоявшей на площади.

Когда она уже собралась подняться по лестнице в кафе, ей бросился в глаза один из этих офицеров — седой, подвижный, он что-то рассказывал, сопровождая свой рассказ оживленными жестами. Криста сразу признала в нем полковника фон Тюнена. Ее мать называла Тюнена паяцем, так как он ни минуты не мог оставаться спокойным и всегда разговаривал руками. Полковник Тюнен беседовал с молодым, очень стройным офицером; они чему-то смеялись, но у Кристы вдруг остановилось дыхание, и она отдернула ногу со ступеньки.

Этот стройный смеющийся офицер показался ей знакомым, но она не верила себе, не хотела верить.

— Не может быть, — прошептала Криста, бледнея.

В это время одна из колонн строевым шагом прошла через площадь, и стройный офицер шагнул вперед, подняв руку в знак приветствия. При этом он обернулся к ней лицом, и она узнала его. Сомнений не было! Это Фабиан.

Она отпрянула и прислонилась к какому-то деревцу, затем, с трудом передвигая ноги, перешла через дорогу и вошла в только что открывшуюся лавчонку. Здесь она обычно покупала перчатки.

— Что с вами? — участливо спросила ее пожилая, седовласая женщина, владелица магазина. — Вам дурно, фрейлейн Лерхе-Шелльхаммер?

— Простите, я почувствовала себя нехорошо! — Криста присела на стул, у нее дрожали колени. Она была бледна, как смерть. «Не может быть! Не может быть! Не может быть!»

Ей подали стакан воды, и мало-помалу она пришла в себя.

— Успокойтесь, фрейлейн Лерхе-Шелльхаммер, вы испугались чего-то? — допытывалась женщина.

— Испугалась? Да, я испугалась, — едва слышно ответила Криста. — Эта толпа испугала меня. — Ее руки повисли как плети. — Разрешите мне отдохнуть еще минутку. — При этом она не отрывала глаз от окна.

Улица опустела. Отряд коричневорубашечников, сопровождаемый толпой любопытных, с шумом и смехом протопал мимо магазина. Наконец все стихло. Затем промчалось несколько автомобилей: Теперь, кажется, уже можно выйти на улицу. Криста огляделась по сторонам; не видя никого поблизости, прокралась к своей машине и медленно, почти не отдавая себе отчета в том, что делает, поехала домой. Она была так подавлена, что долго стояла перед домом, не понимая, что она уже у цели. Тяжело ступая, как старуха, взобралась она по лестнице.

— Боже милостивый, что с тобой, Криста? — в ужасе вскричала фрау Беата, когда дочь вошла в комнату. — На тебе лица нет!

— Мама! — крикнула Криста, опускаясь на стул. — Небеса разверзлись надо мною!

— Да говори же толком, дитя мое.

— Небеса разверзлись надо мною! — повторила Криста, машинально снимая шляпу. — Подожди, мама, подожди минутку, я все тебе расскажу. Уедем отсюда! Уедем! Уедем!

Фрау Беата была уверена, что с Кристой стряслась большая беда, о которой ей даже говорить трудно. Она вышла из комнаты и вскоре вернулась со стаканом горячего грога. По ее убеждению, это была панацея от всех зол. Грог если и не помогает, то, во всяком случае, подбадривает организм!

Прошло много времени, прежде чем Криста в нескольких словах рассказала матери о том, что ей пришлось пережить; о том, как она обманулась, о своем разочаровании, отрезвлении, смятении.

— Уедем отсюда, мама, — беспрестанно повторяла она. — Уедем, уедем из этого города!

Фрау Беата долго молчала, затем поднялась и стала тяжелыми шагами ходить взад и вперед по комнате. Наконец она остановилась перед Кристой.

— Трудно заглянуть в глубину человеческого сердца, Криста! Почти все люди в этой стране потеряли даже ту крупицу разума, которая у них была. — Она позвонила горничной и велела подать крепкого чаю. — И вот еще что, — добавила она, — заприте-ка дверь! Мы никого не хотим видеть. А если кто-нибудь придет или позвонит, скажите, что мы только что приехали, очень утомлены и никого не принимаем. Вы меня поняли?

Криста постепенно приходила в себя.

— Только бы уехать из этого города, уехать! — Она скоро удалилась в свою комнату и на следующее утро вышла оттуда молчаливая и мертвенно-бледная.

Продолжительная беседа матери с дочерью кончилась тем, что они решили опять уехать на несколько недель, хотя бы в Баден-Баден, где все-таки немного теплее, чем здесь, на севере. Они снова уложили чемоданы, только что распакованные. Большой автомобиль стоял в гараже, покрытый пылью и грязью, привезенной еще из Италии. Они уехали на следующее утро после завтрака.

Криста вздохнула свободнее, только когда город уже остался позади. Фрау Беата сидела за рулем и вела машину на большой скорости, как всегда, когда ей удавалось хорошо выспаться. Криста сидела рядом и, вся уйдя в свои мысли, безучастно смотрела на поля.

«Удивительно, — думала она. — Ведь он никогда не носил партийного значка, и мы никогда не говорили о политике — или очень редко. Порой я замечала, что он переводит разговор на другую тему, как только я касаюсь политики. Никогда он ни словом не вступился за нацистов и никогда ни словом не обмолвился против них». В голове ее проносились все одни и те же мысли.

— Cheer up, my girl![9] —бодро воскликнула фрау Беата. — Солнце еще проглянет! Да, Криста, я знаю: в молодости кажется, что все мужчины ломаного гроша не стоят! Но с годами мы начинаем судить о них справедливее. И понимаем, что они не ангелы и не исчадия ада, а всего лишь люди. Как и женщины… — Она рассмеялась.

Когда вечером Фабиан пришел на обед, который гауляйтер давал для всех высокопоставленных чиновников национал-социалистской партии и именитых людей города, швейцар доложил ему, что утром приезжала какая-то дама и спрашивала его. Радость пронзила сердце Фабиана. Криста! Это могла быть только Криста! Значит, она вернулась раньше, чем предполагала. Чудесно! За обедом он был в превосходнейшем настроении.

На следующее утро он позвонил Кристе, но горничная ответила, что дамы очень устали и никого не принимают. Тогда он заказал в цветочном магазине прелестную вазу с ландышами, которые сам очень любил, и приложил коротенькое письмецо Кристе.

«Я рад и счастлив, — писал он. — Последние месяцы были для меня жестоким, почти невыносимым испытанием, никогда еще пустота жизни и одиночество так не угнетали меня».

Позвонив вечером, он получил тот же ответ. Тогда он послал Кристе письмо, — она получит его завтра утром.

«Отдохните хорошенько, любимая моя Криста, — писал он. — И не сердитесь за то, что я докучаю вам цветами и письмами, это объясняется моей страстной жаждой увидеть вас после долгой разлуки. Я твердо надеюсь, что до вечера вы отдохнете настолько, что сможете подарить мне несколько минут. Сегодня с пяти часов и до семи я буду ждать вас в кафе „Резиденция“. Прежде всего я мечтаю о большом разговоре, „важном разговоре“, как вы писали. Дом номер шесть по Бухенштрассе я приобрел и буду счастлив показать его вам в ближайшие дни».