— Да, сэр?

— Меня зовут Бакнер,— представился Харрисон.— Я еду из Крессентвиля, но моя машина сломалась на главной дороге, неподалеку от поворота к вашей усадьбе. Вряд ли я успею вернуться в Крессентвиль пешком до наступления полной темноты, поэтому я пошел по этой дорожке в надежде найти дом, где смог бы переночевать. Если бы вы позволили мне остаться у вас на ночь…

— Конечно, конечно, сэр! Входите, мистер Бакнер!

Приглашение последовало без промедления, да и прозвучало оно вполне искренне.

Харрисон вошел в широкий мрачный холл, и хозяин крикнул:

— Рэйчел, принеси лампу! — тотчас объяснив Харрисону: — Мы так привыкли к этому старому дому, что легко ориентируемся в темноте, ведь мы живем слишком далеко от города — электричества у нас нет!

В дверях появилась молодая мулатка с керосиновой лампой в руке. Желтый свет лампы освещал ее смуглое лицо, копну черных волос и сверкающие белки глаз. Теперь Харрисон сумел более отчетливо разглядеть самого хозяина — высокого, стройного мужчину с чувственным, умным лицом, высоким лбом и седеющими волосами.

— Меня зовут Джон Сторли, сэр,— представился хозяин.— Добро пожаловать в Особняк Сторли или в то, что оставили от него время и безжалостные обстоятельства! Я как раз собрался поужинать, не присоединитесь ли ко мне?

Харрисон согласился, и его препроводили в просторную комнату, примыкавшую к кухне. На большом столе стоял лишь один прибор, хотя в углу в кресле сидел человек, казавшийся спящим. Черты его лица скрывала нечесаная седая борода и шапка таких же седых волос.

— Мой дядя, Уильям Блейн,— объяснил Сторли.— Он слеп, глух и нем.

Харрисон с любопытством посмотрел на старика: убогая, залатанная куртка, наброшенная на плечи, не скрывала мощной фигуры спящего человека.

— В прежние годы он был очень могучим человеком,— сказал Сторли, словно читая мысли Харрисона.— Болезнь, вызванная разгульным образом жизни, привела его в теперешнее состояние. Кроме меня, о нем некому заботиться.

Мулатка подала Харрисону прибор, и детектив сел за стол, воспользовавшись любезным приглашением хозяина. С удовольствием уплетая вареную кукурузу, жареную ветчину, яйца и кофе с кукурузными лепешками, он, как бы невзначай, поинтересовался:

— У вас нет семьи, мистер Сторли?

— Кроме тех, кого вы здесь видите, мистер Бакнер, в доме никто не живет,— ответил Сторли, указывая жестом на огромного негра, который появился в комнате с вязанкой дров.— Это Джоуаб, выполняющий здесь всю тяжелую работу. Рэйчел трудится по дому. Им живется достаточно легко, потому что обслуживать приходится только меня и дядю. Сорок лет назад этот старый дом действительно заслуживал титула Особняка Сторли. Он носит его и сейчас, несмотря на свое плачевное состояние.

«Значит, записку послал кто-то из этих четырех,— размышлял Харрисон.— Но кто?»

Он мельком взглянул на Сторли, который с аппетитом ужинал на другом конце большого стола, на Уильяма Блейна, неподвижно сидевшего в кресле — Рэйчел кормила его с ложечки,— и на великана Джоуаба, он на мгновение появится в дверях кухни. Увидев мрачный блеск в глазах негра, Харрисон окаменел. Однако, когда негр заметил, что гость наблюдает за ним, он склонил голову в гротесковом поклоне и неуклюже ретировался. Умеет ли он пользоваться старомодной пишущей машинкой, на которой было напечатано письмо? Может быть, и умеет, если учесть, какое внимание в то время уделялось образованию цветных. А что касается Рэйчел… Мулатка, казалось, обладала более чем средним умом, она и говорила лучше, чем обычно говорят женщины, занятые на кукурузных плантациях. Харрисон терпеть не мог работать втемную, поэтому твердо решил делать ни малейшего шага в расследовании, не выяснив автора этой загадочной записки. Подвергать этих людей испытанию, которое может дать неправильные результаты, он не желал, тем более что явно чувствовал зловещее внутреннее напряжение, витавшее в воздухе комнаты. В этом доме поселились страх, подозрительность и предательство. Записка недвусмысленно сообщала об этом. Харрисон продолжал разглядывать непроницаемое лицо глухонемого. Даже тот, кто слеп, глух и нем, в состоянии пользоваться пишущей машинкой!

