О, сколько раз мне говорили: «Забудь ее, ступай к другой!»,

Но я внимаю злоязычным и с удивленьем и с тоской.

Я отвечаю им, — а слезы текут все жарче, все сильней,

И сердце в те края стремится, где дом возлюбленной моей, —

«Пусть даст, чтоб полюбить другую, другое сердце мне творец.

Но может ли у человека забиться несколько сердец?»

О Лейла, будь щедра и встречей мою судьбу ты обнови,

Ведь я скорблю в тенетах страсти, ведь я томлюсь в тюрьме любви!

Ты, может быть, пригубишь чашу, хоть замутилась в ней любовь?

Со мной, хоть приношу я горе, ты свидишься, быть может, вновь?

Быть может, свидевшись со мною, почувствуешь ты, какова

Любовь, что и в силках не гаснет, что и разбитая — жива?

Быть может, в сердце ты заглянешь, что — как песок в степи сухой —

Все сожжено неистребимой, испепеляющей тоской.

Слушать северный ветер — желание друга,

Для себя же избрал я дыхание юга.

Надоели хулители мне… Неужели

Рассудительных нет среди них, в самом деле!

Мне кричат: «Образумь свое сердце больное!»

Отвечаю: «Где сердце найду я другое?»

Лишь веселые птицы запели на зорьке,

Страсть меня позвала в путь нелегкий и горький.

Счастья хочется всем, как бы ни было хрупко.

Внемлет голубь, как издали стонет голубка.

Я спросил у нее: «Отчего твои муки?

Друг обидел тебя иль страдаешь в разлуке?»

Мне сказала голубка: «Тяжка моя участь,

Разлюбил меня друг, оттого я и мучусь».

Та голубка на Лейлу похожа отчасти,

Но кто Лейлу увидит, — погибнет от страсти.

От любви безответной лишился я света, —

А когда-то звала, ожидая ответа.

Был я стойким — и вот я в плену у газели,

Но газель оказалась далеко отселе.

Ты пойми: лишь она исцелит от недуга,

Но помочь мне как лекарь не хочет подруга.

В груди моей сердце чужое стучит,

Подругу зовет, но подруга молчит.

Его истерзали сомненье и страсть, —

Откуда такая беда и напасть?

С тех пор как я Лейлу увидел, — в беде,

В беде мое сердце всегда и везде!

У всех ли сердца таковы? О творец,

Тогда пусть останется мир без сердец!

Бранить меня ты можешь, Лейла, мои дела, мои слова, —

И на здоровье! Но поверь мне: ты не права, ты не права!

Не потому, что ненавижу, бегу от твоего огня, —

Я просто понял, что не любишь и не любила ты меня.

К тому же и от самых добрых, когда иду в пыли степной, —

«Смотрите, вот ее любовник!» — я слышу за своей спиной.

Я радовался каждой встрече, и встретиться мечтал я вновь.

Тебя порочащие речи усилили мою любовь.

Советовали мне: «Покайся!». Но мне какая в том нужда?

В своей любви — клянусь я жизнью — я не раскаюсь никогда!

Я страстью пламенной к ее шатру гоним,

На пламя жалобу пишу песком степным.

Соленый, теплый дождь из глаз моих течет,

А сердце хмурится, как в тучах небосвод.

Долинам жалуюсь я на любовь свою,

Чье пламя и дождем из глаз я не залью.

Возлюбленной черты рисую на песке,

Как будто может внять земля моей тоске,

Как будто внемлет мне любимая сама,

Но собеседница-земля — нема, нема!

Никто не слушает, никто меня не ждет,

Никто не упрекнет за поздний мой приход,

И я иду назад печальною стезей,

А спутницы мои — слеза с другой слезой.

Я знаю, что любовь — безумие мое,

Что станет бытие угрюмее мое.

Ночной пастух, что будет со мною утром рано?

Что принесет мне солнце, горящее багряно?

Что будет с той, чью прелесть во всем я обнаружу?

Ее оставят дома или отправят к мужу?

Что будет со звездою, внезапно удаленной,

Которая не гаснет в моей душе влюбленной?

В ту ночь, когда услышал в случайном разговоре,

Что Лейлу на чужбину должны отправить вскоре,

Мое забилось сердце, как птица, что в бессилье

Дрожит в тенетах, бьется, свои запутав крылья,

А у нее в долине птенцов осталось двое,

К гнезду все ближе, ближе дыханье ветровое!

Шум ветра утешенье семье доставил птичьей.

Сказали: «Наконец-то вернулась мать с добычей!».

Но мать в тенетах бьется, всю ночь крича от боли,

Не обретет и утром она желанной воли.

Ночной пастух, останься в степи, а я, гонимый

Тоскою и любовью, отправлюсь за любимой.

Кто меня ради Лейлы позвал, — я тому говорю,

Притворясь терпеливым: «Иль завтра увижу зарю?

Иль ко мне возвратится дыхание жизни опять?

Иль не знал ты, как щедро умел я себя расточать?»

Пусть гремящее облако влагу приносит шатру

В час, когда засыпает любимая, и поутру.

Далека ли, близка ли, — всегда она мне дорога:

Я влюбленный, плененный, покорный и верный слуга.

Нет мне счастья вблизи от нее, нет покоя вдали,

Эти долгие ночи бессонницу мне принесли.

Наблюдая за мной, злоязычные мне говорят, —

Я всегда на себе осуждающий чувствую взгляд:

«Разлученный с одной, утешается каждый с другой,

Только ты без любимой утратил и ум и покой».

Ах, оставьте меня под господством жестокой любви,

Пусть и сам я сгорю, и недуг мой, и вздохи мои!

Я почти не дышу — как же мне свою боль побороть?

Понемногу мой дух покидает бессильную плоть.