Но Соколиный Глаз слишком привык к боевому кличу и военным приготовлениям туземцев, чтобы выказывать какой-либо интерес к происходившей перед ним сцене. Он только бросил мельком взгляд на воинов, которые собрались вокруг Ункаса; убедившись в том, что сильная натура молодого вождя увлекла за собой всех, кто был в состоянии сражаться, разведчик улыбнулся. Потом он отправил мальчика-индейца за своим «оленебоем» и за ружьем Ункаса. Подходя к лагерю делаваров, они спрятали свое оружие в лесу на тот случай, если им суждено будет очутиться в плену; кроме того, безоружным было удобнее просить защиты у чужого племени. Послав мальчика за своим драгоценным ружьем, разведчик поступил со свойственной ему осторожностью. Он знал, что Магуа явился не один, знал, что шпионы гурона следят за каждым движением своих новых врагов на всем протяжении леса. Поэтому ему самому было бы опасно пойти за ружьем; всякого воина могла также постичь роковая участь; но мальчику опасность угрожала только в том случае, если бы его намерение было открыто.

Когда Хейворд подошел к Соколиному Глазу, разведчик хладнокровно дожидался возвращения мальчика.

Между тем мальчик с сердцем, бьющимся от гордого сознания оказанного ему доверия, полный надежд и юношеского честолюбия, с небрежным видом прошел по прогалине к лесу. Он вошел в лес недалеко от того места, где были спрятаны ружья, и, как только листва кустарников скрыла его темную фигуру, пополз, словно змея, к желанному сокровищу. Удача улыбнулась ему: через минуту он уже летел с быстротой молнии по узкому проходу, окаймлявшему подошву террасы, на которой находилось поселение. В обеих руках у него было по ружью. Он уже добежал до скал и перепрыгивал с одной на другую с невероятной ловкостью, когда раздавшийся в лесу выстрел показал, насколько справедливы были опасения разведчика. Мальчик ответил слабым, но презрительным криком; сейчас же с другой стороны леса вылетела вторая пуля. В следующее мгновение мальчик показался наверху, на площадке горы. С торжеством подняв над головой ружья, он направился с видом победителя к знаменитому охотнику, почтившему его таким славным поручением.

Несмотря на живой интерес, который питал Соколиный Глаз к судьбе своего посланца, он взял «оленебой» с удовольствием, заставившим его на время забыть все на свете. Он внимательно осмотрел ружье, раз десять — пятнадцать спускал и взводил курок, убедился в исправности замка и тогда только повернулся к мальчику и очень ласково спросил, не ранен ли он. Мальчик гордо взглянул ему в лицо, но ничего не ответил.

— Ага! Я вижу, мошенники ссадили тебе кожу на руке, малый! — сказал разведчик, взяв руку терпеливого мальчика. — Приложи к ране растертые листья ольхи, и все пройдет. А пока я перевяжу тебе руку знаком отличия. Рано ты начал ремесло воина, мой храбрый мальчик, и, вероятно, унесешь множество почетных шрамов с собой в могилу. Я знаю многих людей, которые снимали скальпы, а не могут показать таких знаков. Ну, ступай, — прибавил Соколиный Глаз, перевязав рану, — ты будешь вождем!

Мальчик ушел, гордясь струившейся кровью более, чем мог бы гордиться своей шелковой лентой любой царедворец, и вернулся к своим сверстникам, которые смотрели на него с восхищением и завистью.

Все были так озабочены в эту минуту, что подвиг отважного мальчика не привлек к себе всеобщего внимания и не вызвал тех похвал, которые он заслужил бы в более спокойное время. Зато позиция и намерения врагов стали ясны делаварам. Тотчас же был послан отряд воинов, чтобы выгнать скрывавшихся гуронов. Задача эта была быстро исполнена, потому что гуроны удалились сами, увидев, что они обнаружены. Делавары преследовали их на довольно далеком расстоянии от лагеря и затем остановились, ожидая распоряжений, так как боялись попасть в засаду. Оба отряда притаились, и в лесах снова воцарилась глубокая тишина ясного летнего утра.

