) Чем больше ты общаешься с людьми, тем чаще такие будут тебе попадаться. Ну, чисто по закону больших чисел. Я лично, столкнувшись с неадекватом, просто не трачу время (и уж тем более эмоции) на общение. Старая формула: «этот человек уже достаточно наказан тем, что он мудак»:

) Ну, с бабами-неадекватницами примерно аналогично. Вкладывая в общение негатив, ты никому лучше не сделаешь… Вот как-то в этом духе и нужно реагировать… Еще Андрей сказал, что я вижу в соблазнении женщин слишком много трудностей. Намного больше, чем их существует в реальности. Все эти трудности виртуальные, существуют лишь у меня в голове, однако когда я действую, исходя из них, они проявляются в реальности. Об этом я и подумал однажды в январе 2007 года, когда в одиночестве курил гашиш, лежа на полу и глядя в потолок. Я заметил, что наркотик на время обостряет мою способность тонко переживать ощущения. Нечто похожее было в раннем детстве. Тонкие яркие ощущения… Когда двумя годами ранее мы вместе с любимой Настей покурили гашиш впервые, нас удивило то, какое удовольствие мы испытали от элементарных вещей вроде разглядывания березовых листочков. Какие они, оказывается, красивые. Какой асфальт под ногами удивительный — состоит из камушков! Любая еда, даже самая примитивная, черствый черный хлеб или залежалый банан, была удивительно вкусна. Когда мы занялись сексом, случилось еще одно открытие. Секс был другой. Я чувствовал себя… с чем бы сравнить… Как подросток, мастурбирующий в первый раз. Глубина ощущений и сила оргазма такая была. Настя сказала, что я трахал ее как зверь. Под легким наркотиком я переживал себя так, как когда-то в детстве. Когда я слегка накуренный ходил по улице и на работу (внешне никак не проявлялось, только улыбался больше обычного), я общался с женщинами и вообще с людьми совершенно спонтанно, даже не задумываясь, что собираюсь сказать и сделать. Наркотик причудливым образом помог мне понять, что Андрей Ленинг был прав. Проблемы существуют только в моем беспокойном уме. Как только я их снимаю с помощью травки, они исчезают — но только на время, чтобы потом навалиться на меня с еще большей силой. Ни один наркотик не заменит психического здоровья. Позднее я завязал с наркотиками. И не столько потому, что решил, что это вредно. Просто однажды, находясь в состоянии обыкновенного счастья, которое научился достигать с помощью специальных практик в 2008 году, без всяких стимуляторов, согласился покурить марихуану с приятелями — и тут же понял, что наркотик на самом деле не освобождает меня, но закрепощает. Подавляет. После того случая я завязал с травой, а заодно и с выпивкой… А в этот раз, когда я лежал на полу, рассматривая трещинки в побелке потолка (они казались такими красивыми), подумал, что чувствовать себя ребенком — прекрасно. Ребенок. Вот что. Совершенство в эмоциях, гениальная простота восприятия мира. Ребенок — вот кто живет правильно. Не трахает мозги ни себе, ни окружающим. Маразм и склероз бывает у взрослых, после долгих лет бессмысленной крысиной гонки. У ребенка этих вещей нет и быть не может. Голова чистая. Никакой суеты ума. Дети любят шалить. Галдеть, веселиться, прикалываться, беситься и, в общем, быть активными и счастливыми. Им для счастья не нужен повод вроде повышения по карьерной лестницы. Чтобы было кайфово, надо просто шалить. Великолепное состояние ума и души — делать что-то, вызывающее визг восторга. Потом, когда человек взрослеет, он становится «цивилизованным», «воспитанным» и «культурным» — то есть душевно больным, да еще нужно держаться за работу, чтобы выплатить ипотечный кредит, и тут уж совсем не до шалостей. Хотя мы, взрослые, вовсе не утратили детских талантов, просто мы закрепощены. Напиться, поржать в пьяной компании, кому-то дать по морде — это взрослый вариант шалости. Взрослые напиваются и безобразничают только потому, что разучились быть детьми. Подумав об этом, я буквально подпрыгнул с пола. Перед глазами появились картинки прошлого. Какие-то лица, предметы, крики, эмоции. Я вспомнил, что в садике, школе и институте я всегда отжигал. Все получалось спонтанно. Я был лидером. Девочки меня обожали. Только зайду в аудиторию, у всех глаза начинают улыбаться, все ждут какую-то хохму. Я всех заводил, ставил на уши. Мальчики передо мной даже заискивали (было неприятно, хотя и лестно для самооценки). Девочки мне сами в любви признавались. Даже неловко было, потому что я далеко не всегда мог ска зать в ответ «я тебя люблю». Однако по прошествии лет я привык быть как все и… став взрослым, я себя похоронил. — Но теперь все будет по-другому, — сказал я сам себе, расхаживая по комнате. Я был наполнен наркотиком, воздух в комнате казался плотным, а стены живыми и, казалось, внимательно меня слушали. — Теперь я знаю, в чем дело. Я больше не буду насильно сковывать себя, подавлять и закрепощать. Я уже начал возвращаться к жизни после стольких лет эмоциональной деградации. Все так и было. За последние несколько месяцев амплитуда моих переживаний выросла — меня швыряло, бывало очень тяжело, когда из состояния полета я сваливался в депрессию. Но главное — я ощущал все это. Я чувствую, значит, я живой. У меня на лице все чаще появлялась тень блядской улыбки, мне было очень комфортно, я был часто счастлив и уверен в себе, просто потому что иначе невозможно, когда чувствуешь, что жизнь