Да, подвиг. Ведь труппе приходилось работать в труднейших условиях. Самыми неудобными «сценическими площадками» считались школы. А их как раз и предлагали Павловой в тех городах, где театров вообще не существовало. Классные комнаты превращались в уборные артистов, гримироваться садились за ученические парты при скудном освещении, переодевались, невольно мешая друг другу. К тому же классы находились так далеко от «сцены», что артисты не могли следить за происходящим на ней, случалось, и опаздывали с выходами или появлялись раньше времени.

В Новой Каролине труппе предоставили нечто похожее на театральное помещение. Но уборные там без дверей, краны водопровода испорчены, грязь невероятная повсюду. На первый раз примирились со всеми неудобствами. Но, попав в этот городок три года спустя и застав все в прежнем виде, несмотря на обещание при заключении договора, что все будет в порядке, Павлова заявила, что танцевать здесь своей труппе не позволит. Зрителям пришлось ждать очень долго, пока шли переговоры Павловой с устроителями спектаклей. Она наконец согласилась дать концерт, но изменила программу.

В воспоминаниях Алджеранова «Годы, проведенные с Павловой» автор приводит множество ярких эпизодов, воссоздающих картину жизни павловской труппы в самых разных уголках мира. Он пишет и о том внимании, с которым нередко городские власти относились к выступлениям труппы русской танцовщицы. Афиши представляли Павлову как «сенсацию всего цивилизованного мира».

Объехав со своей труппой полмира, Павлова готовилась к турне по восточным странам: начать предполагала в 1921 году с Японии и Китая и кончить в Индии и Египте.

…В Японии стояла ужасная жара. Даже сидя на полу, ожидая своего выступления, артисты обливались потом, хотя рабочий день наступал рано утром.

Занятия и репетиции проходили на сцене императорского театра. Репетировались два балета: «Пробуждение Флоры» и «Зачарованное озеро». В час дня раздавались звуки барабана, и сцену заполняли японские рабочие. Она готовили сценическую площадку для дневного драматического спектакля Театра Кабуки, с которым русской труппе в этот приезд пришлось выступать поочередно.

Представление Театра Кабуки продолжалось пять-шесть часов, что по нормам японцев считалось коротким. Павловцы переходили в репетиционный зал, покрытый соломенными татами и подушками для сидения. Сцена в середине зала возвышалась настолько, что Павлова и балетмейстер могли замечать даже малейшие ошибки танцовщиков.

В артистических уборных татов и подушек не было, стояли стулья и столики. Актеры Театра Кабуки заходили смотреть, как гримируются балетные артисты. Анна Павловна просила их показать свое искусство грима, которое много сложнее европейского. Знакомясь, они все называли себя Ичикава. Девушки Павловой переглядывались недоуменно. А разгадка оказалась простой: все кабукианцы принадлежали к одной и той же актерской семье и гордились единым именем.

Павлова попросила разрешения посмотреть, как японские парикмахеры изготовляют женские парики для актеров, игравших по японскому обычаю женские роли. Парики эти сооружались на металлической основе, они плотно охватывали голову и заканчивались пышной прической без единой шпильки.

Японские зрители в театрах не аплодируют. Не привыкшие к отсутствию аплодисментов, Павлова и ее артисты так и не поняли бы, как относятся японцы к их балетным представлениям, не попадись на глаза отзывы газет.

Заметим, труппа Павловой была первой, показавшей в Японии настоящий европейский балет.

Эта далекая Страна восходящего солнца осталась в памяти Анны Павловны и всех ее коллег страною цветов и белоснежных вишен. Когда Алджи показал Павловой купленную на память о стране маленькую чашечку, расписанную синими тростинками на желтом фоне, она полюбовалась ею и задумчиво, как будто подводя итоги всему виденному и узнанному здесь, сказала тихо:

— Знаете, Алджи, в этой стране нет ничего, что можно было бы выбросить!

Павлову давно притягивала Индия. Наконец настала очередь гастролей в эту загадочную страну. Труппа выступала в Бомбее, Калькутте, Дели успешно. Павловой хотелось посмотреть индийское старинное танцевальное искусство. Она умоляла индусов показать ей мистические, обрядовые национальные танцы. В том, что в этой огромной чудесной стране они сохранились, балерина не сомневалась. Но индийские друзья ей неизменно отвечали, что священных храмовых танцев уже нет. «Катхакали», «Катхак», «Бхарата Натья», «Манипури» так и остались неизвестны Павловой.

Особое отношение у Анны Павловны было к Рабиндранату Тагору, ей импонировали его поэзия, философское восприятие жизни. И она написала ему письмо, будучи в Калькутте, и просила подсказать сюжет для балета из индусской жизни. Тагор ответил ей, прислав одну из своих поэм, которая, как он считал, могла бы дать Павловой пищу для раздумий. Он приглашал русскую балерину к себе в гости, надеясь более подробно обсудить вопрос о сюжете при встрече. Павлова сожалела, что не смогла воспользоваться любезностью человека, почитаемого всей страной. Для индусов он был национальным гением. Тагор жил далеко от Калькутты, там же была и его школа. А гастрольные обязательства влекли балерину и ее труппу в города, расположенные в стороне от дома Тагора.

Индия, ее красота и необычность так захватили Анну Павлову, что она создала балет на индийский сюжет.

Павлова старалась анализировать, понять, почему сегодня танцевалось легче, вдохновенней, чем вчера. И поэтому всегда была готова ответить на вопрос друзей, журналистов или своих учениц, что получилось в танце отлично, а что только хорошо.

Когда она чувствовала себя достаточно сильной и способной сделать любое па, Павлова безотчетно отдавалась творческому импульсу. Пройдя отличную школу и в училище, и на сцене, балерина могла позволить себе отдаваться вдохновению, не думая уже о технике. «Вдохновенно», «по-новому», «неповторимо» — эти слова всегда мелькали в газетах и журнальных статьях, посвященных выступлениям Анны Павловой. А вот что она писала сама о себе: «В разных странах за границей говорили, что в моих танцах было что-то „новое“. Но все, что я сделала в этой области, было убеждением и стремлением подчинить физические элементы танца психологической концепции. На танец я всегда пыталась накинуть воздушное покрывало поэзии, очарование которой заслоняло бы механический элемент. Часто случается, что, танцуя, я импровизирую, особенно если данный танец меня увлекает и вдохновляет. С палитры хореографии я беру ту краску, которая в тот момент больше всего подходит к моему настроению. Я всегда стараюсь даже ничтожнейшей мелочи придать наибольший эффект. Вот этим-то путем я и создаю впечатление, быть может, полной новизны. Насколько я сама могу судить, в этом заключается главный „секрет“ моего искусства».

Но были самые особые танцы, в которых балерина за две-три минуты на сцене «проживала», кажется, целую жизнь. Так было с «Умирающим лебедем», «Бабочкой», «Вальсом-Каприс».

Павлова понимала, что человеку постоянно нужно что-то, что давало бы душе отдых, новый заряд бодрости. И она несла людям вдохновение.