Спокойный на вид Ункас собрал вождей и разделил свою власть. Он представил разведчика как заслужившего доверия и испытанного воина. Когда Ункас увидел, что индейцы хорошо приняли разведчика, он поручил ему начальство над отрядом в двадцать человек. Ункас объявил делаварам положение, которое занимал Хейворд в войсках ингизов, и затем предложил офицеру занять командную должность в одном из отрядов. Но Дункан отказался от этого назначения, сказав, что желает служить волонтером под началом разведчика. Затем молодой могиканин назначил различных туземных вождей на ответственные посты и, так как времени осталось мало, отдал приказ выступать. Более двухсот человек повиновались ему молча, но охотно.

Они вошли в лес совершенно беспрепятственно и спокойно дошли до мест, где укрывались их собственные разведчики. Здесь Ункас велел остановиться, и вожди собрались на совет. Тут предлагались различные планы, но ни один из них не соответствовал желаниям пылкого предводителя. Если бы Ункас последовал влечению своего сердца, он немедленно повел бы воинов на приступ и, таким образом, предоставил бы первой же стычке решить исход борьбы; но подобный образ действий противоречил всем обычаям его соплеменников. Поэтому он соблюдал осторожность.

Совет продолжался уже некоторое время без всякого результата, когда с той стороны, где находились враги, показалась одинокая фигура человека. Он шел очень поспешно; можно было предполагать в нем посланца, отправленного врагами для мирных переговоров. Однако, когда незнакомец был ярдах в ста от густых деревьев, под тенью которых совещались вожди делаваров, он пошел медленнее, очевидно в нерешительности, куда идти, и наконец остановился. Теперь все глаза устремились на Ункаса, как бы ожидая его распоряжений.

— Соколиный Глаз, — тихо сказал молодой вождь, — он никогда не будет больше говорить с гуронами.

— Последняя минута наступила для него, — лаконично сказал разведчик, просовывая длинный ствол своего ружья сквозь листву и прицеливаясь для рокового выстрела. Но, вместо того чтобы спустить курок, он опустил дуло и разразился припадком своего беззвучного смеха. — Я-то, грешный, принял этого несчастного за минга! — сказал он. — Только когда стал присматриваться, ища у него между ребер местечко, куда можно было бы всадить пулю, я вдруг… поверишь ли, Ункас?.. я вдруг увидел инструмент музыканта! Да ведь это не кто иной, как тот, кого называют Гамутом! Смерть его никому не нужна, а вот жизнь, если только его язык способен на что-нибудь иное, кроме пения, может быть полезна для наших целей. Если звуки не потеряли своей силы над ним, то я скоро поговорю с этим честным малым голосом гораздо более, приятным, чем разговор моего «оленебоя».

Сказав это, Соколиный Глаз отложил ружье в сторону и пополз среди кустарников. Когда он очутился на таком расстоянии, что Давид мог услышать его, он попробовал те музыкальные упражнения, которые проделывал с таким успехом и блеском в лагере гуронов. Нельзя было обмануть тонкий слух Гамута (да, по правде сказать, трудно было кому-либо другому, кроме Соколиного. Глаза, произвести такие звуки); он слышал раз эти звуки и, следовательно, сразу узнал, кто может издавать их. Бедняк, казалось, почувствовал большое облегчение. Он пошел по тому направлению, откуда раздавался голос, — задача для него настолько же нетрудная, как если бы ему пришлось отыскивать по звуку артиллерийскую батарею, — и скоро нашел спрятавшегося певца.

— Хотел бы я знать, что подумают об этом гуроны! — со смехом проговорил разведчик, беря за руку товарища и отводя его дальше. — Если негодяи вблизи и слышали меня, то, наверное, скажут, что здесь два одержимых вместо одного. Но здесь мы в безопасности, — сказал он, указывая на Ункаса и его спутников. — Теперь расскажите нам про все замыслы мингов на чистом английском языке, без всяких взвизгиваний.

Давид в безмолвном удивлении смотрел на окружавших его вождей свирепого, дикого вида. Но присутствие знакомых лиц успокоило его, и он вскоре овладел собой настолько, что мог дать разумный ответ.

— Язычники вышли в большом количестве, — сказал Давид, — и, боюсь, с дурными намерениями. За последний час в их жилищах слышались завывания и нечестивые восклицания радости. По правде сказать, от всего этого я бежал к делаварам искать мира.