— Что едва не произошло? Ты видел, как Бобби разговаривал с ним, показал ему дорогу?

— Я подумал, что он войдет в дом. — От волнения Чип тер руки.

— Зачем ему было входить в дом? Ему здесь нечего делать. Бобби сказал, что хозяев нет. Он сказал бы так любому. Он расчищает заросли — и только. С помощью ножа. Ты думаешь, этот пижон решился бы с ним спорить?

В кабинет вошел Бобби, весь взмокший, в руке мачете.

Луис сказал:

— Ты объяснил этому пижону, что ты тут только помогаешь и ни черта не знаешь, а?

— Кто это был? — спросил Чип. — Чего он хотел?

— Я задал этот вопрос, — сказал Бобби. — Он не ответил.

— Но что ему все-таки было нужно?

— Ты, — ответил Бобби. — Я предупредил его, что тебя нет дома. Поэтому он собирается навестить твою мамочку, а потом, может быть, вернется снова. — Он посмотрел на Чипа в упор. — Ты видел когда-нибудь этого парня?

— Нет, — сказал Чип и покачал головой.

Но он сказал это не слишком уверенно. То ли был взволнован, то ли думал о чем-то еще. Затем он вышел из кабинета. Даже не объяснив, куда идет.

— И что ты думаешь? — спросил Луис.

— Что мы должны следить и за ним тоже, — ответил Бобби. — Работы прибавляется.

— Знаю, что ты имеешь в виду. Мы должны убрать этого недоумка с глаз долой.

— Запрем его, если понадобится, — сказал Бобби.

— Почему ты говорил, что этот пижон может вернуться?

— Я думаю, это полицейский.

— Он же ничего тебе не предъявлял.

— Нет. Но я сужу по тому, как он меня расспрашивал, — объяснил Бобби. — Как полицейский, который старается выглядеть хорошим парнем.

— Что, если он вернется?

— Подождем и посмотрим.

Чип позвонил Дон из спальни.

— Ты говорила, что тот тип был в шляпе?

Она прошептала:

— У меня сейчас клиент.

— Только скажи, как она выглядела.

— Похожа на ковбойскую. У нее загнутые поля. Но она не такая большая, как у музыкантов в стиле кантри.

Чип сидел за столом в спальне, пристально глядя в темное окно. Солнце больше не освещало двор. Он услышал, как Дон сказала:

— Включи свет, чтобы я могла тебя увидеть, — и вздрогнул. Она продолжила: — Ты назвал его человеком с рекламы «Мальборо», и я ответила: «Да, но он настоящий». Только не говори, что он приходил к тебе… пожалуйста.

— Бобби разговаривал с ним.

— Чип, если ты впутаешь меня…

— Это не тот парень. Я просто хотел убедиться.

13

Когда Рейлан представился миссис Ганз, она взглянула на его удостоверение и жетон и сказала:

— Слава богу. Я звоню в полицию каждый день, но вы первый, кто пришел.

Старушка сидела в инвалидном кресле, опоясанная матерчатыми лентами, которые, словно ремни безопасности, удерживали ее. Одна из медсестер сказала Рейлану, что миссис Ганз восемьдесят пять лет. Она и выглядела на свой возраст. Исключение составляли светлые волосы цвета белого вина. Вероятно, на ней был парик. Если бы не инвалидное кресло и не кислородный прибор возле кровати, эта комната с видом на озеро была бы, по мнению Рейлана, похожа на номер в одном отеле, куда он приходил как-то раз, чтобы произвести арест.

Он спросил:

— Миссис Ганз, вы вызывали полицию?

Старушка взглянула на медсестру, крупную чернокожую женщину, которая вошла в этот момент в комнату с букетом в руках. Она поставила вазу с дюжиной белых роз на обеденный стол, заваленный журналами и заставленный фотографиями в серебряных рамках, и взяла уже стоявшую там вазу с начавшими увядать розами, чтобы вынести ее.

Миссис Ганз спросила:

— Виктория, это розы от Уоррена?

Виктория подтвердила это и вышла.

— Виктория родом с Ямайки. — Старушка улыбнулась, взглянув на цветы. — От Уоррена.

Так звали ее мужа. Эта женщина жила прошлым.

— Каждую неделю он присылает мне четыре дюжины роз.

