На следующий день, утром, его разбудила незнакомая полная женщина, которую он прозвал про себя «тетя-помидор». Она была очень расстроена, что-то говорила, но слова будто терялись за ее большими розовыми щеками и ярко-красными губами, и маленький мальчик ничего не разобрал. «А где моя мама, — спрашивал и канючил он, — я хочу домой».

И эта тетя спустя несколько дней отвела его в серый каменный дом, очень высокий и старый, где было много других детей. Они играли, веселились и кричали, а Павлик крепко ухватился за тетину руку и ничего не понимал.

— Рыжий, рыжий! — воскликнул кто-то, и все дети уставились на новенького.

— Теперь это твой дом, — жалостно сказала тетя и погладила мальчика по голове. — Это твои братья и сестры, они добрые, будут с тобой дружить и играть. А сейчас ты увидишь свою новую маму, маму Вику. Она будет о тебе заботиться, ты тоже ее полюбишь и привыкнешь…

Он и впрямь полюбил маму Вику, так и не узнав, что же случилось с его родителями. Мама Вика была очень добрая и читала ему на ночь сказки, ведь Павлик оказался самым младшеньким в детском доме. Засыпая, он любил держаться за теплую мягкую руку воспитательницы. Но мама Вика единственная была с ним добра и единственная любила его; она не могла за всеми уследить и заставить ребят относиться к новенькому как к младшему братику. Дети обзывали Павлика рыжим и плешивым, при каждом удобном случае пихали его, смеялись и считали геройским поступком поиздеваться над ним. Ребенок молчал и стойко выносил злые нападки, отгородившись от всех колючей проволокой обиды; она-то и не давала ему плакать и жаловаться маме Вике.

А следующим летом в детский дом привезли много-много яблок. Целую гору вывалили прямо во дворе, и все ребята перетаскивали их в столовую. Павлик очень любил яблоки. Спустя долгие годы после гибели родителей Павел Захаров забудет их лица, но в памяти останется четкий образ отца, хрустящего спелым сочным яблоком. Кажется, они выезжали тогда на природу, к реке. В тот солнечный день, проведенный за городом, «папа Мишка» был неожиданно многословен:

— Нужно съедать яблоки полностью, никогда не оставлять огрызков, — наставлял он сына.

— Пацему? — спросил ребенок, пытаясь откусить от яблока.

— Мой отец так ел и меня приучил, а моего отца приучил так есть мой дед, который тоже всегда съедал яблоки полностью. А моего деда приучил его отец, который…

— Ты ему еще скажи, что это ваша семейная традиция, — усмехнулась мама и подошла к сыну с разрезанными и очищенными от кожуры дольками. — Вон, он уже покраснел, пока пытался раскусить яблоко.

— Ну а что плохого, что я не оставляю огрызков? Я и семечки от яблок разжевывать люблю, и Павел пусть тоже. Они же вкусные! Ведь эта, как ты назвала, традиция повелась от моего героического прадеда.

— Так и знала, что ты это вспомнишь. Тогда была война, поэтому твой прадед и съедал всё, даже огрызки. Он ценил каждую крошку, вот и наставлял всех поэтому. И никогда ничего не выкидывал. У тебя в гараже до сих пор лежит весь этот хлам, что он никому не разрешал выкинуть. И твой дед не выкинул, и твой отец, и ты тоже боишься это выкинуть.

«Не надо ссориться», — сказал бы тогда Павлик, если б мог выговорить последнее слово. Но вместо этого он звонко хлопнул в ладоши и произнес:

— Мама, я тебя люблю. А ты меня?

Родители засмеялись и обняли любимого сыночка…

— Эй ты, рыжий, — услышал он в столовой детского дома и только обернулся, как тотчас прямо ему в лоб влетел мокрый огрызок яблока. Потом кто-то кинул в него еще один огрызок сзади. Павел достал платок и молча стер со лба липкий след.

Он собрался было уйти в свою комнатку, ставшую большим бездонным озером, в котором утопали все обиды, как вошла мама Вика. Сразу стало тихо и спокойно. Павел смачно откусил от яблока и быстро съел его целиком.

— А где твой огрызок? — удивленно спросила мама Вика, впервые заметив это.

