— Мне трудно объяснить почему. Ведь я не такая ученая, как ты. Но все же ты многому меня научил, и еще большему я научилась сама, живя бок о бок с тобой. И потом, я все это чувствую сердцем… Пожалуй, я попробую тебе рассказать, — ведь мы здесь одни, и вокруг так хорошо!

После долгих часов одиноких раздумий, в покое этой чудесной ночи, располагающей к откровенности, Клотильда жаждала излить свою душу. Паскаль умолк, боясь ее спугнуть.

— Когда я была ребенком и слышала твои рассуждения о науке, мне казалось, что это ты говоришь о боге, так ты весь горел надеждой и верой. В ту пору для тебя не было ничего невозможного. Ты считал, что наука поможет постичь тайну мироздания и добиться полного счастья для всего человечества… По-твоему выходило, что мы идем все дальше и дальше семимильными шагами. Каждый день приносил новые открытия, новую уверенность. Еще десять, пятьдесят, ну, самое большее сто, лет — небесная завеса раздвинется, и мы познаем истину… И что ж! годы идут, но завеса не раздвинулась, и истина от нас все дальше…

— Ты нетерпелива, — только ответил он. — Даже если понадобится тысячелетие — надо ждать!

— Да, это правда, ждать я не могу! Я хочу знать и быть счастливой без всякого промедления. Познать все сразу и стать счастливой полностью, окончательно. Пойми, ведь и страдаю я оттого, что нельзя достигнуть высот познания в один миг, оттого, что я не могу вкусить полное блаженство, в котором нет места ни сомнению, ни угрызениям совести. Какая же это жизнь, если ты пробираешься вперед ощупью, такими медленными шагами, если ты не знаешь ни одного спокойного часа, боясь, что вот-вот придет разочарование? Нет, нет! Все знание, все счастье немедленно и сразу! Наука обещает нам это, и если не дает, значит, она потерпела крах!

Тут Паскаль вышел из себя:

— Но, дорогая, ведь то, что ты говоришь, — просто чепуха! Наука не откровение. Она движется вперед, в ногу с человечеством, и даже одни эти усилия приносят ей славу. Да к тому же ты не права, — наука счастья не обещала.

— Как не обещала! — перебила его Клотильда. — Пойди открой свои книги, что лежат там, наверху! Ты же знаешь, я прочла их все. Так вот, они полны обещаний. Пока их читаешь, кажется, что мы вот-вот завоюем небо и землю. Книги все разрушают, но клянутся заменить разрушенное, заменить надежно и мудро на основе чистого разума… Ну конечно, я как ребенок: когда мне что-нибудь обещают, я хочу это получить сейчас же. Мое воображение разыгрывается, и то, что мне преподносят, должно быть прекрасным, иначе оно мне не будет мило. Уж лучше было мне ничего не обещать. А сейчас, когда меня гложет такое мучительное нетерпение, — жестоко говорить, что мне ничего не обещали.

Паскаль не удержался и негодующе взмахнул рукой. Кругом царило ночное безмолвие.

— Как бы то ни было, — вновь заговорила Клотильда, — наука все вымела подчистую, земля оголена, небо пусто. Что же мне делать, если, по-твоему, наука не виновна в том, что я возлагала на нее такие надежды? Все равно, я не могу жить без уверенности, без счастья. Где же мне найти ту незыблемую почву, на которой я могу построить свой дом, если у нас отняли прежний мир и никто не торопится заменить его новым? Исследования и анализ вызвали крах — рухнула древняя цивилизация. А гонимое бурей, обезумевшее человечество мечется среди развалин, не зная, где приклонить голову, оно требует прочного и надежного приюта, чтобы можно было начать новую жизнь… Не мудрено, что мы пали духом и полны нетерпения. Мы больше не можем ждать. Раз уж наука движется вперед слишком медленно, раз она потерпела крах — мы предпочитаем обратиться к прошлому, — да, да! к былым верованиям, которые много веков подряд приносили счастье человеческому роду.

