* * *
Вернись обратно, молодость! Зову, горюю, плачу,
свои седые волосы подкрашиваю, прячу,
как дерево осеннее, стою — дрожу под ветром,
оплакиваю прошлое, впустую годы трачу.
Приди хоть в гости, молодость! Меня и не узнаешь,
седого, упустившего последнюю удачу.
Ибн аль-Мутазз
(863–908)
1—7. Переводы Е. Винокурова; 8 — 48. Переводы А. Голембы; 49–60. Переводы Г. Регистана
1
О глаза мои, вы мое сердце предали страстям!
Плоть иссохла моя, так что кожа пристала к костям.
Стан ее — как тростник, что возрос на откосе крутом,
Он склонился под ветром любви, но поднялся потом.
Пожалей же влюбленного, — я ведь опять ослеплен,
Хоть кричат обо мне: «Он спасется! Опомнится он!».
Написала слеза на щеке моей: «Видите, вот,
Это пленник любви, — он под гнетом страданий живет!».
Ничего не достиг я, лишь вздрогнул случайно — едва
Мой коснулся рукав дорогого ее рукава.
2
Я твоей красотою, безумец, оправдан вполне.
Равнодушье других — не твое! — даже нравится мне.
Дай свидание мне — за тебя я готов свою душу закласть!
До предела уже довела меня, бедного, страсть.
3
О души моей думы, поведайте мне: неспроста
Погибает любовь и меня оплела клевета?
Нет, клянусь высшей волей, наславшей несчастья на нас:
Я-то клятвы не предал и в мыслях своих ни на час.
О, когда бы посланец, что гнал, обезумев, коня,
Передал бы мой взгляд вместе с тайным письмом от меня,
Мой бы взгляд рассказал, сколько я пережил в эти дни.
Излечи же меня и прошедшую радость верни.
4
О газель, искусившая душу газель,
Я измучен, я был ведь спокоен досель!
Но явилась без спросу она и как в бой
Красоты своей войско ведет за собой.
Жизнь и смерть моя в том получили ответ:
Состоится ль свидание с ней или нет?
Мечет стрелы смертельные прямо в упор,
Как стрелок авангарда, безжалостный взор.
А над нею стоят, и святы и чисты,
Золотые знамена ее красоты.
Слева желтый цветок оттенил ее лоб,
Справа родинка черная, как эфиоп.
Как легко ты идешь, приносящая смерть! —
Надо бегством спастись, благочестье обресть!
Добродетель от ужаса вмиг умерла!
Это дьявол явился, исчадие зла!
Раньше я сомневался — сейчас убежден:
Пусть не дьявол она, но послал ее он!
Дьявол мне говорит, что нельзя побороть
Вожделений своих. Все прощает господь!
«Ты греха не страшись! И дела и слова —
Все в руке милосердного божества!»
5
Невольником страстей мой разум стал.
Я, полюбив, ложь истиной считал.
Охотник, я попал в силки газели.
Вся жизнь моя лишь выкуп? Неужели?
Она уже познала в мире страсть:
Во взоре обещание и власть.
Себе простил безумство, но со зла
Любовь я проклял, — лишь она ушла.
6
Только ночью встречайся с любимой. Когда же с высот
Смотрит солнце, не надо встречаться: оно донесет!
Все влюбленные мира встречаются ведь неспроста
Только ночью, когда все уснут и вокруг темнота.
7
Хохотала красавица, видя, что я в седине.
«Черный дуб в серебре», — так сказала она обо мне.
Я сказал: «Нет, я молод! Еще ведь не старый я, нет!».
«То поддельная молодость», — резкий услышал ответ.
Ну так что же, ведь юностью я насладиться успел,
Был когда-то я весел и радости полон, и смел!
Был с хаттийским копьем схож мой стан, и тогда
На щеках у меня не росла борода.
8
Мучительница велела замолкнуть устам поэта,
Но сладостность искушенья еще возросла от запрета.
Безумствует шалое сердце, любя развлеченья и плутни,
Кощунствуя в лавке винной под возгласы флейты и лютни.
Оно возлюбило голос, который нежней свирели,
Волшебный голос певуньи, глазастой сонной газели.
Края своей белой одежды влачит чаровница устало,
Как солнце, что распустило жемчужные покрывала.
Браслетов ее перезвоны, как звоны обители горной,
Которые господа славят, взмывая в простор животворный.
И вся она благоухает, как те благовонные вина,
Что зреют в смолистой утробе закупоренного кувшина!
То вина тех вертоградов, в прозрачную зелень воздетых,
Где зреют темные гроздья, в тени свисающих веток.
То сладкие лозы Евфрата, где струи, гибкие станом,
Таинственно и дремотно змеятся в русле песчаном.
Вокруг этих лоз заветных бродил в раздумье глубоком
Старик с неусыпным сердцем, с недремлющим чутким оком.
К ручью он спешил с лопатой, чтоб, гибкость лоз орошая,
К ним путь обрела окольный живая вода большая.
Вернулся он в августе к лозам сбирать это злато земное,
И стали сборщика руки как будто окрашены хною.
Потом на гроздьях чудесных, былые забыв печали,
С жестокостью немилосердной давильщики заплясали.
Потом успокоилось сусло в блаженной прохладе кувшинной,
От яростных солнечных взоров укрыто надежною глиной.
И это веселое сусло угрюмая ночь охладила,
И зябкая рань — мимолетной прозрачной росой остудила.
И осень звенящую глину дождем поутру окропляла,
Чтоб сусло в недрах кувшина ни в чем ущерба не знало!
Вином этим — томный, как будто оправившись от недуга, —
Поит тебя виночерпий со станом, затянутым туго.
Вино тебе всех ароматов и всех благовоний дороже,
Ты пьешь его, растянувшись на благостном розовом ложе.
Смешав пития, улыбнулся младой виночерпий толковый:
Так льют на золота слиток — сребро воды родниковой!
О друг мой, пожалуй, твоей я набожности не нарушу:
Любовь к вину заронили в мою надменную душу!
Ах, как хорош виночерпий, чей лик, в темноте играя,
Подобен луне взошедшей, чуть-чуть потемневшей с края!
Лицом с полнолуньем схожий, глядит виночерпий кротко,
Румянец его оттеняет юношеская бородка:
Она с белизною в раздоре и, утомившись в споре,
Грозится укрыть его щеки, красе молодой на горе!
Темнеет щек его мрамор, все больше он сходен с агатом,
Вели ж белизну оплакать всем плакальщикам тороватым!
О, если б мне дьявол позволил, мои взоры не отвлекая,
Оплакивать эти щеки, была ж белизна такая!
Ах, вижу я: в благочестье многие преуспели,
Над ними не властен дьявол, меня ж он уводит от цели!
Как мне побороть искушенья — несчетные — сердцем гордым,
Как мне — греховному в жизни — пребыть в раскаянье твердым?!