На это замечание проводник ничего не ответил и только еле внятным шепотом призвал всех к молчанию. Пока эта бессвязная беседа вполголоса текла прихотливой струйкой, лодки медленно плыли по течению под темной сенью западного берега, и весла в руках гребцов лишь помогали им держаться верного направления и правильного положения на речной зыби. Сила течения то и дело менялась — местами вода казалась неподвижной, а встречались плесы, где река мчалась со скоростью двух и даже трех миль в час. Через пороги она неслась с быстротой, казавшейся непривычному глазу бешеной. Джаспер полагал, что им потребуется два часа, чтобы спуститься к устью, и они со Следопытом договорились идти по течению, по крайней мере до тех пор, пока не минуют первые опасности пути. Беседовали путники вполголоса, соблюдая величайшую осторожность; хотя в обширном, почти бескрайнем лесу царило полное безмолвие, природа говорила сотнею голосов на красноречивом языке ночной глуши. В воздухе трепетали вздохи десятков тысяч деревьев; журчала, а иногда и ревела вода; время от времени потрескивала ветка или скрипел ствол, когда сухой сук терся о дерево. Все живые голоса умолкли. На мгновение, правда, Следопыту почудилось, будто до них донеслось завывание далекого волка — они еще попадались в этих лесах, — но то был звук до такой степени неясный и мимолетный, что его могло родить и разыгравшееся воображение. Однако, когда Следопыт призвал товарищей к молчанию, его чуткое ухо уловило потрескивание переломившейся сухой ветки — как ему показалось, оно донеслось с западного берега. Всякий, кому знаком этот характерный звук, вспомнит, как легко его улавливает ухо и как безошибочно отличает оно шаг человека, наступившего на сучок, от всякого другого лесного шума.

— Кто-то ходит по берегу, — сказал Следопыт Джасперу, понизив голос. — Неужто окаянные ирокезы переправились через реку со своими ружьями да еще и без лодки?

— Скорее, это делавар. Он, всего вернее, пойдет берегом за нами следом и, конечно, сумеет нас найти. Хочешь, я подгребу поближе и разузнаю?

— Валяй, мой мальчик, только греби осторожно и не выходи на землю, если есть хоть малейшая опасность.

— Благоразумно ли это? — спросила Мэйбл порывисто, не соразмерив от волнения свой звонкий голос с окружающей тишиной.

— Крайне неблагоразумно, красавица, если вы намерены говорить так громко. Ваш милый, нежный голосок ласкает мне ухо — нам здесь привычнее слышать грубые голоса мужчин, — но сейчас мы не можем позволить себе это удовольствие. Ваш батюшка, честный сержант, скажет вам при встрече, что молчание вдвойне похвально, когда ты на тропе. Ступай же, Джаспер, и докажи нам лишний раз свою испытанную осторожность.

Прошло десять томительных минут после того, как ночь поглотила челн Джаспера; он так бесшумно оторвался от пироги Следопыта и растворился в темноте, что Мэйбл опомниться не успела и долго не могла взять в толк, что юноша в самом деле отправился выполнять поручение, казавшееся ее разгоряченной фантазии столь опасным. Все это время путники, продолжая плыть по течению в своей пироге, сидели не дыша и напряженно ловили малейший звук, доносившийся с берега. Но кругом царил все тот же торжественный и, можно сказать, величественный покой, и только плеск реки, обтекавшей какие-то мельчайшие препятствия, да музыкальный шелест листьев нарушали сон притихшего леса. Но вот опять вдалеке затрещали сучья, и Следопыту почудились на берегу чьи-то приглушенные голоса.

— Возможно, я ошибаюсь, — сказал он, — ведь часто уши доносят то, что подсказывает сердце, но мне послышался на берегу голос делавара.

— Вот еще новости! Разве у дикарей мертвецы бродят после смерти?

— Еще бы! Они даже носятся взапуски в своих блаженных селениях, но только там — и нигде больше. Краснокожий кончает счеты с землей, испустив последний вздох. Когда приходит его час, ему не дано помедлить у своего вигвама.

— Что-то плывет по воде, — прошептала Мэйбл; с момента исчезновения второй пироги она глаз не сводила с темного берега.

— Это пирога, — обрадовался Следопыт. — Видно, все в порядке, иначе парень давно бы дал о себе знать.