— Так я и знал! — вскричал Паскаль. — Вот он, поворотный момент конца века! Мы пришли к нему в усталости и смятении от той уймы знаний, которые он вызвал к жизни. Но извечная потребность в обмане, в иллюзиях терзает человечество и тянет его назад, к баюкающим чарам неведомого… Раз никогда не удастся познать все до конца, зачем стремиться к знанию? И если завоеванная истина не дает счастья немедленно и навсегда — не лучше ли удовлетвориться неведением, во мраке которого непробудно спало первобытное человечество?.. Да! Вот оно, воинствующее возвращение мистики — реакция на сто лет научных экспериментов. Иначе и быть не могло, в таком отступничестве нет ничего неожиданного, если мы не можем удовлетворить разом всех жаждущих истины. Но это всего лишь временная задержка, — движение вперед будет неизменно продолжаться, хотя бы и вне поля нашего зрения, в бесконечности вселенной!

Несколько мгновений они лежали молча, не шевелясь, устремив глаза к мириадам миров, светившихся на темном небе. Падающая звезда пересекла огненной линией созвездие Кассиопеи. Там, наверху, над ними медленно вращалась вокруг своей оси сверкающая вселенная, торжественная и великолепная, а с земли, погруженной во мрак, поднималось мягкое дуновение, словно нежное, теплое дыхание уснувшей женщины.

— Скажи, — спросил вдруг Паскаль своим обычным добродушным тоном, — это твой капуцин выворотил тебе сегодня мозги наизнанку?

Она ответила без обиняков:

Да, он произносит с кафедры слова, которые меня потрясают, он опровергает все то, чему ты меня учил, и я начинаю верить, что твоя наука губительна и отравила меня… О боже мой, что только со мной будет?!

— Бедная девочка! Как ужасно, что ты так себя мучаешь! И все же, несмотря ни на что, я спокоен за тебя — ты как-никак натура уравновешенная, у тебя славная, светлая головка, разумная и смышленая, я не раз тебе это повторял… Ты опомнишься. Но в какое же смятение приводит всех этот капуцин, если он смутил даже тебя! Скажи, значит, ты поколебалась в своей вере?

Она молча вздохнула, тогда он добавил:

— Что говорить, — с житейской точки зрения, вера надежный посох в пути, и дорога легка и покойна, если тебе выпало счастье верить!

— Сама себя не пойму! — пожаловалась Клотильда. — Бывают дни, когда я верю, а бывают и такие, когда я — с тобой и с твоими книгами. Это ты взбудоражил меня, из-за тебя я и страдаю. Быть может, все мое горе именно в том, что я восстала против тебя, а ведь я так тебя люблю… Нет, нет, не говори мне ничего, не обещай успокоения. Сейчас это только еще больше меня взволнует… Ты отрицаешь сверхъестественное. Для тебя таинственное — это просто то, что еще не объяснено, разве не так? И ты даже соглашаешься, что мы никогда не постигнем всего до конца. Итак, выходит, что единственный смысл жизни в бесчисленных завоеваниях неизвестного, в непрестанном усилии познать еще больше… Ах! я уже и так знаю чересчур много для того, чтобы оставаться верующей, — ты слишком меня просветил, и бывают минуты, когда мне кажется, что от этого я умру.

Он отыскал ее руку в теплой траве и крепко стиснул.

— Но ведь ты просто боишься жизни, бедняжка! Ты, безусловно, права, когда говоришь, что единственное счастье заключается в непрерывном стремлении к познанию, ибо отныне уже нельзя пребывать в неведении. Нечего надеяться на какую-либо передышку, на то, что можно обрести покой в добровольном самоослеплении. Придется идти вперед, идти во что бы то ни стало, вместе с жизнью, которая движется непрерывно. Все, что предлагают: возврат к прошлому, отжившие религии или религии подновленные, приспособленные к нынешним требованиям, — все это обман. Познай жизнь, полюби ее, проживи так, как должно прожить, — иной мудрости нет!

Гневным движением она высвободила руку.

— Жизнь ужасна, — воскликнула она с отвращением, — как же ты хочешь, чтобы я прожила ее спокойно и счастливо?.. Твоя наука проливает безжалостный свет на мир, а анализ проникает внутрь человеческих язв, чтобы выставить напоказ всю их мерзость. Ты говоришь все без утайки, говоришь напрямик, вызывая у нас только омерзение к людям, ко всему на свете, и не хочешь унять нашу тревогу.

Он перебил ее, и в голосе его звучало глубокое убеждение:

— Да! Говорить обо всем! Чтобы все познать и все исцелить!