Подходя к вымолу и разглядывая вздымающиеся вверх щеглы и райны, Волчар ощутил какое-то странное облегчение, словно совершил что-то невероятно тяжёлое и трудное. А ведь и впрямь совершил — через древлянскую землю невредимым прошёл. Да ещё легко как… полвека тому так легко бы не отделался.

Первые три корабля кметь миновал — по словам хозяев, двое шли куда-то в низовья Днепра, к Киеву и Любечу, а третий — в верховья Припяти. Четвёртый лодья уже выбирал чалки, хоть сходню на борт ещё не втянули. Хозяин, хмурый и косматый мужик в добротной одежде стоял на носу, опершись рукой на выгнутую конскую шею носового украшения.

— Здорово, хозяин, — приветствовал его Волчар.

— Спаси бог на добром слове, — степенно ответил тот, оглаживая бороду и кивнул своим молодцам, чтоб попридержались.

— Далеко ль бежишь? — по правилам доброго вежества решительно возбранялось употреблять слово «куда», чтоб не сглазить дорожную удачу.

— В Полоцк. Через волок.

Это было то, что нужно. Надо только в путине проверять направление по змейке, и как она повернётся, так и с лодьи соскочить.

— Не возьмёшь ли?

— Далеко?

— Не знаю. Может, и до Полоцка. А может, и до волока. Может, и раньше отстану… В моём деле никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.

— Добро, — обронил купец после недолгого раздумья. — Две серебрушки. А коль серебра нет, так можешь на вёслах посидеть, тогда и без оплаты довезу. Прыгай.

Глава вторая В славном граде Полоцке

Славен град Полоцк меж иными градами земли Русской! Хоть и уступит в том Киеву, Чернигову да Ладоге, а больше — никому! Самому граду Полоцку было три сотни лет, на две сотни меньше, чем Киеву и на две сотни больше, чем Новгороду. Ещё сто двадцать лет тому Оскольд и Дир спорили за Полоцк с Рюриком. И тогда он уже был и силён, и велик.

На высоком холме, поросшим густым лесом, меж реками Двиной и Полотой взметнул вверх валы град Полоцк. Ремесленные посады в буйной кипени садов сплошным потоком бревенчатых стен текли с холма к Двине и Полоте и растекались по широкому берегу. Над рекой неумолчно галдя, реют чайки. А на гребне валов — рубленые клети стен и островерхие шатры веж. Владимировы вои в прошлое разорение так и не одолели могучую крепь и только через подкоп возмогли пройти в крепость. А и всего града разорить дотла сил не достало, хоть и ополонились вдосыть и зипунов себе добыли.

Князей с той поры в Полоцке больше не бывало. Сидел же ныне в Полоцке Владимиров наместник — воевода Пластей, ощетинясь копьями, луками, самострелами и мечами.

Никто ещё не прозревал грядущей в веках полоцкой славы. Ни правления князя Всеслава Брячиславича Вещего, ни грозного и доблестного литовского подданства, ни взятия Ивана Грозного. Ничего этого пока что не было, и даже до Всеслава Чародея оставалось ещё ни много, ни мало — восемь десятков лет.

Время подходило к полудню, и солнце карабкалось всё выше. Тени становились всё короче.

Над полоцкими вымолами стоял неумолчный полуденный гул. Скрипели верёвки, наматываясь на вороты, глухо стучали в руках дрягилей бочки. Разноголосый и даже разноязычный (ибо можно было тут встретить и дулеба, и вятича, и кривича с берендеем, и ятвяга с радимичем) гомон неумолчно висел над вымолами, и до того мучил порой, что так и хотелось заткнуть уши. Или убежать. Или — самым буйным — заорать что есть мочи: «Да замолчьте вы уже!». Пузатые речные лодьи стояли вдоль вымолов десятками, тут же виднелось несколько урманских драккаров и кнарров, тут же стояли варяжские шнекки и чудинские лайбы. За малым не дотягивал Полоцк по торговому богатству до Ладоги или Киева и уж всяко был равен Новгороду. Даже и после Владимирова погрома.

Очередная, со Смоленского пути, лодья с разгону подошла к вымолу и ударилась в него мочальными жгутами, навешанными на борта. Юноты поволокли чалки, а на бревенчатый настил упали сходни — две доски с врезанными перекладинами.

Стемид окинул берег взглядом, посвистел и поцыкал в задумчивости зубом, словно колеблясь, потом решился и спрыгнул на вымол, минуя сходни. И, не оглядываясь, зашагал к городским воротам. Двое дрягилей невесть почто проводили его неодобрительными взглядами.