Спустя минуту обе пироги сошлись на речной зыби, и только тогда обозначились в темноте какие-то тени. Сперва глазам наших путников предстал силуэт Джаспера, стоящего на корме, но на носу спиной к ним сидел еще какой-то человек, и, когда молодой матрос повернул лодку, и Следопыт и Мэйбл увидели его в лицо, оба узнали делавара.

— Чингачгук, брат мой! — воскликнул Следопыт на языке индейца, и голос его дрожал от сильного волнения. — Могиканский вождь! Душа моя ликует! Мы часто стояли с тобою рядом там, где гремела битва и лилась кровь, и я уже боялся, что этому больше не бывать.

— Ух! Минги — просто скво! Три скальпа висят у моего пояса. Им не под силу сразить Великого Змея делаваров. В их сердцах не осталось ни капли крови, а мысли их уже на обратной тропе, что ведет через воды Великого Озера.

— Ты побывал среди них? А что случилось с тем воином, с которым ты схватился в реке?

— Он стал рыбой и лежит на дне среди угрей. Пусть братья выловят его своими удочками. Следопыт, я сосчитал наших врагов, я трогал их ружья.

— Ха! Так я и думал, что он ни перед чем не остановится! Этот отчаянный малый побывал во вражеском стане, и сейчас мы всё узнаем. Говори, Чингачгук, а я перескажу все новости нашим друзьям.

И делавар с присущей ему серьезностью поведал в самых общих чертах о том, что он узнал вскоре после того, как его видели последний раз борющимся с врагом в реке. Больше он ни словом не упомянул ни о той битве, ни о своем противнике, ибо воину не приличествует подробно и без обиняков распространяться о своих подвигах. Одержав победу в ужасном поединке, он поплыл к восточному берегу, незаметно вышел из воды и под покровом ночи, никем не узнанный, смешался с врагами, не возбудив в них подозрения. Кто-то его окликнул, но он назвался Разящей Стрелой, и больше его не трогали. Из случайных замечаний ему стало ясно, что отряд дикарей должен был захватить Мэйбл и ее дядюшку, которого ирокезы ошибочно считали значительным лицом. Делавар также узнал достаточно, чтобы удостовериться в измене Разящей Стрелы, — это он выдал своих спутников врагу по причине, пока еще неясной, так как Кэп с ним еще не рассчитался за его услуги.

Из всего этого рассказа Следопыт сообщил друзьям только то, что могло рассеять их опасения; он пояснил им,

что придется сделать последнее усилие, пока ирокезы еще не пришли в себя после понесенных потерь.

— Они будут ждать нас у переката, можете не сомневаться, — продолжал он, — и там решится наша судьба. Оттуда рукой подать до гарнизона, вот я и надумал высадиться с Мэйбл на берег и повести ее окольными тропками, а остальные пусть попытают счастья на перекате.

— Ничего у тебя не выйдет, Следопыт, — с живостью возразил Джаспер. — У Мэйбл не хватит сил для лесного перехода в такую ночь. Посади ее ко мне в лодку, я жизнью ручаюсь, что переправлю ее через перекат даже в эту темень.

— Я не сомневаюсь в твоей доброй воле, мой мальчик. Но разве только глаз провидения, а не твой собственный, мог бы провести вашу пирогу через Осуижский перекат в такую ночь, как эта.

— А кому удастся провести Мэйбл лесом, как ты предлагаешь? Разве ночь в лесу не такая же темная, как и на воде? Или ты считаешь, что я знаю свое дело хуже, чем ты свое?

— Хорошо сказано, мой друг, но если я в темноте собьюсь с дороги — хотя никто не скажет, что это когда-либо со мной случалось, но пусть я даже собьюсь с дороги, — не страшно, если мы с Мэйбл заночуем в лесу, тогда как на перекате достаточно неудачного поворота или случайного крена лодки — и вы с сержантовой дочкой очутитесь в воде, и уж ей тогда несдобровать.

— Что ж, пусть сама Мэйбл решает. По-моему, в лодке она будет чувствовать себя в большей безопасности.

— Я всецело доверяюсь вам обоим, — сказала Мэйбл, — и не сомневаюсь, что каждый из вас сделает все, чтобы доказать моему батюшке свою преданность. Признаться, мне не хочется выходить из лодки — ведь и в лесу мы можем наткнуться на индейцев, как это уже было. Но пусть лучше дядюшка решает.