Рейлан сказал, что это очень мило, цветы делают комнату… они делали эту комнату веселой. Миссис Ганз сказала, что цветы приносят каждую неделю все то время, что она находится здесь. Рейлан не спросил, как это удавалось делать Уоррену Ганзу, давно уже покойному. Он подошел, чтобы понюхать розы, продемонстрировать хоть какой-то интерес, и бросил взгляд на фотографии в рамках. На всех была изображена одна и та же женщина: миссис Ганз в разные годы в больших шляпах. Миссис Ганз в большой шляпе возле «роллс-ройса» старой модели с каким-то мужчиной и маленьким мальчиком. В большой летней соломенной шляпе с цветами в руках. Рейлан сразу вспомнил о ее заросших владениях и хотел спросить, не наняла ли она садовника, но тут старушка спросила:

— Не будете ли вы любезны поговорить с ними?

Он повернулся:

— Поговорить с кем?

— Я больше не выдерживаю. Не скажете ли вы им, чтобы они прекратили это?

Он не мог не чувствовать жалости к связанной несчастной старой женщине в кудрявом парике.

— Вы говорите, что звонили в полицию?

— Ежедневно. Сначала дело было в моем нижнем белье. Я спрашивала Викторию, спрашивала Луизу, спрашивала Аду: «Что произошло с моим нижним бельем?» А они утверждали, что я все выдумываю. Я спрятала нижнее белье под кровать, завернула его в газету. Они его нашли. Они украли мое белье, мои хорошие туфли, красивую брошь, которую мне подарила моя бабушка, когда я была маленькой, все полотенца, которые я привезла из дома, мое фортепиано…

— Ваше фортепиано, — сказал Рейлан. — Оно было здесь?

— Вот здесь, у окна. Через окно они его и вытащили. Мои здешние друзья приходили ко мне обычно каждый день и просили поиграть. Больше всего они любили «Зов индейской любви» и «Роз-Мари». У меня и пластинки есть. «О, Роз-Мари, люблю вас…» Я задремала, а когда проснулась, не могла поверить. Двое цветных мужчин, как я понимаю, с Ямайки, пихали фортепиано в окно. Я сказала: «Немедленно поставьте его на место». Они не обратили никакого внимания. О, я была в ярости. Я возмутилась. Я сказала: «Неужели никто не видит их? Мой бог, они шествовали с моим фортепиано по Флэглер-авеню средь бела дня». Ни один человек здесь ничего мне не ответил, но ясно, что они знали об этом.

Рейлан кивнул:

— Кстати, миссис Ганз, вы действительно наняли человека, чтобы он занимался садовыми работами?

— Что-то происходит, — прошептала старушка, — и я думаю, что за всем этим стоит Виктория. Это еще одна с Ямайки.

— Я поговорю с ней, — пообещал Рейлан.

— Правда? Я буду вам очень признательна. — Глаза миссис Ганз светились надеждой. — Если она будет отпираться, скажите ей, что она чертова лживая негритянка.

Рейлан спросил Викторию насчет садовника, то ли кубинца, то ли пуэрториканца, который якобы приходил к миссис Ганз за деньгами.

— Это она вам сказала?

— Садовник сказал.

— Я видела похожего человека, который приходил к ней на прошлой неделе, но сама с ним не разговаривала. Когда-то сюда действительно приходили люди, с которыми она рассчитывалась. Водопроводчик, еще один, который занимался кондиционером. Больше никто.

— Она когда-нибудь ездит домой?

— Раньше ездила, когда только поступила. Уезжала на несколько дней.

— Она утверждает, что какие-то парни украли ее фортепиано.

— Да, а еще нижнее белье и обувь. Она впадает в ярость, если ей не верят. Когда я к ней вхожу, она иногда пытается ударить меня палкой, обзывает такими словами, которые я не могу повторить. Понимаете, у нее никогда не было здесь никакого фортепиано. Розы? Она присылает их себе сама, две сотни долларов, постоянный заказ. Они должны писать на открытке: «С любовью от Уоррена».

— Как будто бы от мужа, — кивнул Рейлан. — Я так и думал.

— Не мужа, — возразила Виктория. — Речь идет о ее сыне, Чипе. Но в это так же трудно поверить, как и в то, что розы ей присылает покойный муж. Чип не потратил и десяти центов на свою мать. Вы знакомы с Чипом?

— Еще нет, — ответил Рейлан. — Расскажите мне о нем.