прекрасна. Я спонтанно разговаривал с незнакомыми людьми в метро, мне было приятно видеть, как они оживали после контакта со мной. Бывало, приходим в ресторан с приятелем, там хамоватая официантка в мрачном настроении, всех клиентов чуть ли не посылает (я подумал, что муж ее совсем не трахает) — так вот: она со мной почти мурлыкала. А ведь я даже не говорил ей никаких комплиментов, просто был в состоянии детского веселья. Такое было очень часто, правда, тут же сменялось болезненной депрессией и внутренней истерикой, которой я не позволял выплескиваться наружу, чтобы не испортить себе репутацию. Я поделился с Ленингом своими наблюдениями и спросил, почему я теряю уверенность, когда вижу женщину, которая мне сильно нравится? Почему так не получается, когда я под наркотиком? Почему так не было, когда я был маленький? — У ребенка просто нет тех ограничений, которыми набита твоя голова, — ответил он. — Сейчас ты, подходя к девчонке или делая еще что-то слегка «за рамками социальной приемлемости», переступаешь через свои барьеры. То есть ты убежден, что делаешь что-то «неадекватное», но идешь на это «во имя великой цели» (потра хаться, ага). А у человека, которым ты стремишься стать, этих барьеров в голове просто нет… Мы с этим парнем классно общались в интернете, и я хотел иметь как можно больше таких друзей. Еще я ждал, когда он приедет в Москву по делам — чтобы увидеться с ним. Не получилось. В феврале 2007 года его убили, о чем его девушка и сообщила, сделав последнюю запись в его блоге. Какие-то гопники несколько раз ударили его ножом, когда он отказался отдать им свой мобильник и начал драку. Я написал постинг, посвященный ему. «…Андрей был первый, кто меня зафрендил. К моим постам он писал слова, которые меня заставили почувствовать, что это — мужик. Говорит что думает, ни тени рисовки, искренний позитив. Зрелый, взрослый. Острый и блестящий, как хороший охотничий нож. Мы с ним общались в моем ЖЖ, я даже писал длинные посты, полностью обращенные к нему. Он мне говорил, что ресурс и техники второстепенны, важны убеждения. Он был особенный. Иногда я думал, что как-нибудь он зарулит в Москву, и я обязательно с ним увижусь. Он приятный человек. Спокойствие, сила и прямота — вот чем он выделялся. Я его таким запомнил… Мы с ним были знакомы только через ЖЖ, и только по одной этой линии, пикапу. Для меня он существовал не в Иваново, а в комментах. А теперь андрюхиных комментов я не увижу. Жаль… А еще, прочитав, что его убили, я подумал, что финал у этого парня должен был быть именно в таком духе. Потому что убеждения. Сейчас вот прислушался к своим ощущениям: что я чувствую? Как ни странно, присутствует и светлая волна. Как ее сформулировать? Пожалуй, вот так. Андрюха умер, как воин. Как самурай. Он ведь мог тем уродам отдать этот дешевый мобильник (его девушка говорит, ему красная цена — 4 тыс). Отдал бы, раз так складывается, а потом нашел бы в этом маленьком городе этих ребят в более подходящих обстоятельствах и отрезал им ноги… Но, как сказано в „Хагакурэ“, самурай во время боя не должен думать, как правильно и как неправильно, как выгодно и как удобно. Должен просто идти сразу и до конца — все остальное неправильно. Он так и сделал. Но у них было оружие, и его убили. Бывает. Но если бы Андрей вел себя по-другому, он и был бы другой человек, а не тот, которого мы знаем. Так что все правильно… И еще. На фоне этого события, потери близкого человека, которого любишь и уважаешь, в очередной раз становится понятно, как ничтожно большинство вопросов, возникающих у нас по ходу жизни. Спасибо Андрюхе за то, что он был». Перечитав свою запись об этом парне, я подумал: а что, собственно говоря, он для меня сделал? Вроде ничего особенного. Просто несколько раз сказал нужные слова в нужный момент. Но чем-то еще он отличался. Чем же? Подумав еще немного, я понял. В отличие от большинства людей, он, общаясь со мной, говорил обо мне. Его речь никогда не соскальзывала в демонстрацию превосходства. Всегда по делу. Он просто был открытый, сильный и честный. Таким я его запомнил. Почему-то среди моих друзей, в моем близком окружении, таких не было. Может быть, потому что я сам был слишком слабым для общения с сильными людьми? Однако я сделал важный шаг. Начав откровенные записи в блоге, я перестал скрывать свою слабость, по крайней мере, сам от себя. Сразу после этого появился Андрей, поддержавший меня. Благодаря ему я стал чуточку сильнее. В этом все дело. Он был — сильный мужик. «Я такой же, — подумал я. — Только я пока что… маленький. Мне надо еще поработать над собой, чтобы стать таким, каким я когда-то мог быть». 6. КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА Даже в жизни сексуально озабоченного мужчины вроде меня присутствует кое-что кроме женщин. Например, я люблю кататься на сноуборде. Однажды возвращался из подмосковных Сорочан, где катался почти полдня, а потом пил коньяк в электричке с другими ребятами. Настроение после скоростных спусков — отличнейшее. Вечер, около десяти часов. Многолюдное метро. Звук ревущего поезда заглушает все в вагоне. Обнимая сноуборд, продвигаюсь к двери, чтобы выйти. Справа передо мной симпатичная девушка. Читает наклейку на сноуборде. — Хорошая надпись, да? — спросил я, глядя на нее и довольно улыбаясь своему хорошему настроению. — Да, — улыбнулась. — А почему ты мне первая не сказала, что она хорошая? — я в шутку изобразил суровое лицо. — Почему я должен спрашивать, а? В ответ она пожала плечами и слегка смущенно улыбнулась. Смотрит в сторону, но от меня не отворачивается. — Хочешь, я сейчас угадаю, как тебя зовут? — Да, — подняла глаза. Я изобразил театральную задумчивость, взял паузу в несколько секунд, и сказал: — Эх, не получилось! Посмотрел на нее. Она уже вовсю улыбалась, так оживленно. — Попробуйте еще раз! — Лучше ты угадай, как меня зовут. — Не угадаю. — Ты едешь домой? — Нет. К подруге. — На какую станцию? — «Полежаевская». — Ух ты! Я тоже живу на «Полежаевской»! Не ходи к подруге. Хочешь сейчас поехать со мной? Она посмотрела на меня с той же немного растерянной улыбкой. — Я с первым встречным не еду! — А я не первый. Ты сегодня уже встретила в метро человек триста. Значит, со мной можно! — Нет! — Ну вот. Ты могла провести ночь с таким парнем, но упустила свой шанс, — сказал я, глядя на нее и улыбаясь. — Эх, а могло быть так хорошо! Но теперь мы об этом никогда не узнаем. Она ответила что-то неопределенное. Двери открылись, мы вышли. Она начала уходить так, как женщины обычно в таких случаях. Не прощаясь, не оборачиваясь, но не быстро. Оставляя мне возможность ее догнать. — Эй, — говорю. — Подожди! Подержи, — протянул ей сноуборд. — Я только шапку достану. Достал из сумки свою шапку, шарф и рукавицы. Пока надевал, что-то говорили про катание. Оказывается, она тоже любит сноуборд. — Ну че, поехали ко мне! — сказал, закончив одеваться. Отрицательно мотает головой. — Ну ладно. Тогда в другой раз. Давай я тебе потом позвоню. Я достал мобильник из кармана, чтобы внести ее номер, но она взяла его из моей руки и ввела цифры сама. Закончив, нажала кнопку «вызов», и убедилась, что мой номер определился на ее телефоне. Глядя на все это, я подумал, что ее тело, наверное, давно отвыкло от мужчин. Значит, будем лечить, лечить, лечить. Долго, медленно, а потом быстрее, быстрее и снова медленно, чтобы терапия не кончалась слишком быстро. Выходя из метро, мы попрощались. — Пока, — сказал я и наклонился к ней, чтобы поцеловать в щечку. Она уловила мое движение, и тоже прижалась губами к моей щеке. По пути домой я подумал, что это знакомство произошло даже не то что легко, а вообще само собой. Я в нем даже не участвовал. Я просто играл. Я был в полностью расслабленном состоянии. Мне было все равно, что скажет и подумает девушка, я просто с ней общался с удовольствием. Позже я описал этот случай в своем блоге. Пикаперы ответили, что для знакомства и соблазнения женщин это состояние — идеальное. Состояние игры. Когда сфокусирован на процессе, играешь с удовольствием, совсем не паришься о результатах, результаты приходят великолепные, сами собой. Когда через пару дней я набрал ее номер, я уже парился. От состояния игры не осталось и следа. Скорее, было состояние жесткого экзамена. Забегая сильно вперед, могу сказать, что после очень мощного процесса на одном из тренингов личностного роста я понял, в чем была проблема. Комплекс неполноценности по поводу моей мужественности. Я в глубине души чувствовал себя недостаточно мужчиной и подсознательно боялся быть «разоблаченным» в этом. Я мог чувствовать себя комфортно с женщинами только в трех случаях. С теми, по поведению которых сразу ясно, что я очень нравлюсь. С теми, кто мне не нравится — я в них не заинтересован и для них мне не нужно быть привлекательным. А также когда находился под алкоголем, наркотиком или моя психика была разогнана чем-то. Как в тот раз, когда я был разогнан экстремально позитивными эмоциями после катания на сноуборде. В остальных случаях я боялся провалить «экзамен». Но в тот момент я всего этого даже не знал. Я просто «почему-то» ощущал сильный дискомфорт, набирая ее номер. Позвонил. Она обрадовалась. Но я-то знал, что все очень сложно, трудно, мрачно, и очень страшно облажаться. Мы гуляли по Тверскому бульвару. Фонари разливали свет на землю яркими полусферами. В нем медленно падали большие хлопья мягкого снега. Она держала меня за руку и смотрела в глаза. Что-то рассказывала. Оказывается, она бухгалтерша. По какой-то причине мне часто попадаются бухгалтерши. Я же сам когда-то работал бухгалтером и финдиректором нескольких компаний. Может быть, такое устройство жизни, в котором приходится иметь дело с цифрами и буквами больше, чем с живыми людьми, нас незримо притягивает? Мы провели около часа в ливанском кафе. Деревянные скатерти. Фотографии Бейрута на стенах. Ближневосточный Париж. Болтали о всяких пустяках. Она, как всегда, очень хотела много-много узнать обо мне, но когда я начинал отвечать и давал ей возможность вставить слово, она соскакивала на свои темы. В итоге я узнавал о ней намного больше, чем собирался спросить. На порядок больше, чем рассказал о себе. Все было нормально. Все, кроме того, что во мне. Медленно, но неумолимо нарастающее напряжение. Сама по себе девочка — без огонька. Она легко зажглась от меня в тот раз в метро. Но тогда я был похож на ходячий взрыв энергии. Сейчас я устал от напряжения. «Энерджайзер» умер. Скоро заметил, что мое состояние передалось девочке. Ее коричневые глазки начали погасать. Она стала напрягаться и — сразу же терять свою привлекательность. У меня вдобавок к нервозности возникло чувство вины за то, что она мне уже не нравится… Как тяжело… По пути