— Я съел его, — смутился мальчик и покраснел, сам не зная почему.

Но мама Вика улыбнулась, провела ладонью по его кудрявым волосам и одобрительно кивнула. В ее грустных глазах он увидел похвалу и сочувствие. Для всех же остальных эта «особенность» рыжего стала новым поводом для издевок.

С этого дня за Павликом закрепилось прозвище Огрызок. Он был уверен, что никто не помнит его настоящего имени. Огрызок — только так к нему обращались «добрые братья и сестры».

Но он всё равно продолжал есть яблоки целиком, не оставляя огрызков и раскусывая семечки, как наставлял и делал его отец. Ведь это было единственное, что он помнил о родителях. Ночами ему часто снился тот солнечный день в саду возле реки, по которой бесследно уплывали от него каждодневные огрызки ненависти и злобы.

— Не надо ссориться, — часто бормотал он во сне. — Я ведь вас очень люблю…

Через два года умерла мама Вика. Дети молча всхлипывали, когда пришел высокий дяденька в черном костюме с аккуратно завязанным ровным галстуком и сказал, что их всех теперь переведут в уникальный экспериментальный интернат. Слово «экспериментальный» для многих осталось непонятным, а еще более странное «уникальный» придало фразе волшебную загадочность, что окончательно подкупило детей. А главное, подчеркнул незнакомец, они будут там жить без взрослых и делать всё, что захотят. Это детдомовцев очень обрадовало, и они восторженно согласились на переезд, однако вскоре выяснилось, что дяденька многого не договаривал…

В интернате действительно не было взрослых, но за порядком следили роботы. Всё здание было полностью автоматизировано, и преподавали знания тоже кибернетические устройства. Павлу очень не понравилось в этом интернате с самого первого дня. В ежедневный рацион каждого ребенка входило обязательно по два яблока, и в столовой его сразу же начали забрасывать огрызками, а роботы на это никак не реагировали, что еще больше подзадорило детей. На следующий день они снова обкидали изгоя огрызками. Но благом оказалось то, что можно было всё время находиться в своей комнате и жить только в ней. Еду приносил робот прямо в комнату; он же выполнял роль всех школьных учителей. И по возможности пытался быть другом и одновременно обоими родителями. Вот тогда-то Павлик стал по-другому относиться к «механическим людям», которые никогда не обижали его, не толкали и не насмехались.

И робот всегда называл мальчика по имени, по его настоящему имени. Не «рыжим слабаком», не «плешивым дурачком», не Огрызком — а Павлом Захаровым, Павликом или Пашенькой. Только робот обращался к нему ласково.

— Пашенька, вы снова допустили всё ту же типовую ошибку, — повторял он часто.

— Павел, вы невнимательны, сосредоточьтесь, — эта фраза больше всего раздражала, но Павлик действительно становился более внимательным и успешно выполнял задание.

Из старой жизни остался только один-единственный сон. Но теперь по реке плыли не яблочные огрызки, а одинаковые бумажные кораблики, ярко разрисованные по бокам радужными цветами. Так же медленно и однообразно тянулись дымчатой вереницей дни и ночи. Сколько их прошло, он не считал и не спрашивал. Ведь ничего бы не изменилось. Павел привык к этой новой жизни, привык к роботу, с которым-то ему и пришлось впервые поговорить о размножении бабочек. И не только бабочек… Мальчику даже начала нравиться такая жизнь. По ночам он выходил во двор и долго смотрел на звездное небо и разделяющую его пополам белесую полосу, мечтая когда-нибудь там оказаться. Млечный Путь, Большая Медведица, Туманность Андромеды, Магелланово Облако…

С другими бывшими детдомовцами он не виделся и был чрезвычайно этому рад.

…В один из дней Павел проснулся в большой светлой комнате. Вокруг стояли люди в белых халатах и просматривали какие-то темные листы. Он сразу понял, что уже не в интернате, а в больнице. К врачам подошел тот самый дяденька, который приходил в детский дом сразу после смерти мамы Вики.

— Ну, так вы меня обрадуете или нет? — спросил он у них, потирая пальцами мочку правого уха, и въелся взглядом в испуганного ребенка.