— Ид-диоты, — фыркает Лёвка.

Я, признаться, не понимаю, к кому именно относится столь «лестная» характеристика, но сейчас на выяснение подобной ерунды времени нет: жуки разноцветной струйкой просачиваются сквозь прорехи в ограждении, торопливо перебирая лапками, движутся в сторону мегаэкранов.

— Лёв-ка! — дергаю друга за рукав. — Ты чего стал?

— Знаешь, я тут подумал, а что если мы…

Лёвка замирает, не заканчивает фразы: на середину площади вырывается здоровенный детина в радужном плаще. Он что-то кричит, размахивает руками, хватает за рукав и без того напуганную журналистку, рывком притягивает к себе, приставляет к голове рыжей чаровницы неизвестно откуда взявшийся пистолет.

Ошибка, парень, ой, какая ошибка!

Стражи не заставляют себя ждать. Одно рявкающее предупреждение через хрипящий мегафон, упрямый оскал на лице парня и выстрелы. Первый — со стороны образовавших полукруг стражей, второй — от занявшего центр площади «радужного». Подминая под себя цветастый плащ, парень тяжело оседает на землю. За моей спиной сдавленно охает Лёвка.

— Да, не повезло, так не повезло, — соглашаюсь с Лёвкой я. — И чего ему не хватало?.. Чего ему, говорю, не хватало? — поворачиваюсь я к неожиданно замолчавшему Лёвке.

Лёвка бледен, Лёвка прислонился к старой акации, Лёвка скребёт по шершавому стволу побелевшими пальцами, а чуть ниже левого плеча по бежевой Лёвкиной куртке растекается большое бурое пятно.

— Батюшки-светы! — взвизгивает какая-то тётка в кожаном пальто и нелепом цветастом платке. — Скорую ему, скорую надо!

— Да, да, конечно, — киваю в сторону тетки и подхватываю на руки начинающего оползать на землю Лёвку.

Распахиваю ногой дверь подъезда, втаскиваю Лёвку внутрь, плечом нажимаю кнопку лифта. Ой, Лёвка, ой, друг, ну и чего тебе тогда дома не сиделось? Мешал тебе этот маячок, сильно мешал?! Мы бы тебе сейчас, как белому человеку, скорую вызвали, а теперь, теперь что?!! Сам знаешь, какое у нас наказание для таких, как ты. Ой, Лёвка, что ж с тобой делать-то?!

У дверей квартиры неловко опускаю Лёвку на цветной кафель, трясущимися руками поворачиваю в замке ключ.

— Сердце ниже, намного ниже, — уговариваю себя и стараюсь не замечать проступающей на Лёвкиных скулах синевы.

Вваливаюсь в квартиру, укладываю Лёвку на диван в гостиной, отдёргиваю куртку и прижимаю к пропитавшейся кармином рубашке мохнатое кухонное полотенце.

В мастерской по-прежнему орёт телевизор: закрылись все сектора, кроме зелёного, оранжевого и чёрного. Скоро из них останется только один. Вполне возможно, что мой. Почему-то вспоминаю кружащего в переулке фиолетового жука. И его хозяина с белой цыплячьей шеей. Фиолетовый сектор закрыт, стало быть, добрался жук, стало быть, справился.

— Закрыт оранжевый сектор, — рявкает на кухне включённый приемник.

Зелёный и чёрный. Чёрный и зелёный. Всего два.

Я не могу отвезти Лёвку в больницу, я не могу помочь ему сам, значит, остаётся один выход, одна надежда — поверить в Лёвкину теорию и попытаться подобрать нужный вариант. Если я сумею, если подберу оттенки, всё изменится. Я не знаю, что будет — вернётся ли прошлое, изменится ли настоящее, но одно я знаю определённо — не будет экранов за городом, не будет падающих с неба жуков, не будет рвущегося из Лёвкиной груди страшного хрипа.

— Закрыт зелёный сектор. До отсылки сигнала восемь минут, — улыбается с экрана телевизора миловидная барышня.

Чёрный, всё-таки чёрный! Ой, Лёвка, ну на кой ты эти ящики в подвал отволок?!

Распахиваю дверь в подъезд и бегу вниз. Ступеньки, ступеньки, ступеньки. Восемь минут, восемь коротких минут на то, чтобы найти и поднять ящик, чтобы подобрать правильный вариант, восемь минут на то, чтобы поверить в невероятное.