к метро мы мило говорили. Я чувствовал себя лучше, но только потому что через несколько минут мы разбежимся. Она держала меня за руку, и у меня было такое ощущение, будто она просит прощенья за что-то, хотя если кто и должен просить прощенья в этом случае, так это я. На прощанье мы поцеловались. Много помады, но ничего. Я пообещал позвонить ей на следующей неделе — и через секунду понял, что наврал. Не позвоню. Слишком хреново мне было в этот вечер, и я ожидал, что с ней в следующий раз повторится то же самое. А раскручивать ее ради секса, чтобы поставить себе звездочку на фюзеляже, я не хотел… Тягостный осадок от этой встречи продолжался еще один или два дня. Я был недоволен собой. Я был раздражен на нее. Наконец, меня вывел из этого состояния полудепрессии звонок одного из приятелей из околохудожественной тусовки. Пригласил на их мероприятие. — Интересные люди будут, — сказал он. — Тебе понравится. Ты же такой весь утонченный и постоянно выебываешься. А там искусство. Девки всякие. Пишут стихи, поют песни и рисуют картины, — вот как трахаться хотят. Может, кого снимешь. Возможно ли устоять перед искусством? Конечно, я пришел. Да, люди искусства там присутствовали в избытке. В основном, в диапазоне от двадцати с небольшим до слегка за тридцать лет. Все притворялись молодыми дарованиями. Очень приятно смотреть и слушать. Наблюдая за ними, я подумал, что у всех этих людей искусства на лицах был пропечатан недостаток сексуальной активности. Есть такая болезнь — хронический недоебит. По слухам, развивается на фоне дефицита общения с живыми людьми в неформальной обстановке. Они на сцене настолько же страстные, насколько застенчивые в общении сразу после своих номеров. Потом был фуршет. Алкоголь, пьяные разговоры, мелкие понты с претензией на глобальность мышления. Со столов быстро исчезала выпивка и еда. Быстрее всего почему-то исчезают мои любимые черные оливки. Я налил в стакан побольше виски, чтобы потом не беспокоить людей исконно московским вопросом «куда исчез вискарь?», и начал бродить, рассматривая окружающих. Какая-то худенькая девочка с темно-красными волосами оказалась рядом и сказала что-то малозначимое. Я начал беззаботно с ней болтать. Прекрасно. В какой-то момент заметил в себе напряжение, возникшее, видимо, по привычке, и сразу же понял, что напрягся потому, что она мне понравилась. Получается, я должен произвести на нее впечатление, чтобы соблазнить. «Какого хрена? — сказал я внутрь себя. — Я не обязан всегда выигрывать. Ничего не надо делать. Что получится, то и получится». И расслабился. Мы о чем-то болтали. Через несколько минут мы уже были слегка отделены от остального мира невидимой шторкой, никого кроме нас как будто не было. Когда очередная мысль была проговорена до паузы, я сказал: — Поехали ко мне, Лена. Нам будет хорошо. — А что мы будем делать? — Побудем вместе. Я покажу тебе кое-что красивое. Потом я тебя провожу. И еще… мы будем играть в шахматы. — В шахматы? Я только знаю, как фигуры ходят. — Это совсем другие шахматы. По-арабски. Там только две фигуры. Я буду королем. Аты — королевой. — Ну… Если ты меня потом проводишь… Я сейчас поговорю с подругой… Она отошла, и я увидел другую симпатичную девочку. Она сидела в окружении трех парней, явно не близких ей, но пытающихся произвести впечатление. Подошел: — Мне очень нравится ваше творчество. Я почти очарован. Она ответила вежливым «спасибо». Я позволил себе высвободить поток сознания: — Я думаю, в искусстве все зависит от человека. Какие чувства вкладываются в слова, картины, музыку. По творчеству можно понять человека, — сказал, а сам подумал: «Ого! Вот как я умею гнать, оказывается! А может, я так говорю, потому что так и думаю?» — Это впечатляет. А вы к тому же такая симпатичная. — Ой, вы меня смущаете. — Кстати, поехали ко мне домой. — А… У меня свадьба через месяц. — Что, честно-честно? — Да. — Отлично! Значит, у нас есть целый месяц! Ее смех мне понравился. — Такой напор! — говорит, ее глаза блестят, в голосе придыхание. — Молодой человек, у вас такой напор. А у меня свадьба. Я уже знал, что женщины в момент знакомства часто говорят что-то вроде «у меня есть молодой человек». Даже если его нет. Между девичьей отмазкой и правдой, выраженной теми же словами, огромная разница. Отмазка звучит механически или игриво, а по сути означает вопрос: «Действительно ли ты хочешь меня добиться?» Правда содержит другие интонации, ее легко почувствовать, и она означает: «У меня есть любимый человек и планы, связанные с ним». Эта девочка говорила правду, и я это почувствовал. Ни влезать в чужие планы, ни испытывать прочность своей настойчивостью я, конечно, не хотел. — Желаю вам всего хорошего. Наверное, он классный парень, раз у него такая невеста. — До свидания… Молодой человек, у вас такой напор! Я отошел и увидел девушку, с которой мы будем играть в шахматы. Лена уже была в своем бежевом пуховике. — Ты еще не оделся? Я застегнул куртку, взял ее за руку и мы пошли к станции метро «Лубянка». Первым делом у меня дома мы накурились травы. Я включил на компьютере ремиксы Depeche Mode. Начались странные танцы. Я лежал на диване и смотрел, как она танцует. Она не танцевала в обычном смысле этого слова. Она изображала музыку — плавными движениями тела, медленным полетом рук и меняющимся выражением лица. У меня возникло ощущение, что не