Для членов партии оказалось особенно трудным преодолеть противоречия между ранней большевистской идеологией и сталинизмом. Нельзя было прямо отказаться от первоначальных революционных идей и лозунгов, таких как обещание «отмирания государства», но в обстановке того времени они предъявлялись в качестве обвинения. Например, в работе «Государство и революция» Ленин утверждал, что при социализме произойдет «отмирание государства». В начале 1920-х эта книга являлась ориентиром при выработке гражданского, семейного и уголовного кодексов. Однако к 1937 году направление развития законодательства, так же как идеологии, изменилось: был взят курс на построение сильного государства с властью, наделенной самыми широкими полномочиями. Сталин объяснил изменение курса в терминах «диалектики»: поскольку враги государства готовятся к нападению, они становятся более опасными и тем самым вынуждают государство укреплять свою власть. Однако после того как враги будут побеждены, в государстве не будет необходимости. Таким образом, усиление власти государства было частью самого процесса, ведущего к его «отмиранию».^{469} Подобная софистика приводила в замешательство и заставляла многих рабочих и парторгов почесывать затылки. Становилось государство сильнее или слабее? Прав был Ленин или нет? Что происходило на самом деле, и как можно было это объяснить другим?

Начальник цеха холодного проката на заводе «Серп и молот» член партии Д. Сагайдак был исключен из партии, а затем арестован за вредительство и отравление рабочих. Впервые он привлек внимание из-за одной «теоретической ошибки». В 1936 году он руководил заводским кружком по изучению новой, сталинской, Конституции; отвечая на кажущийся простым вопрос одной из работниц, он сказал: «Как вы думаете, государство сейчас “отмирает”?» Сагайдак, опираясь на выдержки из работы Ленина «Государство и революция», ответил утвердительно. Этот ответ был подробно изложен в заявлении товарища по партии, занимавшегося в кружке, что явилось причиной преследования Сагайдака. Его заставили отказаться от своих слов дважды: в первый раз перед членами кружка, и еще раз в длинном письменном «признании» в фабричной газете «Мартеновка». На заседании парткома, где принималось решение об его исключении из партии, один из членов парткома обратился к Сагайдаку: «Как вы могли сослаться на “отмирание государства” в момент жестокого натиска врагов на диктатуру пролетариата, на рабочий класс, в то время, когда все эти негодяи — банды троцкистов пытаются проникнуть на территорию Советского Союза?» Подобное утверждение является считать «вылазкой классового врага», «попыткой проводить контрреволюционную работу».^{470}

В атмосфере того времени особому риску при служебных контактах с рабочими подвергались пропагандисты, руководители кружков и агитаторы. Многие из них произносили фразы, вырванные из контекста. Я. И. Менис, начальник исследовательского бюро завода «Динамо» также проводил групповые занятия с рабочими. Сам он был из рабочей семьи, в 1917 году восемнадцатилетним юношей вступил в партию. Был исключен из партии за пропаганду троцкистской идеологии. Какие были на этот счет доказательства? Менис сказал рабочим: «Жаль, что вам не приходится читать, что пишет Троцкий. Вы убедились бы в его предательстве». Партком утверждал, что Менис подстрекал рабочих читать работы Троцкого! В начале 1937 года он был арестован по нескольким обвинениям.^{471} К апрелю 1937 года большинство руководителей учебных кружков на заводе «Динамо» были арестованы. Секретарь парткома Старичков заметил: «Самые настоящие троцкисты были на пропагандистской работе».^{472} На заводе «Серп и молот» инструктора по политпросвещению также подвергли жесткой критике. В. Г. Счетчикова, женщина из семьи с революционными традициями, вступила в партию во время Гражданской войны. Она работала заведующей заводской библиотекой. В результате проверки партком завода обнаружил, что два сотрудника библиотеки имели подозрительное социальное происхождение. Оба были хорошими, грамотными работниками, получившими образование до революции. Когда Счетчикова уволила из библиотеки дочь рабочего, поскольку та «неразвита и совершенно не работает над собой», и ей нельзя доверить даже выдачу книг, партком сделал заведующей строгий выговор за «засоренность аппарата библиотеки» антисоветскими элементами. Счетчикова пояснила: «Я пыталась подобрать в аппарат квалифицированных людей, но к нам никто не пошел, так как у нас очень маленькие ставки». После долгих и болезненных дискуссий партком снял со Счетчиковой выговор, но приказал ей «подобрать в штат библиотеки проверенных сотрудников».^{473} Точно так же было арестовано большинство лиц, ответственных за образование и обучение, включая персонал института по подготовке кадров, на заводе «Серп и молот». Заведующего институтской библиотекой обвинили в «распространении контрреволюционной литературы», а директора и завуча — в «троцкизме». Все они принадлежали к «семейственному кружку» некоего Зайцева, который уже был арестован.^{474}

