Сначала Джудит как будто смутилась, затем под влиянием совсем нового для нее чувства внезапно стала откровенной.

— Если Непоседа что-нибудь знает о прошлом моего отца, то жаль, что он не рассказал этого мне! — воскликнула она. — Иногда мне самой кажется, что отец был раньше моряком, а иногда я думаю, что это неправда. Если бы сундук был открыт или мог говорить, он, вероятно, поведал бы нам всю эту историю. Но запоры на нем слишком прочны, чтобы можно было разорвать их, как бечевку.

Зверобой повернулся к сундуку и впервые внимательно его рассмотрел. Краска на сундуке слиняла, и весь он был покрыт царапинами — следствие небрежного обращения, — тем не менее он был сделан из хорошего материала и умелым мастером. Зверобою никогда не доводилось видеть дорожные вещи такого высокого качества. Дорогое темное дерево было когда-то превосходно отполировано, но от небрежного обращения на нем уцелело немного лака; всевозможные царапины и выбоины свидетельствовали о том, что сундуку приходилось сталкиваться с предметами еще более твердыми, чем он сам. Углы были прочно окованы богато разукрашенной сталью, а три замка своим фасоном и отделкой могли бы привлечь внимание даже в лавке антиквара. Сундук был очень велик, и, когда Зверобой встал и попробовал приподнять его, взявшись за одну из массивных ручек, оказалось, что его вес в точности соответствует внешнему виду.

— Видели ли вы когда-нибудь этот сундук открытым? — спросил молодой человек с обычной бесцеремонностью пограничного жителя.

— Ни разу. Отец никогда не открывал его при мне, если вообще когда-нибудь открывал. Ни я, ни сестра не видели его с поднятой крышкой.

— Ты ошибаешься, Джудит, — спокойно заметила Хетти. — Отец поднимал крышку, и я это видела.

Зверобой прикусил язык; он мог, не колеблясь, допрашивать старшую сестру, однако ему казалось не совсем добропорядочным злоупотреблять слабоумием младшей. Но Джудит, не считавшаяся с подобными соображениями, быстро обернулась к Хетти и спросила:

— Когда и где ты видела этот сундук открытым, Хетти?

— Здесь, и много раз. Отец часто открывает сундук, когда тебя нет дома, потому что при мне он делает и говорит все, нисколько не стесняясь.

— А что он делает и говорит?

— Этого я тебе не могу сказать, Джудит, — возразила сестра тихим, но твердым голосом. — Отцовские тайны — не мои тайны.

— Тайны? Довольно странно, Зверобой, что отец открывает их Хетти и не открывает мне!

— Для этого у него есть свои причины, Джудит, хоть ты их и не знаешь. Отца теперь здесь нет, и я больше ни слова не скажу об этом.

Джудит и Зверобой переглянулись с изумлением, и на одну минуту девушка нахмурилась. Но вдруг, опомнившись, она отвернулась от сестры, как бы сожалея о ее слабости, и обратилась к молодому человеку.

— Вы рассказали нам только половину вашей истории, — сказала она, — и прервали ее на том месте, когда заснули в пироге, или, вернее говоря, проснулись, услышав крик гагары. Мы тоже слышали крик гагары и думали, что он предвещает бурю, хотя в это время года на озере бури случаются редко.

— Ветры дуют и бури завывают, когда угодно богу — иногда зимой, иногда летом, — ответил Зверобой, — и гагары говорят то, что им подсказывает их природа. Было бы гораздо лучше, если бы люди вели себя так же честно и откровенно. Прислушавшись к птичьему крику и поняв, что это не сигнал Непоседы, я лег и заснул. Когда рассвело, я проснулся и отправился на поиски пирог, чтобы минги не захватили их.

— Вы рассказываете нам не все, Зверобой, — сказала Джудит серьезно. — Мы слышали ружейные выстрелы под горой на восточной стороне: эхо было гулкое и продолжительное и донеслось так скоро после выстрелов, что, очевидно, стреляли где-то вблизи от берега. Наши уши привыкли к таким звукам и обмануться не могли.

— На этот раз ружья сделали свое дело, девушка. Да, сегодня утром они исполнили свою обязанность. Некий воин удалился в счастливые охотничьи угодья, и этим все кончилось.

