— Не выйдет! — крикнул Рональд, кинувшись на подмогу охране замка. Его меч вошел в спину одного из крестьян, отрубил руку другому, рассек напополам третьего — словом, все шло по науке, строгой рыцарской науке. Тыквы — вот на чем Рональд отрабатывал эти приемы, и, как тыквы же, распадались надвое головы крестьян.

Сражаться с мужичьем было тем более легко, что оружием их были в основном вилы и топоры; однако Рональд совершил ошибку, раз и навсегда сочтя безопасными полчища крестьян, остановившихся по ту сторону моста из-за | волшебных гранат Иегуды.

— Берегись! — крикнул Слепец, и в то же время по воздуху просвистело копье и змеей впилось Рональду в плечо. Рыцарь устоял на ногах, но, поскольку металлический наконечник крепко впился в его плоть, а деревянный ствол повис слева и страшно мешал, он едва мог отражать атаки обрадовавшихся неожиданной подмоге ломателей ворот.

Наступил момент умереть достойно; рыцарь судорожно вспоминал какую-нибудь подобающую фразу и — о ужас! — не мог вспомнить. Второе копье ударило его прямо в голову, не пробив шлема, разумеется, но почти оглушив нашего бедного героя. Рональд свалился на камни моста, инстинктивно устремив меч по направлению к бегущим к нему и радостно скалившимся крестьянам.

И в этот миг воздух вокруг него встрепенулся и мощная тень заслонила рыцаря своими крылами; прошла почти минута, в течение которой Рональд лежал под защитой этой тени, пытаясь приподняться на ноги, прежде чем он хорошенько рассмотрел, что за спаситель к нему явился: это был огромный, в рост цесарского рекрута, двухголовый орел. Перья его были черны, два страшных клюва били крестьян, точно пушки, заставляя их отступать к краю моста, а затем прыгать с него вниз. Покончив с нападающими, орел рывком поднял Рональда в воздух, распахнул мощные крыла и полетел вместе с ним к главной башне. Бросив взгляд на землю, рыцарь понял, что их с Иегудой усилия были не напрасны: стражникам удалось закрыть ворота. За секунду до этого Слепец поднял руки — и обе волшебные гранаты подпрыгнули и послушно легли в его пальцы; Иегуда тут же спрятал их в карманы и мышкой юркнул меж закрывающихся створок. Крестьяне с недовольным ревом обрушились на ворота, но ломать их более не рискнули, а, пошумев с минуту, начали отступление.

— Спасибо, — сказал Рональд орлу.

— Всегда пожалуйста, друг, — ответил тот на лету; а для Рональда, несущегося по воздуху, в этот момент наступила темнота.

ГЛАВА 5

Человек-орел и другие обитатели замка

Трамвай — вот как называлась эта древняя машина. Лязг железа, прямоугольное тело, лицо водителя за стеклом — она приближалась, плавно и размеренно. Рональд всегда переходил пути перед движущимся трамваем — в этом не было ничего страшного, ничего опасного: он ведь всегда успеет перейти.

А вот сейчас не успел — и он почувствовал это в ту минуту, когда шагнул второй ногой и весь оказался на рельсах. Каким-то образом он замешкался, трамвай от него отделяла всего доля секунды, за которую ни одно самое быстрое человеческое движение не могло совершиться, и времени могло хватить только для одной последней мысли, которая, впрочем — на то она и мысль — явилась сразу огромным раскидистым деревом, с тысячей колыхающихся листиков, тысячей трепещущих веточек.

Сейчас наступит темнота, а потом я окажусь без сознания в больничной палате, без рук и ног, но живой и готовый прожить еще несколько десятилетий жалкой, несчастной жизни калеки. Об этом я узнаю, когда приду в себя и открою глаза. Вот потому-то и надо попытаться пролежать без сознания как можно дольше — чтобы как можно позже об этом узнать…

Грохот железа вмиг превратился из слухового ощущения в тактильное, а потом погожий солнечный день стал темным зверем, навалившимся ему на грудь и парализовавшим все органы чувств.