Рэйчел вышла из кухни, взяла у Харрисона пустую чашку из-под кофе и вернулась в кухню. Вскоре она появилась с наполненной до краев чашкой дымящегося ароматного напитка и поставила его перед детективом. Тренированное внимание Харрисона отметило, что руки мулатки дрожали так, что ложечка в чашке звякала о край. Как бы невзначай взглянув на нее, он похолодел: лицо мулатки, оставаясь по-прежнему бесстрастным, приобрело серый цвет, на пепельных щеках сверкали бисеринки пота, а в глазах сверкал неподдельный страх. Она повернулась и поспешно вышла. Рассеянно покачивая чашечку и поддерживая беззаботную беседу с хозяином дома, Харрисон размышлял над поведением мулатки. Зачем нужно было носить его чашку на кухню? Она дважды наполняла чашку Сторли и каждый раз ставила кофейник на стол. Харрисон поднес чашку к губам и, подняв при этом глаза, увидел, что Рэйчел внимательно разглядывает его, стоя в дверях. Она прикусила губу, а в ее широко раскрытых глазах читались напряжение и ужас. Почувствовав на себе пристальный взгляд Харрисона, она мгновенно скрылась. Детектив поставил чашку на стол, даже не прикоснувшись к ней. Он ни на минуту не сомневался — наверняка его пытались отравить, как и в том, кому предназначался нож. Несомненно, человек, бросивший нож, мог добраться до Особняка раньше него; но едва ли женщина способна бросить тяжелое оружие с такой силой, чтобы оно глубоко застряло в дереве. Конечно, это был сильный мужчина. Но зачем? Единственное объяснение может заключаться в том, что кто-то его узнал и намерен помешать ему увести с собой Ричарда Стантона. Но если за этой попыткой убийства стоит сам Стантон?.. Он вовсе не пытался посадить этого человека в тюрьму, он просто хотел, чтобы тот дал показания в суде и тем самым помог отравить на виселицу беспощадного убийцу. Харрисон откинулся в кресле, твердо решив больше ничего не есть и не пить в этом доме, а хозяин, увидев, что гость, по всей видимости, утолил голод, также отставил тарелку.

— Я должен извиниться за столь скромный стол,— сказал он.— Лучшего мы не можем себе позволить. Вот в старые времена…

Харрисон терпеливо слушал рассказ о былом великолепии Особняка Сторли; сам южанин, он прекрасно понимал этого человека, живущего воспоминаниями о своем прошлом.

— …Одно только утешает,— говорил Сторли.— У меня нет сына, который бы унаследовал мою нищету. Я последний в роду.

Он помолчал, затем добавил чуть изменившимся голосом:

— Да, я действительно одинокий волк.

Харрисон невольно вздрогнул, хотя пытался держать себя в руках, и их глаза встретились. Затем Сторли бросил взгляд на фигуру в кресле; движение было почти незаметным, но в нем читалось предостережение, которое Харрисон не мог истолковать иначе как предупреждение об опасности. Детектив свернул сигарету и закурил. Одинокий волк; он предполагал, что это значит — если вообще что-либо значит, а именно: неизвестный автор записки живет один. Теперь надо принять к сведению следующее обстоятельство — автора записки окружают враги. Кого Сторли боится — Рэйчел или Джоуаба? Какую роль играет во всей этой истории человек, безмолвно застывший в углу? Харрисон не знал, простое это подозрение или инстинкт, но глухонемого он теперь воспринимал исключительно как зловещую фигуру.

— Вы устали, мистер Бакнер,— заметил Сторли.— Вам, наверное, хочется отдохнуть.

Это было скорее утверждение, нежели вопрос, и Харрисон машинально подчинился воле хозяина.

— Да, полагаю, вы правы,— ответил он.

— Я провожу вас в вашу комнату. Нет, нет, Рэйчел, дай мне лампу.

Сторли энергично встал и буквально выхватил лампу из рук женщины, намеревавшейся проводить гостя. Следуя за хозяином из комнаты, Харрисон чувствовал, как упорный взгляд сверлит его затылок. Он не осмелился повернуться и посмотреть, чьи это глаза — глаза слуг или мнимого слепого.