— Привет! — громко сказал он, очевидно для пассажиров. — Вот так встреча, Анастасия Игнатьевна! — И тихо добавил: — Советую возвратиться на дачу.

— А не пошел бы ты… — прошипела Настя. Она не хотела и не могла пропустить события, которые происходят не каждый день.

— Нет, не пошел бы, — твердо ответил молодой человек. — Не желаете возвращаться — буду с вами. Вы хоть понимаете, что может произойти?

— Что?

— Да все, что угодно: погромы, драки, битье витрин, сведение под шумок старых счетов.

— Мрачноватая картинка… Как вас зовут? А то мы не на равных, вы меня знаете, я вас нет, хотя и запомнила.

— Леонид.

— Капитан? — с полуулыбочкой спросила Настя.

— Мы в равных званиях, — отшутился Леонид.

Настя хотела возмутиться, но тут же передумала: чего собачиться, о ней заботятся, что ещё слабой женщине надо?

— Вы представляете картинку: мы приходим в редакцию, вы со мною рядом, как я вас представлю своим, редакционным?

— Соседом по даче, — похоже на все вопросы у Леонида или как там его на самом деле звали, были заготовлены ответы.

— Живу на соседней с вашей даче… Вы попросили меня сопровождать вас в Москву, поскольку время такое… тревожное.

— А кто вы по профессии? — продолжила игру Настя.

— Инженер-электронщик с «почтового ящика». Ваши в электронике точно ничего не смыслят.

— Вы в Союзе писателей случайно не состоите?

— Нет, а что?

— Байки складно сочиняете.

Леонид рассмеялся.

— Между прочим, я по давней профессии действительно инженер-электронщик. И комнатку с верандой на соседней с вашей даче снимаю. Любая «легенда» должна быть, как минимум, правдоподобной, а как максимум — основываться на реальных, легко проверяемых фактах.

Улыбка у него была хорошей. И весь он внушал доверие — открытое лицо, глаза без затаившейся в глубинке подлянки, скуластенький, смуглый. Настя поймала себя на том, что посматривает на него с интересом. Как он того «актера» вырубил…

— Помните приставалу на Тверской? — спросила она с непонятной себе тревогой. — Вы его тогда как… насовсем?

Леонид удивился вопросу, ответил:

— Ну, я не такой кровожадный… Три-четыре минуты — вполне достаточно, чтобы потом поднялся и за сердце стал хвататься, мол, никогда не болею, надо же такому случиться…

И уже серьезнее добавил:

— Еще неизвестно, кто все-таки это был… Когда пришел в себя — очень лихо скрылся от нашего человека, обрубил хвост, как говорится.

Настя грустно и надолго замолчала. В странном мире она стала жить: нежданное наследство, охрана, странный человек, нагло кадривший её прямо на улице. А теперь вот и танки…

Танки и БТРы они увидели, как только вышли из метро станции «Пушкинская». Они четко обрамляли прямоугольник Пушкинской площади, подогнанные вплотную друг к другу — железные чудовища, казалось, задремавшие под теплым солнцем. Люки были открыты, молодые парни-танкисты в шлемах по пояс торчали в них, некоторые сидели на броне. Почти все немного ошарашено улыбались, поглядывая на окруживших их людей. Танкам было не сдвинуться, разве что по толпе. На танки полезли девушки с цветами, мороженым, конфетами. Танкисты протягивали руки, помогали им взобраться на броню. Ветерок развевал юбки, мелькало под ними что-то таинственно-белое, девчонки, не смущаясь, прихлопывали юбки и платьица ладошками. Вдоль линии танков и БТРов не видно было ни одного офицера.

— Все, конец трагедии, начинается фарс, — пробормотал Леонид.

— Вам и такие слова знакомы? — Настя не смогла скрыть удивление.

Вместо ответа Леонид сказал:

— Мне надо позвонить.

— В моем кабинете есть телефон. И не один, а штуки три.

— Не годится… из кабинета. Сделайте одолжение, пройдемте к автомату, — он показал на кабинки у входа в метро.

Настя не слышала, что он говорил в телефонную трубку, ни к чему ей были чужие секреты, своих хватало.

— Приказано быть с вами все время, — сухо информировал её Леонид после телефонного разговора. Она видела, что он не очень доволен полученным распоряжением.