она выражает собой музыку, а музыка создается ею. Как будто музыка отражает вслед за ней то, что она чувствует внутри и выражает в танце. Танцующая и танцуемое слились. Я подумал, что она чокнутая, и мне это понравилось. Взял Лену за талию и начал медленно раздевать. Разогревать. Задрожала. Яркий секс. Рычала и шипела как кошка. Когда я кончал — кричала. Я только приближался к оргазму, она это чувствовала издалека и начинала кончать чуть раньше меня, так что когда я срывался в рычание, переходящее в крик, она уже билась в сексуальной истерике. Мы были в очень хорошем контакте, как будто что-то внутри нас настроилось друг на друга и мы стали одним целым. А потом, после второго оргазма, она вдруг заплакала. Я спросил, почему. Лена сказала, что бывает очень страшно терять то, что так ценишь и так редко находишь. Я подумал, что она про любовь, близость или что-то в этом роде, но не стал ничего говорить, потому что мне показалось, что сейчас не время говорить. Мы остались у меня. Утром вышли из дома вместе. Попрощались в вестибюле станции «Сокол». Целуемся. Обнимая меня, она сказала: — Я еще хочу сказать… Ты такой охуительный любовник! Я растерялся. Я никогда не умел принимать комплименты или благодарность. И в то же время ее слова значили для меня много — на фоне хронически заниженной самооценки, пусть даже и прикрываемой высокомерными понтами. Растерявшись, я не нашел ничего другого как сказать то, что пришло в голову: — Тебе было хорошо? — Очень. — Мне тоже. Ну, пока. — Пока. Она вошла в вагон, двери жестко схлопнулись, поезд уехал. После этого мы еще один раз встречались просто поболтать, где-то в центре. Потом однажды ездили ко мне делать секс. По-моему, мы оба хотели воспроизвести первый опыт, от которого в тот раз осталось сильное и долгое послевкусие. Но что-то было уже не так. Мы оба как-то закрепощены. Секс получился скомканный, безвкусный. С тех пор мы никогда не виделись. Но я много раз вспоминал, какие у нее были глаза, когда она создавала музыку своим танцем. Словно предчувствуя следующую тему, она на нее заранее откликалась, а звучание начиналось следом, после нее, и казалось, что так было именно из-за нее, потому что она такая. 7. САМОУВАЖЕНИЕ The child is grown The dream is gone And I have become Comfortably numb Pink Floyd, «Comfortably Numb» По работе я отслеживал события, происходящие в околополитической тусовке. Однажды мое внимание привлек один из парней, имеющий репутацию политолога. Он выступал мыслителем на величественную тему «Как нам обустроить Россию», и все его рассуждения неизбежно сводились к тому, что, во-первых, все люди сволочи, во-вторых, вся жизнь говно, а в-третьих, Россию мы никогда не обустроим, потому что все люди сволочи, а жизнь говно. Он из тех людей, кто мрачно смотрит на реальность, потому что замечает в ней только плохое. Свой персональный имидж он строит на постоянном разоблачении всяческих подлостей разнообразных политиков, так что сам он, как следствие, получается хорошим парнем. Честным, справедливым, порядочным, светлым и приподнятым над всей этой грязью. Так уж устроено человеческое сознание, что, вешая на других людей негативные ярлыки, осуждая и опуская других (даже, казалось бы, по заслугам), мы не только отделяем себя от них, но и ставим себя выше. Самоутверждение в форме конструктивной критики — выгодно. Я тебя вроде бы по делу критикую, и вместе с тем я своей критикой ставлю себя выше. Я сообщил, что ты плохой — потому что я не такой же. Я лучше. Хороший. Отлично, жизнь удалась. Этот парень был не просто хороший. Лучше всех. Однако он не просто изобличал лжецов, подлецов и прочих гадов. Он еще и активно страдал от несовершенства мира. Страдания были написаны на его лице и выражены в тихом, с похоронными нотками, голосе. У меня сложилось впечатление, что парень выбрал себе для жизни роль профессионального страдальца. Думаю, если бы все то, о чем он сокрушался в своих статьях в интернет-изданиях, вдруг волшебным образом исправилось в одночасье, он моментально нашел бы себе новый повод для стона о несовершенстве мира, подлой сущности людей и беспросветности этой жизни в этой стране. Я не понимал, почему уделяю изучению его персоны так много внимания, пока не произошло знаменательное событие. Он с шумом и скандалом покинул один из прокремлевских проектов. Естественно, по моральным соображениям: они там все грязные негодяи, а он совесть нации. Точнее говоря, не он сам ушел, а его попросили на выход почти сразу после трудоустройства, когда он спровоцировал внутренний конфликт. Покинув этих подлых гадов, он разразился разоблачительной статьей в своем блоге. Они подлые и фальшивые. Подонки и мерзавцы. Бессовестные бляди. Он их всех презирает, потому что моральные принципы, «не могу молчать», они там, у власти, лжецы и лицемеры, а он совестью не поступается, правду не продает и так далее. После знакомства с ситуацией у меня в голове пронесся вихрь мыслей с сильной эмоциональной начинкой. Чем-то этот парень характерен. Чем-то мне знаком. Какой-то знакомый типаж… А, ясно, подумалось вдруг. У него истерично-депрессивный характер. У него печать на лбу: неудачник. Такой человек обречен на страдание по жизни в силу склада ума. А если уж не страдать невозможно, то лучше страдать напоказ, красиво, эффектно. Раз уж моя жизнь все равно не удалась, то лучше я громко