— Дочь, — сказал старший вождь, обращаясь к молоденькой делаварке, — спроси у Седой Бороды, зачем он пришел в наш лагерь.

Уа-та-Уа задала этот вопрос на ломаном английском языке, но все-таки достаточно понятно. Хаттер был по натуре слишком крут и упрям, чтобы уклоняться от ответственности за свои поступки. Кроме того, хорошо зная взгляды дикарей, он понимал, что ничего не добьется изворотливостью или малодушной боязнью их гнева. Итак, не колеблясь, он признался во всем, сославшись в оправдание лишь на высокие премии, обещанные начальством за скальпы. Это чистосердечное заявление было встречено ирокезами с явным удовольствием, вызванным, впрочем, не столько моральным преимуществом, которое они таким образом получили, сколько доказательством, что им удалось взять в плен человека, способного возбудить их интерес и достойного стать жертвой их мстительности. Непоседа, допрошенный в свою очередь, также во всем покаялся. При других обстоятельствах он скорее прибегнул бы к каким-нибудь уверткам, чем его более солидный товарищ, но, понимая, что всякое запирательство теперь бесполезно, волей-неволей последовал примеру Хаттера.

Выслушав их ответы, вожди молча удалились, считая для себя вопрос решенным.

Хетти и делаварка остались теперь наедине с Хаттером и Непоседой. Никто, по-видимому, не стерег их, хотя в действительности все четверо находились под бдительным и непрерывным надзором. Индейцы заранее приняли необходимые меры, чтобы помешать мужчинам завладеть ружьями, находившимися неподалеку, и этим как будто все ограничилось. Но оба пленника, хорошо зная индейские обычаи, понимали, как велика разница между видимостью и действительностью. Не переставая думать о бегстве, они понимали тщетность любой необдуманной попытки. И Хаттер и Непоседа пробыли в лагере довольно долго и были достаточно наблюдательны, чтобы заметить, что Уа-та-Уа тоже пленница. Поэтому Хаттер говорил при ней гораздо откровеннее, чем в присутствии других индейцев.

— Я не браню тебя, Хетти, за то что ты пришла сюда, намерения у тебя были хорошие, хотя и не совсем разум-пые, — начал отец, сев рядом с дочерью и взяв ее за руку. — Но проповедью и библией не своротишь индейца с его пути. Дал тебе Зверобой какое-нибудь поручение к нам? Есть ли у него план, чтобы освободить нас?

— В этом все дело, — вмешался Непоседа. — Если ты поможешь нам, девушка, отойти хоть на полмили, хоть на четверть мили от лагеря, я ручаюсь за остальное. Быть может, старику потребуется немножко больше, но для человека моего роста и моих лет этого вполне достаточно.

Хетти печально поглядывала то на одного, то на другого, но не могла ответить на вопрос беспечного Непоседы.

— Отец, — сказала она, — ни Зверобой, ни Джудит не знали о моем уходе, пока я не покинула ковчег. Они боятся, что ирокезы построят плот и подплывут к замку, поэтому они больше думают о защите, чем о том, как бы помочь вам.

— Нет, нет, нет! — торопливо, но вполголоса сказала Уа-та-Уа, опустив лицо к земле, чтобы наблюдавшие исподтишка индейцы не заметили движения ее губ. — Нет, нет, нет, Зверобой не такой человек! Он не думает только о том, чтобы защитить себя, когда его друг в опасности. Хочет помочь другу и всех собрать в хижине.

— Это звучит недурно, старый Том, — вполголоса сказал Непоседа, смеясь и подмигивая. — Дай мне в друзья сообразительную скво, и я справлюсь с самим дьяволом, не говоря уже об ирокезах.

— Не говори громко, — сказала Уа-та-Уа: — кое-кто из ирокезов знает язык ингизов и почти все его понимают.

— Значит, ты наш друг, молодка? — спросил Хаттер с внезапно пробудившимся интересом. — Если так, то можешь рассчитывать на хорошую награду. И нет ничего легче, как отправить тебя обратно к твоему племени, если только нам с тобой удастся добраться до замка. Верни нам ковчег и пироги, и мы будем владеть озером назло дикарям всей Канады. Нас оттуда можно выбить только артиллерией.