Корчма отыскалась неподалёку — всего за две улицы. Длинная изба в два яруса, расписная вывеска над воротами — три чёрных кошачьих морды и буквы «Три кота».

Стемид невольно усмехнулся — корчму эту он хорошо помнил ещё по старым, Рогволодовым ещё временам. Вспомнил попойки с друзьями — кметями из Крома. Одна из них пришлась как раз на «Три кота».

Внутри всё было, как прежде — отмытые до янтарного цвета общего хорома, длинная стойка, столы — длинные общие и маленькие отдельные, печь, ряды кувшинов и жбанов на полках, двери в отдельные закуты, лестницы с перилами на второй ярус, где можно переночевать. Браная занавесь с многоцветной вышивкой. И три чёрных раскормленных кота нагло шныряют под ногами и меж столов. Всё как встарь.

Стемид остоялся у стойки, сел на высокий круглый столец и притянул к себе плетёную тарель с солёными орехами. И тут же из-за занавеси вынырнул корчмарь. Он тоже ничуть не изменился за прошедшие годы: толстый, горбоносый и лысый, с длинным ножом на поясе. Короткая, опалённая у котлов русая борода топорщилась вперёд, серые глаза с лёгкой угрюминкой глядели из-под косматых нависающих бровей. Выглядел Чамота немного смешно, да только смеяться над ним было себе дороже — это на полоцком Подоле знал каждый. И Стемид — тоже.

Корчмарь окинул кметя неприветливым оценивающим взглядом и почти равнодушно спросил:

— Есть? Пить? Ночевать?

— Есть. Пить. Ночевать, — подтвердил Стемид и добавил, упреждая новый вопрос. — Две-три ночи.

Медлить он и впрямь не собирался — скоро в Полоцк должен заявиться Волчар.

— Что витязь будет есть?

— Не признал меня, Чамота? — негромко спросил Стемид.

— Стемид?! — корчмарь отшатнулся, словно его ударили. — Ты… отколь взялся? Живой?!

— Живой, живой, — усмехнулся кметь. — Спаси тебя боги за то, что я живой. Кабы не ты, меня Владимиричи тогда нашли бы…

— Да ладно, — махнул рукой Чамота. — Мне большой выгоды то, вестимо, не принесло, да только… не дело это — всю дружину под нож… Не по-русски это.

— Верно говоришь, хоть и не кметь, — одобрительно обронил Стемид. — Ладно, корми меня. К этим вот орехам пиво хорошо пойдёт. Ещё колбасок копчёных подкинь, да грибов жареных.

— Рыба свежая есть, — задумчиво обронил корчмарь, всё более скучнея лицом — чувствовал, что с появлением Стемида его ждут нешуточные хлопоты.

— Жарь, — Стемид подхватил чашу с пивом и орехи, отыскал взглядом свободное место за столами и сел. В уши невольно ударили разговоры сидевших в корчме. Народу хоть и мало было, а болтали не умолкая.

— Рассказывали…

— Она идёт, как пава… загляденье просто…

— Давно это, говорят, было, почти и забыли уж…

— Захожу, а там такие ножи!..

— Во Владимирово разоренье…

— Три кувшина пива… м-м-м…

— Мёды варёные, черничные да малиновые на свадьбу бережёт…

Обычная болтовня, ничего особенного и любопытного.

Стемид глотнул ядрёного и пахучего тёмного пива, прикрыл глаза и задумался было, но тут служанка принесла заказанное варягом, и он очнулся — острый запах копчёного мяса и жареной рыбы дразнил и отрывал от мыслей.

В корчме было ещё тихо, но по городу волной катилась звонкая и заливистая утренняя перекличка петухов. На заднем дворе лениво застучала тупица, в конюшне фыркали и переступали кони, в углу шуршали мыши, в отворённое окно тянуло запахом олонесного прелого сена, и тонкая струйка печного дыма уже тянулась над землёй, — жена Чамоты растапливала печь. Я бесплодно попытался вспомнить, как её зовут, и не смог. Годы минули, чего уж там…

Пора было и вставать. Да и за дела браться.

Я потянулся, рывком вскочил на ноги и распахнул приотворённое на ночь окно. Солнце ещё только обозначило над окоёмом тонкой алой полоской, но небо на восходе медленно светлело, наливаясь голубизной и хрустальной прозрачностью, хотя на закате оно было ещё тёмно-синим с густой россыпью золотых и серебряных звёзд.