Партийные инструкторы были не единственными жертвами политического катехизиса, догматы которого становились все более жесткими и малопонятными. Многие рабочие, высказывавшиеся об условиях или выражавших свое мнение, которое расходилось с «линией партии» оказались под следствием. Старичков — парторг завода «Динамо» заметил, что рабочие делали «всякого рода клеветнические заявления о колхозах». Вопреки усиленной пропаганде успехов, которых добились колхозы, рабочие, имевшие родственников в деревне, утверждали, что колхозники живут бедно.^{475} Губительными для многих оказывались и честные ответы на вопросы. Когда инженера, члена партии рабочий спросил; «Почему физически не уничтожили Троцкого в 1929 году?» Инженер ответил: «Троцкий тогда имел авторитет». Это незначительное признание, что Троцкий был влиятельным лидером, доставило инженеру серьезные неприятности.^{476} Члены партии, которым любая обмолвка в разговоре внушала ужас, сразу бросались признаваться в «ошибках». Среди многочисленных заявлений, которые зачитывали на партийных собраниях, было много глупых признаний в незначительных провинностях. Один из членов партии завода «Красный пролетарий» признался, что считал недавно арестованного «врага» «замечательным оратором». «Я признаю свою ошибку», — смиренно сказал он.^{477} Мелочная придирчивость к вопросам теории, отказ признать очевидные противоречия между революционными идеалами более раннего периода и реальной действительностью, толкование каждой ошибки как намеренную контрреволюционную пропаганду — все это заставляло членов партии ясно осознать, что независимо от того, как долго они преданно служили партии, малейшая оговорка могла разрушить их жизни.

Вредительство

В конце 1930-х, менее чем за десятилетие Советский Союз добился беспрецедентного промышленного роста. Несмотря на большой успех, такие темпы индустриализации способствовали организационной и экономической напряженности, которая влияла на атмосфере, которая складывалась на промышленных предприятиях. Каждый завод и цех, выполнявший свою часть общеотраслевых и региональных планов, имел собственные плановые задания. На руководителей предприятий и начальников цехов оказывалось сильное давление — надо было выполнять намеченные Москвой цели. Неисправное, изношенное оборудование на таких текстильных фабриках как «Трехгорная мануфактура» часто ломалось, равно препятствуя работе рабочих и их начальников. На заводах тяжелой промышленности, таких как «Динамо», «Серп и молот», «Красный пролетарий» и руководство, и простые рабочие боролись за внедрение новых дорогих технологий, закупленных заграницей. В цехах было много неоправданных потерь времени и средств, заказы не выполнялись. Неправильная эксплуатация станков с целью увеличения их производительности приводила к тому, что моторы сгорали, новое дорогое оборудование приходило в негодность. Работа в цехах была то «авральной», то останавливалась. Хронически не хватало запасных частей, топлива и сырья. Экономика развивалась неравномерно, была разбалансирована, дезинтегрирована. Цеха были завалены мусором и отходами производства. Отсутствовала вентиляция, безопасность труда приносилась в жертву производству Недостаток жилья был причиной неизменно высокой текучести рабочей силы. Оказываемое сверху давление, требование выполнять план любой ценой вело к цеховому шовинизму, или «цеховщине», начальники цехов стремились поставить собственные рекорды, а в своих трудностях обвиняли другие цеха. Директора заводов выступали посредниками между цехами, пытаясь заставить их работать в интересах всего завода в целом,