Пролежать без сознания как можно дольше. …

Свет уже пробивался между его закрытых век, он знал, что вокруг него та самая больничная палата; боязно было шевелиться — сразу бы обнаружилось отсутствие рук и ног. Он слышал голоса медсестер и врачей.

— Приходит в себя, — констатировал отчего-то знакомый ему голос. Рональд пустился в секундное путешествие по всем закоулкам своего сознания и собрал в них всю волю, что была у него там припрятана на самый черный день, как вот этот. И открыл глаза, полный ненависти, отчаяния и страха.

Он действительно лежал в постели, и комната напоминала больничную палату — белые занавески, белые стены, белый халат на существе, что стояло у изголовья. Он скосил взгляд на одеяло и поразился: под ним явственно виделись его ноги. Он пошевелил руками — и они были. Значит, всего лишь сон? Отчего тогда он здесь, в этом незнакомом месте?

Ответ на его вопрос он прочел в глазах существа, над ним склонившегося: человек с головой орла, того самого орла, что принес его сюда. Он вмиг вспомнил все и поразился лишь тому, что голова эта теперь на другом, непривычном теле — теле человека.

— Вы целы и невредимы, за исключением раны на левом плече, но и она скоро заживет, — констатировал человек-орел.

— Я видел древнюю машину, трамвай, — прошептал Рональд.

Это генетическая память, должно быть, — усмехнулся териантроп[12], и рыцарь почувствовал острую симпатию к этому странному существу, одетому в белый халат врача.

— Это знак, о сэр Рональд, — сказал Иегуда, стоявший тут же.

Тут только Рональд приметил, что комната полна людей.

Ближе всех к нему находился сам маркиз, смотревший на рыцаря с усмешкой, «гусиные лапки» в уголках его прищуренных глаз были веселы и любопытны; на нем было все то же платье, лишь на чулках появились дырки.

— Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно! — возгласил он громким голосом и, улыбаясь, похлопал Рональда по плечу. — Ну как самочувствие, наш добрый герой?

— Вполне доброе, — заверил его Рональд, хотя чувствовал сильную боль в плече.

— Вот и прекрасно! — обрадовался маркиз. — У здорового духа здоровое тело, не так ли?

Стоящие вокруг люди захихикали, некоторые из них уж чересчур угодливо. Рональд почувствовал себя немного стесненно, так, как, наверно, чувствует себя предмет в кунсткамере — столько любопытных глаз на него смотрело. Из вежливости он не мог отплатить собравшимся той же монетою и начать их разглядывать. Однако любопытство его все-таки пронимало; поэтому он слегка привстал в постели и начал меланхолично оглядывать комнату.

— В добрый час прибыли вы, друзья мои, — сказал маркиз, печально-благородно качая головою. — Увы, «Титаник» дворянской вольности нашей провинции налетел на айсберг людских холодных душ. Атлантида разума человеческого идет ко дну, перегруженная моральными пигмеями. Как вы знаете, замок наш осаждают мужики вкупе с ожившими мертвецами. Все это прискорбно, не правда ли? Чрезвычайная распущенность нравов тому виной. А что вы хотели? Сперва они признали людьми женщин, потом черных африканцев, сарацинов там всяких, разного рода уродов и инвалидов — а теперь остался последний шаг на том пути: признать полноценными людьми мертвецов. Логично? Ну вот, уже и мертвецы среди нас. Эх, если уж так, то признайте и моих дорогих териантропов полноправными мыслящими существами.

— Полностью с вами согласен, — заметил Иегуда.

— Некий клоун из простонародья, батька Полифем, в союзе с потусторонними силами, а также одним некогда чрезвычайно близким мне человеком, объявили войну не на жизнь, а на смерть дворянству империи. Во всем государстве мужичье стало подражать их примеру: комплектует войска (вы слышите: мужичье теперь обзавелось войсками !!!), осаждает поместья своих сеньоров, угоняет скот и жжет недвижимое имущество… И только вашему покорному слуге — да простят мне нескромность, граничащую с бахвальством — только вашему покорному слуге до недавнего времени удавалось сдерживать напор головного отряда этих отщепенцев…