— А вы занимайтесь своими делами, а я в случае чего, скажу, что вы меня ни на минутку не оставляли.

Он глянул на нее, как на чумную:

— Именно своим делом, — он сделал ударение на двух последних словах, — я и занимаюсь.

— Тогда смело вперед, в редакцию!

В редакции на её этаже было пустынно и непривычно тихо, народ куда-то исчез. «В кофейне все», — сообразила Настя и потащила своего неожиданного спутника туда. Она угадала, кофейня была битком набита журналистами, за всеми столиками оживленно галдели, обменивались мнениями, энергично жестикулировали. Кое-где стояли бутылки коньяка: отмечали, но неизвестно что. За одним из столов вместе с несколькими членами редколлегии и «золотыми перьями» восседал зам Главного, «лидер» редакционных демократов Юрий Фофанов. Он уже поддал и явно пребывал в ораторском экстазе. Возле пристроилась его последняя пассия Елена Ирченко, посматривая на свой «объект» влажными телячьими глазами. Фофанов заметил Настю, призывно помахал рукой: «Греби к нам, Соболева, мы тут кое-что решаем…»

Настю разбирала злость. Она родилась где-то под сердцем, и медленно обволакивала её всю, туманила глаза.

— Эй! — сказала Настя. Ее то ли не услышали, то ли не обратили на неё внимания. И она уже не произнесла, а яростно выкрикнула:

— Эй!

В кофейне стало сразу тихо и тогда, почти не напрягая голоса, Настя разразилась монологом, который потом ещё долго цитировали разные деятели и по разным поводам:

— Вы-ы-ы! Разве вы журналисты? Дерьмо собачье вы, а не журналисты! Где вы должны сейчас быть? Здесь? Кофеек хлебать и коньячком его запивать? Глаша! — повернулась она к буфетчице, — подай им для полноты картины бутерброды с икрой, и про семгу не забудь — любят это и товарищи и господа! Так вот, повторяю свой вопрос: где вы должны быть сейчас? И отвечаю на него: на улицах и площадях, вместе со всеми, со своим народом, который танки окружил и который в танках тоже сидит… Все надо увидеть, записать, запомнить!

Она заметила за одним из столиков фотокора Петрова, поставлявшего в газету «правительственные» снимки, у него был «допуск» и его включали в соответствующие списки «допущенных» на правительственные мероприятия, приемы, демонстрации трудящихся.

Настя кинула на него быстрый, презрительный взгляд и продолжила:

— А вы, наши славные фотокорреспонденты, наследники военных фотокоров! Что здесь, в этой кофейне-гадючнике делаете? Почему не снимаете? На улицах вершится история, но вам плевать! Правы те, кто КПСС сейчас трясет, как грушу: разъелись вы на коммунистических харчах! Дармовых, потому что платили вам не за мастерство, а за ваши сраные допуски, за ваши «анкетные данные».

Леонид стоял рядом с нею с каменной физиономией. Но она своим обостренным в такие мгновения взглядом засекла, как он небрежно, словно бы машинально сдвинул вниз замочек «молнии» на куртке.

— А члены редколлегии! — уже почти кричала Настя. — Вы обязаны сейчас думать, а не бояться! Каким будет вечерний выпуск? Вы за танки или против них? Да что я говорю, кто из вас под танк ляжет? Вы-ы, интеллигенты, особая порода, а танки пусть быдло, то бишь народ, останавливает!

Она наконец высказалась, излила переполнившую её ярость — ко всей этой подленькой редакционной шушере, паразитировавшей при коммунистическом режиме, а теперь за чашкой кофе выжидавшей, кто возьмет верх в яростном столкновении непримиримых сил. Классик был не прав, когда утверждал, что пролетариат борется, а буржуазия крадется к власти. Сейчас боролся не пролетариат, а просто самые разные люди, и к власти не крались, а выжидали момент, чтобы подхватить её, выпавшую из рук партии — идейного дистрофика.

— А товарищи коммунисты, — выпалили Настя напоследок, — наверное, побежали сдавать партийные билеты…

В кофейне, действительно, никого не было из твердолобых партийных активистов редакции.

В кофейне стояла гробовая тишина. Настю никто не перебивал, не раздалось ни одного возмущенного возгласа. Лишь когда она выговорилась, выдохлась, один из «золотых перьев», получивший известность очерками о нравственности, так называемыми «моралите», спросил: