Откуда-то из болот донесся, нарушая тишину, пронзительный крик цапли. Эштон повернулся в сторону дома. Сквозь освещенные окна он пытался разглядеть ту, по которой так тосковал, но ничего не увидел, и от этого на сердце стало еще более одиноко. Закурив сигару, Эштон прошагал до самой кромки воды. Невдалеке от нее бежал ручеек — как граница между ним и его любовью. Сигара потухла, и Эштон вновь устремил взгляд на особняк.

Ленора! Лирин! Ленора? Лирин? Лицо оставалось одним и тем же, но имена перемешались у него в голове.

Эштон заскрипел зубами и раздраженно бросил сигару в воду. Он ощущал неодолимое желание накинуться на что-нибудь или на кого-нибудь. Желательно на Малкольма. Но тот еще не вернулся. Сорвать гнев было не на ком. Вокруг только спокойный, равнодушный океан да песок. Сейчас на нем отпечатались следы его ног, но завтра он снова станет совершенно гладким.

Тут ему послышалось какое-то слабое шевеление. Он вгляделся в темноту и различил фигуру в белом. Подобно бесплотному духу, она беззвучно двигалась к узенькой полоске песка у самого берега и, достигнув ее, остановилась, вглядываясь в очертания корабля и, не замечая набегающей волны. Эштон затаил дыхание, не веря своему счастью и в то же время чувствуя, как растет в нем надежда. Неужели?…

— Лирин! — Произнес он это имя едва слышно, почти прошептал, но внутри него гудели колокола. Он узнал эту стройную, гибкую фигуру. Это она!

Он перескочил через ручеек и кинулся в ее сторону. Чувство одиночества исчезло, будто его и не было. Подбежав поближе, он увидел, что на Лирин только ночная рубашка. Нижняя часть ее намокла и отяжелела, верхнюю ветерок плотно прижимал к телу. Волосы были распущены и развевались на ветру, и при ярком свете луны она выглядела как ночная фея.

— Лирин. — Имя это прошелестело у него на губах. Так звучит голос человека, влюбленного в мечту.

— Ленора, — прошептала она в ответ с отчаянной мольбой в голосе.

Хоть лицо ее Эштон видел неотчетливо и, как шевелятся губы, тоже разглядеть не мог, он расслышал в голосе сдавленную тоску, и это было как удар в самое сердце.

— Как бы тебя ни звали, я люблю тебя.

Она откинула назад упавшие на лицо пряди волос и подняла на него глаза, думая о своем. На Эштона падал лунный свет, и в разрезе рубахи виднелась широкая мускулистая грудь. Леноре сразу вспомнилось, как часто приникала она к этой груди; на шее беспокойно запульсировала жилка. Какая же это мука — любить, подумала она. Неужели никогда не будет в ее душе мира?

— Право же, я не думала, что ты здесь, — тихо произнесла она. — Отец сказал, что ты на корабле, и пригласил охранников что-нибудь выпить.

— Матрос доставил мне припасы, — сказал Эштон. — Его-то, наверное, твой отец и видел.

— А-а, понятно, — Голос Леноры был едва слышен.

— В доме все в порядке? — участливо спросил Эштон.

Она глубоко вздохнула, мучительно стараясь освободиться от желания, которое всегда охватывало ее при виде Эштона.

— Мне что-то не спалось, я вышла прогуляться. — Она помолчала.

Бессонница была не единственной причиной, выгнавшей ее из дома, и она сказала дрожащим голосом:

— Мне приснилось, что Малкольм показывает мне твою могилу. Я даже видела надгробие, на котором высечено твое имя. Дул ветер, шел дождь. Все казалось таким реальным. Я до смерти перепугалась.

— Это всего лишь сон, любовь моя, — тихо сказал Эштон. — Я вовсе не собираюсь умирать, чтобы ты досталась ему.

Наступило молчание, и Эштон пристально посмотрел на Ленору, стараясь разглядеть ее лицо. Он чувствовал, что ей не по себе, и еще раз тревожно спросил:

— У тебя что-нибудь не так?

Ленора было собралась ответить, что нет, все в порядке, но так и не произнесла ни слова. Покачав головой, она почувствовала, как на глазах у нее выступили слезы. Ленора повернулась и пошла по тонкой полоске песка. Она скорее почувствовала, нежели услышала, что Эштон последовал за ней. Трудно не замечать его, когда каждая клеточка тела ощущает его присутствие.

— Что-то вы сегодня задумчивы, мадам, — решительно заключил Эштон. — Что все-таки случилось?

Ленора, не вытирая слез, все катившихся и катившихся по щекам, в конце концов уступила его настойчивым расспросам и, глядя вдаль, сказала куда-то в пространство:

— Я… У меня будет ребенок.

Вне себя от счастья Эштон шагнул было к ней, но тут же резко остановился. А его-то роль какова? Вид у Леноры был холодный и непроницаемый, словно ей было ужасно неприятно сообщать ему эту новость. Он подошел к ней почти вплотную. От волнения у него дрожали руки. Выдержав долгую-долгую паузу, Эштон наконец вымолвил:

— Чей?

Это был обидный вопрос. Не надо было его задавать. Утирая слезы, Ленора бросила через плечо:

— У нас с Малкольмом ничего не было.

С величайшей бережностью Эштон прижал ее к себе. Одна рука легла на грудь, Другой он поглаживал ей живот. Сквозь хлопок ощущалась упругая кожа. Меньше чем через год раздастся крик младенца — разве это не чудо? Наклонившись, он прошептал ей прямо в ухо:

— Ну хоть теперь-то ты уедешь со мной домой?

Дыхание у нее перехватило, и получилось нечто среднее между стоном и тоскливым вздохом.

— Ребенок ничего не меняет, Эштон. Я не могу вернуться, пока не узнаю, кто я. Мне так много предстоит еще вспомнить. Как я могу считать тебя мужем, когда меня все время преследует одно и то же видение: за меня и Малкольма поднимают свадебный тост?

— Видения, любовь моя, это не действительность. Как ты можешь быть уверена, что так оно и было на самом деле?

Ленора снова вздохнула.

— Видишь ли, Малкольм ведь говорит то же самое, ничего не зная о моих видениях. Не мог же он мне внушить их.

Голос Эштона звучал хрипло, прерывисто.

— Ты ведь не думаешь, что я так просто отступлю и отдам мою жену и моего ребенка другому?

— Дай мне еще немного времени, Эштон, — умоляюще сказала Ленора, мягко пробегая пальцами по его руке. — Этот дом хранит так много тайн. Стоит мне только уехать, и я, может, никогда не узнаю их.

— Тогда позволь мне сделать так, чтобы уехал Малкольм, — предложил Эштон. — Я боюсь за тебя. Он ведь, когда выйдет из себя, Бог знает на что способен. И от отца помощи ждать не приходится.

— Это я понимаю и буду осторожна, но ведь пойми: Малкольм — тоже часть моей жизни.

— А я?

Устремив взгляд к горизонту, Ленора положила ему руку на грудь.

— Не знаю, Эштон… Надеюсь… — Губы ее искривились, и глаза наполнились слезами. — Ради ребенка хотела бы верить, что ты — не только мое настоящее. Я ложусь спать, выключаю свет и все вспоминаю, вспоминаю, как мне хорошо было с тобой. Я словно ощущаю тебя рядом и твои ласки…

— О, мадам! Боль неутоленного желания мне слишком хорошо знакома.

— Но мне нужна уверенность. — Услышав вдали стук колес и звук копыт, Ленора бросила тревожный взгляд на дорожку. — Это Малкольм. Мне пора.

Эштон, стараясь удержать ее, еще теснее обнял Ленору за талию.

— Поцелуй меня на прощанье.

Она едва не задохнулась, чувствуя, как все крепче прижимается к ней мускулистое мужское тело.

— Ты, наверное, считаешь меня куда сильнее, чем я есть на самом деле.

— Эштон нехотя отпустил ее и долго смотрел вслед, пока она не растворилась в темноте. Ночь снова погрузилась в одиночество, в пустоту, словно отняли у нее что-то важное и значительное. Луна побледнела, превратившись всего лишь в тусклое пятно на небе. Сгущались дождевые облака, начавшийся прилив стирал все следы недавнего свидания мужчины и женщины.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Утро стояло тихое, но Леноре было не по себе. Она знала, что Эштон рядом, но чувствовала себя очень одиноко. Она хотела быть с ним и не сомневалась, что стоит ей уступить собственному желанию и позвать его, как он сразу откликнется. Все чаще и чаще мысли ее обращались к ребенку. Хотелось поговорить неспешно, поделиться с человеком, которому так дороги были и она, и будущее дитя, но как позовешь его, когда с нее глаз не спускают двое стражей, пусть даже — она в этом уже не сомневалась — Эштон способен справиться с любой преградой.