Думаю, ты понимаешь, что я хочу сказать, но я все же разъясню свою мысль, чтобы между нами не осталось никаких недоразумений. Я считаю, что ты и Труэтт нечестно поступили со мной, скрывая свои встречи. В этой секретности не было ни малейшей нужды, и единственной вашей целью было сделать из меня идиота. Мне нет дела до того с кем ты встречаешься или с кем встречается Труэтт; но если бы вы оба отнеслись ко мне хоть с каким-то уважениям, вы бы просто упомянули в разговоре тот факт, что встречаетесь. Если бы ты все рассказала мне, я бы не подумал ничего плохого; если бы ты ни о чем не сообщила просто из-за легкомыслия или беспечности, я бы постарался не придавать этому особого значения. Но у вас обоих много раз была возможность сказать мне, а вместо этого вы скрыли ваши встречи — и, несомненно, оба насмехались надо мной.

Теперь я понимаю, почему ты так смеялась во время нашей последней встречи, хотя мне до сих пор не ясно, в чем был смысл этих насмешек. Почему ты решила, что будет потрясающим розыгрышем скрыть от меня, что вы встречаетесь с Труэттом, я не могу догадаться до сих пор. Но знать, что такое пренебрежение по отношению ко мне было намеренным,— для меня вполне достаточно.

Воспользоваться доверием, уважением и вниманием друга для того, чтобы сделать из него дурака,— такая победа не делает чести никому.

Искренне твой Роберт И. Говард

 Ни одна женщина не ответила бы на такое незаслуженное оскорбление, однако Новэлин отправила Роберту пылкое выразительное письмо:

12 июля, 1935 г. 

Дорогой Боб!

Хотя после таких твоих слов мне, нечего добавить, я, как женщина, все же скажу еще кое-что. Ты упомянул, что тебе все равно, с кем я встречаюсь. Я это знаю, Боб. Все то время, что мы встречались с тобой, я прекрасно понимала, как ты относишься к женщинам. Ты всегда хотел быть свободным и независимым и считал, что женщина связывает мужчину по рукам и ногам. Эта мысль ужасала тебя. Для тебя самое главное — сохранение своей независимости. Как бы странно это ни казалось, я тоже требую для себя свободы; сохранение независимости я считаю законом и своей жизни. Я буду делать все, что доставляет мне удовольствие, и не считаю себя обязанной рассказывать даже близким друзьям о своих личных делах.

Я действительно сказала тебе, что хочу встретиться с Труэттом, когда вернусь домой. Однажды, когда я упомянула о том, что виделась с Труэттом, ты сказал, что я напрасно пытаюсь заставить тебя поверить, будто у меня было с ним свидание. Я ответила, что на самом деле собираюсь встречаться с ним этим летом. Ты же решил, что я рассчитываю встречаться с ним и в будущем. Ты сказал: «Ты можешь это сделать, но до сих пор не сделала-. Поэтому я решила прекратить разговор. Позже ты взял книгу, которую он мне дал, на первой странице которой были его и мои инициалы. Я видела, как ты взглянул на эту страницу, и когда ты не обратил на это никакого внимания, я мысленно зааплодировала тебе. «Хорошо, — сказала я себе, — он хочет показать мне, что это его нисколько не трогает. Он хочет внушить мне, что он меня не любит и не испытывает хотя бы малейшего укола ревности. Разумный ход». Я думала, что ты смеялся надо мной, потому что полагал, будто я выдаю за правду нечто такое, чего не было на самом деле, но я не лгала. Помнишь, ты все время говорил мне, что я для тебя просто подруга, а я позаботилась о том, чтобы ты знал, что я осознаю, какие существуют между нами отношения.

Я встречалась с Клайдом четыре года. Мы виделись с ним за две недели до его свадьбы, и он даже не упомянул, что собирается жениться.

Когда же он сообщил мне об этом, я была совершенно раздавлена. Все мои друзья в Браунвуде сочувствовали мне. Думаешь, легко было узнать такое? Но в конце концов я решила, что это его дело, и не сказала ему ни слова о том, как он со мной поступил. А сейчас я отношусь к Клайду так же, как и раньше. Я продолжаю считать его своим другом и не думаю, что он обошелся со мной несправедливо.