Тусклый свет подвала и снова ступени. Первая ступень — тихий чёрно-белый день, вторая — выматывающий душу цветной, третья — синий жук на балконных перилах, четвертая — серый подсолнух и белое солнце, пятая — большой ячеистый экран за городом, шестая — скандирующие люди в радужных плащах, седьмая — зависшие над планетой корабли чужих, восьмая — оставшиеся у старой акации Лёвкины очки.

Восемь ступеней. Восемь минут.

Поверьте мне, я успею. Я очень-очень постараюсь успеть.

№ 3

Яна Дубинянская

СЛУЖБА СПАСЕНИЯ

Едва ли не самое неприятное в нашей работе — первый момент, когда забываешь… Спецы говорят, это неизбежный эффект при использовании временных петель; во всяком случае, как его избежать, пока не придумали. Вот и сидишь, будто идиот, несколько секунд или даже минут, не соображая, где ты и зачем. Тут главное — не ляпнуть чего-нибудь фатального. Ну да я привык.

— Во блин! — вопил в телефонную трубку долговязый тип. — Не, а ты сам-то там на хрена?! Из-за тебя фиг нам будет, а не грант… Что?.. Да у него куча народу в приемной!.. Шеф сейчас подойдет, подождите, — это уже мне, мимо прикрытой трубки. — Сам выпутывайся! Что?., как знаешь, — телефон от сотрясения аж зазвенел, приглушив его негромкий мат.

В комнатушке, которая вряд ли служила только приемной, едва помещался длинный стол с компьютером, грудой бумаг, телефоном-факсом и присевшим на край долговязым типом. За его спиной виднелась полуоткрытая дверь в смежную комнату, где, похоже, толпилось немало народу.

— Паш, там к тебе пришли! — гаркнул он, одновременно прикуривая сигарету. От дыма было не продохнуть, хотя основная часть сотрудников, как я заметил при входе, смолили на лестничной клетке. Контора — я еще не вспомнил, что она из себя представляет, — явно располагалась в обычной двухкомнатной квартире не лучшей планировки. Долговязый пустил струю дыма и в два прыжка выскочил в прихожую.

Я заерзал по низкой кушетке; постепенно приходили память и понимание. Сбила процесс барышня в мини, просочившаяся из дальней комнаты с чашечкой кофе и дамской сигареткой в зубах. По дороге на перекур она оторвала листок факса, пробежала глазками и презрительно бросила на стол. Заметила меня и обернулась, откуда пришла:

— Паша!

Я еще провожал взглядом ее ножки, когда он ворвался. Не вошел, а именно ворвался, как пыльный шквалистый ветер в окно. Сел в кресло.

Он ухитрялся одновременно проделывать кучу дел: ругался с кем-то по мобилке, просматривал брошенный девицей факс, разгребал бумаги на столе, что-то набирал на клавиатуре компьютера и жестом предлагал мне придвинуться поближе. Меня удивило, что он уже заметно седой: на своих черно-белых фотографиях он выглядел темным, а на цветных — кирпично-рыжим.

Я уже вспомнил, кто он такой. И где я видел так много его фотографий. Правда, в памяти никак не оформлялась моя собственная легенда. Застопориться дольше, чем на пару минут, такое состояние не могло, а пока придется любым способом протянуть время. Завладеть вниманием этого человека. Не дать ему уйти.

— Приветствую, — сказал он, оставив в покое мобильный — но не клавиатуру. — У нас тут малость запарка с этими волонтерами, чтоб их… не берите в голову. Сейчас е-мейл отправлю, и… Вы от Серго, да? Что там слышно?

— Вроде пока все нормально, — осторожно ответил я.

— А те козлы из Нацсовета? — тут у него, к счастью, снова запиликала мобилка. — Сорри… Да? Старик, будь другом, перезвони через двадцать минут. У меня человек от Серго. Что?.. Давай, жду.

К этому моменту я знал все. Что через пять минут ему снова позвонят. Что он изменится в лице, матюкнется, сорвется с места и по лестнице, не дожидаясь лифта, кинется вниз, к автостоянке. И не то что бы он, согласно поговорке, любил быструю езду… Он просто не представлял себе, что бывает медленная езда.

Впрочем, я знал уже и что конкретно делать мне.