пострадаю «за Рассею». Что бы все прониклись. Чтобы были потрясены. Если все удачно обставить, то никто и не подумает, что я просто депрессивный неудачник, ни в кого и ни во что не верящий, потому что не верящий в себя. Подумают, что я так пронзительно плачу о судьбах Родины. В этом парне что-то зацепило меня невероятно сильно. Я его презирал. Мое презрение к нему добавляло мне комфортного самоуважения — мол, уж я-то не такой, как он. Правда, тогда я не задумывался о причине, почему мне было так важно разодрать этого парня в пух и прах. Я написал о нем большой материал в своем блоге. Рассуждая о человеке, с которым лично даже не знаком, я написал материал, привлекший много откликов. И конечно, умудрился связать его личность с событиями, занимавшими мою голову — про женщин, жизнь и свое будущее. «Мир, в котором мы живем, мягко говоря, несовершенен. В нем много грязи, гадости и нехороших людей. В детских книжках, которые 23 года назад мне читала учительница группы продленного дня, это было описано очень хорошо, доходчиво. Урфин Джус там. Карабас-Барабас. Злой разбойник Бармалей. И другие официальные лица. Это были чудесные сказки. У них был только один недостаток — они сугубо детские, и их нечем заменить. Дети вырастают, и концепция „черное зло — белое добро“ начинает нуждаться в модификации. А модификации нету. Как хочешь, так и принимай окружающий мир. О, этот мир ужасен. В нем все не так, как представлялось. Он плохо поддается анализу, хотя намного проще, чем у Толстого, грубее и не для интеллигентов. Нужно его срочно переосмысливать. У каждого получается по-своему. До двадцати у большинства в голове радужные сопли. Потом до тридцати (плюс-минус что-то) нарастающее недоумение насчет того, что где ж она, обещанная сказка с неизбежным хэппи-эндом? Нету сказки. Давай, сука, выкручивайся, как можешь, а если не получится, то чужое горе никого не волнует. А потом ломка, осознание того, что все так и будет как сегодня — всю жизнь. Следом за ломкой что-то может происходить. А может и нет. Каждому свое, как сказал один немецкий офицер, правда, совсем по другому поводу. А у этого парня совсем хреново вышло. Больно умный. И ему, конечно, на это указывают — типа: „Уж очень ты умный, и шляпу надел“. Это так бесит. Особенно, когда слышишь это от того, кого считаешь примитивнее себя. Потому что ты такой умный, во всех жизненных ситуациях обычно прав и понимаешь суть происходящего лучше других… Стоп. Не всегда. Не с женщинами. С женщинами ты ничего не понимаешь. То ли в их красивых головках совсем другая система ценностей, то ли они все глупые суки. Они тебя не видят, а если видят, то боятся. Сгоряча можно подумать, что все дело в том, что ты очень-очень особенный, и тебе просто надо искать соответствующую женщину. Чтоб понимала. Чтоб разделяла ценности… Устанешь искать. Что, грустно? Больно? Аты как думал, дружище? Это реальная жизнь. Женщины любят сильных, уверенных, красивых, как Сергей Есенин и Остап Бендер. Аты слабый нытик, мудак с клеймом неудачника на лбу. И не надо пиздеть, что якобы ты не лузер, а просто с чистой совестью. Чистая совесть бывает только на кладбище. Аты self-made лузер. И ты это знаешь. Неспроста ведь убежал в сторону высоких материй, спрятался от жизни. Я почему так много о женщинах? Не потому что люблю их (хотя это да, да), а потому что женщины в данном случае — ключик к пониманию природы лузерства нашего героя. Женщины представляют собой особую категорию людей — они чувствительные. Их не обманешь эрудицией. Их не купишь внешней мишурой. Они насквозь видят, кто ты. Далеко не все понимают, но очень многое чувствуют. Мужики не такие. В большинстве своем мы довольно примитивны — потому что логичны. Если у женщин интриги, которые хрен поймешь, то мы вульгарно обманываем друг друга — но и понимаем нашу общую логику, мыслим схоже. Человек, который нанял нашего героя на деликатную пропагандистскую работу — мужчина. Он руководствовался логикой. Примерно вот такой. Парень вроде не мудак? Он умеет формулировать мысли? Нормальный, да? Почему бы с ним не поработать — вдруг у него есть будущее в этой грязной, но увлекательной игре под названием политика. Ему на голубом глазу предложили работу, суть которой — опускать врагов режима. Везде, где есть жизнь, есть и режим, а где режим, там оппозиция: они меняются местами, сливаются, взаимопоглощаются, дробятся на фракции и т. д. — и постоянно опускают друг друга. Так и крутится планета. В политике многие вещи никогда не говорятся вслух. Особенно между контрагентами, которые вместе недавно и еще не знают, чего друг от друга ждать. Шаг за шагом они придут к тому, чтобы называть вещи прямо. Но сначала — обтекаемые фразы, смысл с двойным дном и т. д. Все правильно понимаешь — все будет хорошо. Неправильно — все будет плохо… Это как с женщинами: говорите о чем-то, оставляя кое-что невысказанным вслух, но имея это в виду, и при этом оба понимаете происходящее, включая и то, что недосказано. Помните, герой Джона Траволты в „Криминальном чтиве“ объяснял негру про массаж женских ног? Классика. Уверен, с нашим героем говорили именно так. Понятно же, думали, он ведь не дятел. Должен понимать, что пригласили работать на одну сторону против другой. А он оказался ментально девственный. Он, оказывается, „думал“ другое. Он якобы что-то понимал не так. И — ах! — обнаружил, что