Я всегда полагала, что ты на целую голову выше всех остальных моих знакомых. Я не верила, что ты опустился до такой мещанской мелочности, и не верю, что ты на самом деле думаешь, будто я и Труэтт поступили с тобой нечестно. Ты знаешь нас обоих достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что мы не изменили нашей дружбе. Я не могу отделаться от мысли, что тебе надоело терять свое драгоценное время, встречаясь со мной, а тут представился такой –удобный случай освободиться от меня на весь следующий год. Я не могла не знать, что иногда мешала твоей работе и устоявшемуся, размеренному образу жизни. Ты мог просто по-человечески объяснить мне, что не можешь больше уделять мне время.

В моем предыдущем письме я посчитала само собой разумеющимся, что мы все еще друзья, и пригласила тебя встретиться, полагая, что наша дружба останется такой же, как прежде. Прошу прощения за то, что совершила ошибку.

Я хочу, чтобы ты знал: я всегда искренне желала тебе успеха и счастья.

Новэлин

Через несколько недель буря утихла. Роберт и Новэлин снова начали встречаться, хотя между ними уже не было прежней душевной близости. Оба знали, что в Кросс Плэйнс нет никого, кто говорил бы на их языке. С кем еще они могли обсудить что-то более значительное, чем местные сплетни или цены на зерно, хлопок и нефть?

Редкие встречи Роберта и Новэлин продолжались в течение осени 1935 года. Несмотря на то что зимой Говард большей частью был поглощен заботами о матери, в феврале они встретились еще раз. Как настоящая женщина, Новэлин до сих пор не потеряла надежду направить Боба по тому пути, который считала единственно возможным для него, поэтому она продолжала убеждать его стать самостоятельным и перестать цепляться за юбки матери. Мы, конечно, не знаем всех подробностей этого разговора, но предполагаем, что Боб закусил удила и заявил, что никому не позволит учить его, как распорядиться своей собственной жизнью. Как бы то ни было, их встреча закончилась бурной ссорой, и они расстались более чем холодно.

Это было их последнее свидание. Говард написал Лавкрафту, что он «возобновил прежнюю любовную связь и опять разорвал ее». В конце школьного семестра, той же весной, Новэлин уехала в университет штата Луизиана, где начала занятия, чтобы получить степень магистра.

Говард радовался, когда ему изредка предоставлялся шанс отдохнуть от обязанностей сиделки. 19 июня 1935 года он вместе с Труэттом Винсоном отправился в пятидневное путешествие в Нью-Мексико. Они поехали через Карлсбад и Росуэлл по направлению к Линкольну, крошечной деревушке, находившейся недалеко от резервации апачей Мескальеро, которая в конце 1870-х годов была очагом кровавой резни в графстве Линкольн, устроенной «Малышом» Биллом. Говард и Винсон сфотографировались на фоне старого деревянного здания суда и тюрьмы, откуда сбежал Малыш Билл, убив при этом двух человек. Зная, что в Линкольне погибло много людей, Говард позднее написал:

«Я нигде не испытывал такого всепроникающего ужаса, как при посещении Линкольна. Если на этом полушарии есть заколдованное место, то он находится именно здесь. Я чувствовал, что, если я провел бы там хоть одну ночь, видение кровавых событий преследовали бы меня во сне».

Когда друзья ехали в Санта-Фе через Альбукерк, раздражение Говарда вызывали толпы туристов, особенно те из них, которые были одеты «в британском стиле-, то есть в «шлемы от солнца, трикотажные рубашки с короткими рукавами и штаны до колена-. В то время только начинали носить спортивные рубашки с короткими рукавами, сделанные по образцу рубашек поло, а шорты еще два десятка лет не считались исключительно одеждой американцев. Говард также писал об испанцах, которых в Нью-Мексико было великое множество: …или, как их здесь называют, испано-американцы. Ты или я в соответствии с их представлениями назывались бы англо-американцами. Испано-американцы, черт побери! Мексиканец всегда будет для меня мексиканцем, где бы я его ни встретил-.