Что не вовремя ночью глухой барабан зазвучал?

Что, до света проснувшись, на дереве дрозд закричал?

Миг иль целую ночь приникал я устами к устам…

Но огонь этой страсти пылающей не потухал.

Я и счастлив и грустен. Лицо мое, слышу, горит.

Не вмещается в сердце все счастье, что в мире я взял.

Головою склоняюсь к твоим, о мой идол, ногам.

На чужбину с тобой я ушел бы и странником стал.

О, когда бы судьба помирилась со счастьем моим,

Онемел бы хулитель и низкий завистник пропал.

В мир явился кумир. И прославленный ваш Саади

Изменился душой, — поклоняться он идолу стал.

Мне опостылело ходить в хитоне этом голубом!

Эй, друг, мы осмеем ханжей с их святостью и плутовством.

Кумиру поклонялись мы, весь день молитвы бормоча.

Ты нас теперь благослови — и мы свой идол разобьем.

Средь юных я хочу сидеть, и пить вино, и песни петь,

Чтобы бежала детвора за охмелевшим чудаком.

В простор пустынь меня влечет из этой душной тесноты.

Несется радостная весть ко мне с рассветным ветерком.

Пойми, когда разумен ты! Не прозевай, когда ты мудр!

Возможно, лишь одним таким ты одарен счастливым днем.

Где одноногий кипарис шумит, колеблясь на ветру,

Пусть пляшет юный кипарис, блистая чистым серебром.

Ты утешаешь сердце мне, ты радуешь печальный взор.

Но разлучаешь ты меня с покоем сердца, с мирным сном!

Терпенье, разум, вера, мир теперь покинули меня,

Но может ли простолюдин взывать пред шаховым шатром?

Пусть льется дождь из глаз твоих, и в молниях — гроза скорбей —

Ты пред невеждой промолчи, откройся перед мудрецом.

Смотри: не внемлет Саади укорам низких и лжецов.

Суфий, лишения терпи! Дай, кравчий, мне фиал с вином!

Тяжесть печали сердце мое томит,

Пламя разлуки в сердце моем кипит.

Розы и гиацинты мне не забыть,

В памяти вечно смоль твоих кос блестит.

Яда мне горше стал без тебя шербет,

Дух мой надежда встречи с тобой живит.

На изголовье слезы я лью в ночи,

Днем — ожиданье в сердце моем горит.

Сотнею кубков пусть упоят меня,

В чаши отравы разлука их превратит.

Предан печалям, как палачам, Саади!

Не измени мне, иль пусть я буду убит!

Кто предан владыке — нарушит ли повиновенье?

И мяч пред чоуганом окажет ли сопротивленье?

Из лука бровей кипарис мой пускает стрелу,

Но верный от этой стрелы не отпрянет в смятенье.

Возьми мою руку! Беспомощен я пред тобой,

Обвей мою шею руками, полна сожаленья!

О, если бы тайны завеса открылась на миг —

Сады красоты увидал бы весь мир в восхищенье…

Все смертные пламенным взглядом твоим сражены,

И общего больше не слышно теперь осужденья.

Но той красоты, что я вижу в лице у тебя,

Не видит никто. В ней надежда и свет откровенья.

Сказал я врачу о беде моей. Врач отвечал:

«К устам ее нежным устами прильни на мгновенье».

Я молвил ему, что, наверно, от горя умру,

Что мне недоступно лекарство и нет исцеленья.

Разумные по наковальне не бьют кулаком,

А я обезумел. Ты — солнце. А я? — буду тенью!

Но тверд Саади, не боится укоров людских, —

Ведь капля дождя не боится морского волненья,

Кто истине предан, тот голову сложит в бою!

Лежит перед верным широкое поле сраженья.

Эй, виночерпий! Дай кувшин с душою яхонта красней!

Что — яхонт? Дай мне ту, чей взгляд вина багряного хмельней!

Учитель старый, наш отец, вино большою чашей пил,

Чтоб защитить учеников от брани лжеучителей.

Скорбей на жизненном пути без чаши не перенести,

Верблюду пьяному шагать с тяжелой ношей веселей.

Ты утешаешь нам сердца. Бессмысленной была бы жизнь

Без солнца твоего лица, что солнца вечного светлей.

Что я о красоте твоей, о сущности твоей скажу?

Немеет пред тобой хвала молящихся тебе людей.

Пусть держит медоносных пчел разумный старый пчеловод.

Но тот, кто пьет из уст твоих, мед соберет вселенной всей.

Ты сердце, как коня, взяла и в даль степную угнала,

Но если сердце увела, то и душой моей владей!

Или отравленной стрелой меня ты насмерть порази,

Или спасительной стрелы душе моей не пожалей.

Предупреди меня, молю, пред тем, как выпустить стрелу,

Пред смертью дай поцеловать туранский лук твоих бровей.

Какие муки снес, гляди, с тобой в разлуке Саади,

Так обещай же встречу мне, надеждой радости повей!

Но хоть целительный бальзам затянет рану, может быть,

Останутся рубцы от ран, как видно, до скончанья дней.