тут… тут… мама, туту них совсем не так как в детских сказках! У них тут, оказывается… блядь, это же измена! И он возвысил голос в поддержку Правды и Справедливости. Полагаю, его выходка ввергла работодателя в ступор. Тот думал, у них сделка серьезных людей, а оказалось, в кремлевский тыл забрался какой-то дебильный неврастеник, реинкарнация Павлика Морозова. Теперь апологеты режима будут к нему лично относиться очень плохо. Как к мусорному баку в питерском дворе: большой, в глаза бросается, смотреть неприятно, дотрагиваться еще хуже — грязный, вонючий, лучше обходить издали. В чем тут практическая проблема нашего героя? В том, что оппоненты режима будут относиться лично к нему с тем же отвращением, что и сторонники режима, которых он подставил. С ним никто не останется. Разойдутся по делам и оставят его в одиночестве упиваться своей ненужной правотой. А как иначе? Они ведь, суки практичные, любят хватких жадных ребят, способных оперировать со всеми от прокремлевских партий до коммунистов, фашистов, футболистов и гомосексуалистов. Открывать отделения партий, собирать людей, осваивать бюджеты и вводить врагов в заблуждение — вот что надо в политическом бизнесе. А разглагольствовать о высоких материях, как этот парень, не надо. Скрипач не нужен. Наш герой подтвердил, что он лузер, и зарекомендовал себя как опасный, ненадежный, непредсказуемый партнер. Вон Александр Проханов тоже вечный оппонент любого режима, категоричный и экзальтированный, но он хотя бы пылкая натура, от его энергетики зажигаются глаза тысяч шизофреников. У нашего лузера нет никакой энергетики, кроме вечной тоски по невозможному, способной „зарядить“ разве что на суицид. Если он не изменит себя, он обречен умереть одиноким алкоголиком на обочине жизни. Дружище, ты так и будешь сидеть на помойке, контуженный, со своими неизвестно кем придуманными принципами. Повзрослей! Невзрослые здесь никому на хуй не нужны»… На мою запись пришло несколько десятков комментариев. В основном, типа «вы неправы, он хороший парень». От этого я еще больше укрепился во мнении, что он неудачник, активно вызывающий сочувствие и жалость. Один человек, занимающий в политическом бизнесе роль оппонента режима и имеющий авторитет в моих глазах, сообщил, что информация по сути конфликта, которой я обладаю, далеко не полная, однако мне удалось описать типаж главного героя очень точно. Однако самый важный комментарий пришел от какого-то незнакомого, совершенно случайного человека. Он сказал: «Может быть, он такой и есть, но ты написал про себя, спроецировал на него в его ситуации собственные мысли о себе». Сначала я подумал, что это глупость. Через несколько часов я перечитал свой текст так, как если бы кто-то обращался с ним ко мне. Мне стало тоскливо. Все правда. Я написал про себя. Мой герой вызвал во мне столько эмоций только потому, что я в нем увидел себя. Я сам избегаю реальности, людей и серьезной работы. Я страдаю чистоп люйством, стремлюсь «не пачкаться» и ставлю себя выше других людей. И я совсем не понимаю женщин, само собой. Хотя это так, к слову. Так я узнал, что иногда разговариваю сам с собой о себе, хотя, казалось бы, с другими и о других. Несколько дней я был под впечатлением от открытия. Я подумал, что мне нужно научиться быть более открытым и искренним. Если я не буду никому говорить о том, что меня волнует, то так никогда сам с собой и не разберусь. Я готов быть открытым даже ценой социального унижения. Даже рискуя быть непонятым. Наплевать… Я начал присматриваться к людям вокруг и сразу же обнаружил, что все всегда говорят о себе. Или о том, что их интересует — то есть опять же о себе. Независимо от ситуации и контекста, даже обсуждая других, люди «вкручивают» самих себя в разговор. Однажды в нашем офисе девушки обсуждали членство Эстонии в Евросоюзе. Нужно было написать заметку, как-то связанную с симпатией эстонского правительства к гитлеровским солдатам в свете принятого в Евросоюзе осуждения к фашистам и нацистам. — Эстония член Евросоюза или не член? — громко спросила других девчонок Лена. — Я думаю, что член, — ответила Соня. — Потому что если бы не член… И так далее. К разговору быстро подключилась Наташа. Я был поражен тем фактом, что слова «Эстония» и «Евросоюз» в их диалоге звучали раза в два реже, чем слово «член». То, что прячется за словом «член», будоражит девичьи чувства куда больше, чем Эстония, Евросоюз и прочие фашисты? Потом я раздал девочкам карамельки, охапку которых принес накануне с какой-то презентации. Сразу же развернулся примерно такой диалог: — Наташа, ты попробовала конфету Игоря? — сказала Лена. — Что ты говоришь, пробовала ли я конфету у Игоря? Дальше они все хихикали, с участием еще двух девушек, оживленные и покрасневшие, и весело упрекали друг друга в пошлости. Я подумал, что мы все — сексуально озабоченные. Мы все хотим заниматься сексом. Все думаем об одном и том же. Только молчим. Выражаем это лишь при случае, и почти всегда непрямо, в каких-то метафорах. Впрочем, это касается не только секса, но и любых других тем, табуированных социумом. Мы хотим выражать себя такими, какие есть, и говорить то, что думаем, но постоянно подавляем себя. И подавленные мысли и чувства вылезают наружу окольным путем, в виде каких-нибудь метафор и неожиданных поступков… Начав присматриваться к людям вокруг и став