Джудит слушала затаив дыхание.

Когда Зверобой, по своей обычной скромности, видимо хотел прервать разговор на эту тему, она встала и, перейдя через горницу, села с ним рядом. Она взяла охотника за его жесткую руку и, быть может бессознательно, сжала ее.

Ее глаза серьезно и даже с упреком поглядели на его загорелое лицо.

— Вы сражались с дикарями, Зверобой, сражались в одиночку, без всякой помощи! — сказала она. — Желая защитить нас Хетти и меня, — быть может, вы смело схватились с врагом. И никто не видел вас, никто не был бы свидетелем вашей гибели, если бы провидение допустило такое великое несчастье!

— Я сражался, Джудит, да, я сражался с врагом, и к тому же в первый раз в жизни. Такие вещи вызывают в нас смешанное чувство печали и торжества. Человеческая натура, по-моему, воинственная натура. Все, что произошло со мной, не имеет большого значения. Но, если сегодня вечером Чингачгук появится на утесе, как мы с ним условились, и я успею усадить его в лодку незаметно для дикарей или даже с их ведома, но вопреки их воле и желаниям, тогда действительно должно начаться нечто вроде войны, прежде чем минги овладеют замком, ковчегом и вами самими.

— Кто этот Чингачгук? Откуда он явился и почему придет именно сюда?

— Вопрос естественный и вполне законный, как я полагаю, хотя имя этого молодца уже широко известно в его родных местах. Чингачгук по крови могиканин, усыновленный делаварами по их обычаю, как большинство людей его племени, которое уже давно сломилось под натиском белых. Он происходит из семьи великих вождей. Его отец Ункас был знаменитым воином и советником своего народа. Даже старый Таменунд уважает Чингачгука, даром что тот еще слишком молод, чтобы стать предводителем на войне. Впрочем, племя это так рассеялось и стало так малочисленно, что звание вождя у них — пустое слово. Ну так вот, лишь только нынешняя война началась всерьез, мы с Чингачгуком сговорились встретиться подле утеса близ истока этого озера, сегодня вечером, на закате, чтобы затем пуститься в наш первый поход против мингов. Почему мы выбрали именно здешние места — это наш секрет. Хотя мы еще молоды, но — вы сами понимаете — мы ничего не делаем зря, не обдумав все как следует.

— У этого делавара не могут быть враждебные намерения против нас, — сказала Джудит после некоторого колебания, — и мы знаем, что вы наш друг.

— Надеюсь, что меньше всего меня можно обвинить в таком преступлении, как измена, — возразил Зверобой, немного обиженный тем проблеском недоверия, который мелькнул в словах Джудит.

— Никто не подозревает вас, Зверобой! — пылко воскликнула девушка. — Нет, нет, ваше честное лицо может служить достаточной порукой за тысячу сердец. Если бы псе мужчины так же привыкли говорить правду и никогда не обещали того, чего не собираются выполнить, на свете было бы гораздо меньше зла, а пышные султаны и алые мундиры не могли бы служить оправданием для низости и обмана.

Девушка говорила взволнованно, с сильным чувством. Ее красивые глаза, всегда такие мягкие и ласковые, метали искры. Зверобой не мог не заметить столь необычайного волнения. Но с тактом, который сделал бы честь любому придворному, он не позволил себе хотя бы единым словом намекнуть на это. Постепенно Джудит успокоилась и вскоре возобновила разговор как ни в чем не бывало.

— Я не имею права выпытывать ваши тайны или же тайны вашего друга, Зверобой, и готова принять все ваши слова на веру. Если нам действительно удастся приобрести еще одного союзника-мужчину, это будет великой подмогой в такое трудное время. Если дикари убедятся, что мы можем удержать в своих руках озеро, они предложат обменять пленников на шкуры или хотя бы на бочонок пороха, который хранится в доме. Я надеюсь на это.

На языке у молодого человека уже вертелись такие слова, как «скальпы» и «премии», но, щадя чувства дочерей, он не решился намекнуть на судьбу, которая, по всей вероятности, ожидала их отца. Однако Зверобой был так не искушен в искусстве обмана, что зоркая Джудит прочитала эту мысль на его лице,