— А если вы снова сойдете на берег за скальпами? — ответила Уа-та-Уа с холодной иронией, которая, видимо, была ей свойственна в большей степени, чем многим представительницам ее пола.

— Ну-ну, ведь это была ошибка. Немного толку в жалобах и еще того меньше в насмешках.

— Отец, — сказала Хетти, — Джудит собирается открыть большой сундук; она надеется отыскать таи вещи, в обмен за них дикари отпустят вас на волю.

Мрачная тень пробежала по лицу Хаттера, и он пробормотал чуть слышно несколько слов, выражавших крайнее неудовольствие.

— А почему бы и не открыть сундук? — вмешалась Уа-та-Уа. — Жизнь дороже старого сундука. Скальпы дороже старого сундука. Если не позволишь дочке открыть его, Уа-та-Уа не поможет тебе убежать.

— Вы сами не знаете, о чем просите, глупые девчонки, а раз не знаете, то и не говорите… Мне не очень нравится спокойствие дикарей, Непоседа! Очевидно, они замышляют что-то важное. Если вы хотите что-нибудь предпринять, то надо делать это поскорее. Как ты думаешь, можно ли положиться на эту молодую женщину?

— Слушайте, — сказала Уа-та-Уа быстро и с серьезностью, доказывавшей, как искренни были ее чувства, — Уа-та-Уа не ирокезка, она делаварка, у нее делаварское сердце, делаварские чувства. Она тоже в плену. Один пленник помогает другому пленнику. Теперь не надо больше говорить. Дочка, оставайся с отцом. Уа-та-Уа пойдет искать друга, потом скажет, что надо делать.

Это было произнесено тихим голосом, но отчетливо и внушительно.

Затем девушка встала и спокойно направилась в свой шалаш, как бы потеряв всякий интерес к тому, что делали бледнолицые.

Г л а в а XII

Отцом все время бредит, обвиняет

Весь свет во лжи. себя колотит в грудь.

Без основанья злится и лепечет

Бессмыслицу. В ее речах сумбур,

Но кто услышит, для того находка.

Шекспир, «Гамлет»

^[49]

Мы оставили обитателей «замка» и ковчега погруженными в сон. Правда, раза два в течение ночи то Зверобой, то делавар поднимались и осматривали неподвижное озеро, затем, убедившись, что все в порядке, возвращались к своим тюфякам и вновь засыпали, как люди, не желающие даже в самых трудных обстоятельствах отказываться от своего права на отдых. Однако при первых проблесках зари белый охотник встал и начал готовиться к наступающему дню. Его товарищ, который за последние ночи спал лишь урывками, продолжал нежиться под одеялом, пока не взошло солнце. Джудит в это утро встала также позднее обыкновенного, потому что долго не могла сомкнуть глаз. Но лишь только солнце взошло над восточными холмами, все трое были уже на ногах. В тамошних местах даже завзятые лентяи редко остаются в своих постелях после появления великого светила.

Чингачгук приводил в порядок свой лесной туалет, когда Зверобой вошел в каюту и протянул ему грубый, но удобный костюм, принадлежавший Хаттеру.

— Джудит дала мне это для тебя, вождь, — сказал он, бросая куртку и штаны к ногам индейца. — С твоей стороны было бы неосторожно разгуливать здесь в боевом наряде и в раскраске. Смой страшные узоры с твоих щек и надень эту одежду. Вот и шляпа, которая сделает тебя похожим на ужасно нецивилизованного представителя цивилизации, как говорят миссионеры. Вспомни, что Уа-та-Уа близко. А помня о девушке, мы не должны забывать и о других. Я знаю, тебе не по нутру носить одежду, скроенную не по вашей краснокожей моде. Но тут ничего не поделаешь: одевайся, если даже тебе будет немного противно.

Чингачгук, или Змей, поглядел на костюм Хаттера с искренним отвращением, но понял, что переодеться полезно и, пожалуй, даже необходимо. Заметив, что в «замке» находится какой-то неизвестный краснокожий, ирокезы могли встревожиться, и это неизбежно должно было направить их подозрение на пленницу.