более откровенным, я начал задавать вопросы, которые ставили людей в тупик и даже создавали мне несколько неадекватный имидж. Неадекватный, по крайней мере, тому, каким меня привыкли видеть. Аллочка у нас в офисе — эгоцентрик. Вы знаете, что это такое? Например, все знают, что эгоист это человек, который знает и понимает потребности и ожидания других людей, но сознательно кладет на них болт, потому что ему так удобнее. Он обычно даже испытывает угрызения совести, но все равно делает так, как ему выгоднее, в ущерб другим. В отличие от эгоиста, эгоцентрик делает аналогично, но не осознает, что у других людей вообще существуют какие-то свои интересы. Ему не приходит в голову, что другие люди тоже могут думать, что мир создан для них, просто потому что ему не свойственно смещать фокус внимания с себя. Он точно знает, что мир существует для него, потому что иначе и быть не может. Еще эгоцентрик где-то на уровне подкорки отсевает все входящие импульсы, которые могут принести напряжение, беспокойство, некомфортные обязательства и прочий вред, и если его кто-то беспокоит, выражает недовольство сразу же. Что прекрасно в эгоцентрике, так это то, что он не стремится самоутвердиться за счет остальных. Ему не нужно кого-то принижать, потому что он знает, что в центре Вселенной — он сам. Поэтому эгоцентрик, хотя и может сильно раздражать, в то же время, по какой-то неуловимой причине, может быть очень притягателен. Так вот. Наша Аллочка — эгоцентрик. И она — счастливее других людей в нашем офисе. Она любит себя, занята собой и — нравится многим из наших мужиков больше, чем остальные девчонки. Остальные, более утонченные фифочки, хотя и тратят на косметику и барахло много денег, оказываются намного менее привлекательными для мужского населения офиса. В отличие от нее, они неестественны. У Аллы довольно простое лицо. В общем, не Анджелина Джоли. Но она всегда в приподнятом настроении. Радуется по поводу любых приятных мелочей. Я подумал, что секрет ее привлекательности — естественность, позволяющая ее природной женственности проявляться. Однажды сижу, рассматриваю ее. К ней под рабочим предлогом подходит один из мужиков. Ведет себя так забавно. Когда мужчина пытается понравиться женщине, он начинает вести себя «круто», и со стороны это выглядит выпукло и смешно. Все видят, что его поведение ненатурально. Она реагирует на мужчин не так, как большинство женщин. Когда я подхожу к кому-то из девушек в офисе, даже без флирта, реально по делу, они начинают волноваться. Вдруг им становится некогда, нужно выйти, срочно позвонить и что-то еще из замещающих реакций. Алла тоже смущается, но по-другому. Вместо «я занята», она прямо говорит: — Игорь, ты меня смущаешь, — и при этом смущенно улыбается и краснеет. На меня это всегда производило чарующее впечатление, я терялся и не знал, что сказать, и даже начинал глупо оправдываться. Она мгновенно и однозначно определяла, что лично ей нравится и что нет. Нравится — принимает, улыбается. Не нравится — немедленно дает понять. Невозможно не понять — отношение написано на ее лице с первого мгновения. Никакого лицемерия, никаких игр. Никакого притворства типа «мне приятно, но сделаю холодный вид». Или «мне неприятно, но притворюсь, что все в порядке». Если ее что-то задевает, она реагирует адекватно и сразу. Иногда так, что я оказывался в неловкой ситуации. Однажды я пришел на работу после хорошего секса. Настроение — утомленное, но приподнятое. Вижу ее, подхожу и говорю на ушко: — Алла, а ты любишь заниматься сексом? Несколько секунд она в трансе. Замерев, смотрит на меня, не мигая. Молча краснеет, а затем громко говорит: — Игорь, ты что?! Такое говорят, когда предлагают заняться сексом! Кажется, весь офис замер в оцепенении. Я услышал, как жужжит кулер в системном блоке. Я так растерялся, что засмеялся и сказал какие-то бессмысленные слова. Эта ее необычность, «ненормальность», как я теперь понимаю, была признаком отличнейшей нормальности. Душевного здоровья. Она не лицемерила. Думала о своей выгоде, хитрила, легонько манипулировала другими — все это точно так же, как у всех остальных людей. Но главное — она не подавляла себя, свои чувства и реакции. Поэтому выглядела человеком, с которым можно открыто общаться, потому что не выдавала себя за кого-то другого. Она была единственной из женщин нашего офиса, с кем я мог комфортно обсуждать отношения мужчин и женщин. Однажды мы вместе шли из офиса в сторону метро и разговаривали о пустяках. Когда она в очередной раз сказала, что была с кем-то там в ресторане, я спросил, кто обычно платит по счету, когда она с мужчиной. Ответила, не моргнув глазом: — Мужчина, конечно. — Почему? Вопрос ее так удивил, что она замолчала и задумалась. — Ну-у-у… Так. — Аты когда-нибудь платишь сама? Оказывается, да, но только когда с подругами. Мне стало интересно кое-что прояснить. Дело в том, что у меня был комплекс насчет денег. Я всегда считал, что мужчина, у которого нет денег, чтобы заплатить за любой каприз дамы, не вполне мужчина. Я понимал умом, что это глупость. Что мы все, мужчины и женщины, одинаково зарабатываем деньги, а не срываем их с деревьев. Что, в конце концов, женщины трахаются с мужчинами, а не с их кошельками. Но где-то в глубине души мне было стыдно непонятно перед кем за то, что я не Роман Абрамович и даже не средней руки звезда канала