Криг засмеялся, потом, осторожно и подозрительно осмотревшись, наклонился к Фабиану и прошептал:

— Говорят, они получили громадные военные заказы. Всем известно, что Шелльхаммеры недавно пожертвовали полмиллиона на политические цели. Полмиллиона — сумма немалая. Они, вероятно, не хотят отставать от крупных промышленников Запада, которые, как вам известно, пожертвовали много миллионов. Но это все между нами, идет?

Криг вдруг вскочил и ухватил за фалду какого-то человека, проходившего мимо них.

— Господин асессор, — со смехом закричал он, — за нашим столом есть еще место!

Фабиан тоже поднялся.

— Конечно, — сказал он, указывая на свой стул. И стал прощаться. Он спешил.

На улице он остановил такси и велел везти себя в деревню Амзельвиз.

Близ красивой, солнечной деревушки Амзельвиз, в получасе езды от города, находилось имение, коротко называвшееся Амзель, где проводил лето медицинский советник Фале. Зимой Фале жил в своем городском доме на площади Ратуши. Он был терапевт и рентгенолог при городской больнице, превосходный врач, пользовавшийся мировой известностью. Прославился он благодаря своим работам в области рентгеноскопии легких. У себя в городском доме он оборудовал два зала под научные кабинеты, снабдив их лучшей в мире рентгеновской аппаратурой, большей частью им же самим сконструированной, которой охотно пользовались видные врачи как в Германии, так и за ее пределами. Он был человек состоятельный; кроме того, солидный доход приносили ему, особенно в Америке и Англии, его книги, в первую очередь его классический труд «The secret of the x-rays»[2]. Между прочим, он купил и принес в дар городу фонтан Нарцисса Вольфганга Фабиана. Сначала он собирался установить фонтан в своем имении, но потом решил подарить его городу.

Имение Амзель было известно каждому в городе, так как Фале был очень гостеприимен и его вечера пользовались широкой известностью. Впрочем, добиться приглашения к нему было не так просто; медицинский советник любил окружать себя оригинальными и безусловно добропорядочными людьми: все пошлое он ненавидел. Фрау Беата Лерхе-Шелльхаммер, так же как и Криста, подруга дочери Фале Марион, были постоянными гостями на этих вечерах. Здесь бывали и прежний бургомистр — доктор Крюгер и, чаще других, скульптор Вольфганг Фабиан, может быть единственный человек в городе, с которым Фале связывала настоящая дружба. Когда год назад друг Вольфганга, учитель Гляйхен, был в виде наказания переведен в деревенскую школу в Амзельвизе, Вольфганг ввел его в дом к Фале, и они сразу же нашли общий язык. «Это редкий человек, — говорил медицинский советник, — у него два неоценимых качества: умение молчать и играть в шахматы». Каждый понедельник по вечерам они играли партию в шахматы, и никому не разрешалось отвлекать их от этого занятия.

Фабиан редко бывал в Амзеле. Один раз вместе с ним получила приглашение и Клотильда; от изумления она весь вечер молчала. «Почему у тебя нет такого дома? — спросила она на обратном пути, бледная от волнения. — Вот где мы могли бы жить как люди».

Она потом без конца возвращалась к этой теме: «Какая мебель! Какой вкус! По сравнению с ними мы живем просто в лачуге! Надеюсь, что Фале снова пригласит меня».

Но медицинский советник больше не упоминал о ней.

В редких случаях Фале устраивал и многолюдные приемы, когда представлял своих близких друзей гостям — немецким и иностранным ученым.

Дом в Амзеле — большое, вытянутое в длину строение — на первый взгляд вызывал чувство разочарования, ибо после того, что о нем рассказывалось, всякий ожидал увидеть нечто вроде замка. Собственно говоря, это была почти сплошная библиотека, занимавшая все этажи. В некоторых комнатах стояла ценная старинная мебель, которую медицинский советник приобретал в течение всей своей жизни. Помещения для гостей представляли собой маленькие квартирки, обставленные со всевозможным комфортом. Здесь неоднократно и подолгу гостили английские лорды, лауреаты Нобелевской премии и французские академики. Для того чтобы удостоиться приглашения Фале, надо было обладать, по меньшей мере, мировым именем. В городе ходили рассказы, правда, сильно приукрашенные, о ванных комнатах в этом доме. Квартирок этих почти никто не видел. Только однажды экономка Ребекка позволила снедаемому любопытством Фабиану заглянуть туда, и он нашел, что ни комфортом, ни изяществом помещения для гостей не превосходят первоклассных отелей. Зато самый дом — да, конечно, не удивительно, что он мог понравиться. «Клотильда права, в таком доме можно жить по-человечески», — решил Фабиан.

Но еще лучше и привлекательнее был парк, окружающий дом, — почти сплошь экзотические кусты и деревья. Не очень обширный, он, подобно японским садам, казался больше, — чем в действительности. Кроме парка, при доме имелись большой фруктовый сад с деревьями редких сортов, теплицы и ферма. Это был тот мир, в котором медицинский советник чувствовал себя хорошо. Летом он каждое утро с шести часов до полудня проводил во фруктовом саду, ухаживая за деревьями лучше любого садовника, или на своей поистине образцовой ферме. Фале держал, у себя только испытанных людей и гордился тем, что, несмотря на высокое жалованье, которое он им выплачивал, имение Амзель почти окупало себя, требуя лишь незначительных издержек (Фале называл их минимальными). За деньгами медицинский советник не гнался и был известен еще и тем, что в некоторых особых случаях лечил безвозмездно. Бедных детей и женщин он нередко посылал на курорты за свой счет.

Фале был вдов и жил в своем имении с дочерью Марион, пожилой экономкой Ребеккой и несколькими слугами. Хозяйкой в доме была Ребекка. С детства она заменяла Марион мать, почему ее и прозвали Мамушкой.

Когда Фабион вышел из машины у ворот парка, до него донесся чей-то веселый, жизнерадостный смех. Так могла смеяться только шаловливая, неуемно веселая Марион. И тотчас же он заметил ее самое. Она сидела под кустом на каменной скамейке и забавлялась игрой с маленьким белым котенком, который забрался в ее черные кудрявые волосы. Она помахивала веточкой перед самым носом котенка, безуспешно старавшегося ее схватить. Неожиданно котенок скатился на затылок Марион, и она до упаду хохотала над его усилиями вскарабкаться к ней на макушку. Услышав скрип садовой калитки и увидев Фабиана, она быстро вскочила и, забыв про сидевшего у нее на плече котенка, с шаловливой улыбкой, все еще игравшей на губах, поспешила ему навстречу.

— Как хорошо, что вы приехали, доктор, — приветствовала она его, протягивая руку. Котенок при этом соскользнул через ее плечо на дорогу и удрал в кусты.

Марион была необычайно хороша собой и свежа. Она казалась смуглой итальянкой благодаря своим черным локонам и темным глазам, блестевшим, как кусочки каменного угля, на голубоватом фоне белков. Ей было около двадцати лет, она страстно увлекалась спортом, слыла одной из лучших теннисисток города и два года назад заняла первое место на больших клубных состязаниях. Марион славилась своим веселым, задушевным смехом, подобно стае пестрых мотыльков реявшим над нею. Непосредственность и жизнерадостность сделали ее любимицей всего города. Разумеется, она всегда была окружена толпой поклонников и почитателей. Молодой офицер Вольф фон Тюнен несколько лет назад тоже настойчиво ухаживал за ней. В ту пору он был по уши влюблен и рассказывал всем своим приятелям, что вскоре обручится с Марион. Но в этом не было и доли правды.

— Папа будет страшно рад, что вы выбрались к нам! — воскликнула Марион, идя вместе с Фабианом к дому.

— Занятия еще, видно, не начались? — вместо. приветствия спросил Фабиан, не видавший Марион несколько месяцев. Она была студенткой медицинского факультета и в будущем собиралась работать рентгенологом в институте своего отца.

Девушка густо покраснела. Кровь пламенем озарила ее щеки, и она стала еще больше походить на итальянку, опаленную лучами знойного солнца.