Он знал, что должен что-то обязательно сказать им. Объяснить. Что?

Он наконец оказался на палубе, которая ходуном ходила под его ногами, будто в шторм, и сперва судорожно вцепился в протянутую ему руку Дидье, а потом с негодованием отшатнулся. Ещё чего?! Он им что, дитя малое?

А, вот что он должен сказать, и прямо сейчас. Чтобы они все знали!

Моран дождался, пока Тиш спрыгнет на палубу своего брига, и выпалил, сжимая кулаки:

— Не думайте, что вы меня купили! Я ему не был рабом и вам не буду! Я не просил вас… я не хотел… я просто хотел….

— Дидье! — испуганно вскрикнула женщина, подхватывая его. — Он же весь горит!

Это было последним, что услышал Моран, проваливаясь наконец в тёмную пустоту беспамятства.

Там, во тьме, он услышал песню.

Колыбельную песню.

Он не мог разобрать слов неизвестного ему языка, но эта мелодия… текла как прохладный ручей в чёрной обжигающей пустыне его бредовых видений.

Моран был распят на дыбе кошмаров. Он метался по постели, обливаясь потом, и ему мерещились то заплаканные, искажённые ужасом лица матери и сестры, то зловещий капюшон палача, деловито набрасывающего петлю на шею Эдварда Грира, то горящий, как факел, корпус «Разящего». Он брёл и брёл куда-то, по колено увязая в раскалённом песке, брёл под неумолимо сверкающим в чёрном небе чёрным солнцем, и ему отчаянно хотелось пить.

— Пить! — простонал Моран, едва шевеля распушим языком. — Пить!

Прохладная ладонь коснулась его лба, а потом осторожно приподняла пылавшую голову. Возле его запёкшихся губ возник твёрдый край стакана, и в рот проникли струйки воды. Вода!

Он торопливо глотал её, захлёбываясь, не в силах оторваться, и протестующе замычал, когда живительный источник вдруг исчез.

— Сейчас, не торопись, — прозвучал над ним мягкий грудной голос, и Моран с трудом разлепил зудящие веки.

Склонившееся над ним женское лицо было прекрасно, как лик Мадонны, и он, забыв о жажде, зачарованно на него уставился.

— Я что, уже в раю? — прошептал он.

Раздался мелодичный смех.

— Говорю же, не торопись, — произнесла женщина, и тут Моран узнал её.

Летиция Ламберт.

Тиш.

Он на «Чёрной Маркизе», он в безопасности. Он спасся от Грира!

— Всё будет хорошо, — словно подтверждая его мысли, проговорила Тиш и обтёрла его лицо влажной тканью. — Спи, малыш.

Малыш!

Моран собрался было возмутиться, но сон, целительный, без сновидений, без кошмаров, накрыл его враз, будто тёплым одеялом. Засыпая, он опять услышал колыбельную, убаюкавшую его, словно материнские объятия.

Когда он снова открыл глаза, то уже понимал, что находится в каюте «Чёрной Маркизы», и с любопытством принялся осматриваться. Каюта слегка покачивалась, значит, бриг вышел в открытое море. Витые стрелки старинных часов, стоявших у переборки, показывали два — пополудни, если судить по солнечным лучам, пробивавшимся сквозь багряные занавеси. А у изголовья его постели сидел какой-то мальчишка — худой, белобрысый, загорелый, и увлечённо читал огромный растрёпанный том, разложив его на коленях. На вид мальчишке было не больше пятнадцати.

Моран облизнул губы и позвал:

— Эй! Ты кто?

Вздрогнув, паренёк заложил пальцем прочитанную страницу и серьёзно поглядел на Морана:

— Я? Я Марк. Тиш сказала — подежурь, он пить захочет. Хочешь?

— Что это у тебя за книга? — с любопытством осведомился Моран, осушив полный стакан какого-то кисловатого питья, неловко налитого ему Марком из глиняного кувшина.

— «Трактат о небесной механике» Лапласа, — с готовностью доложил мальчишка, и голубые глаза его загорелись. — Второй том. Так интересно!

— Почитай мне, — зачем-то попросил Моран. Ему вдруг тоже стало интересно. И понравилось, как звучат эти два слова — небесная механика!

— Луна обращается вокруг Земли по эллипсу, то приближаясь к ней, то удаляясь от неё, — с энтузиазмом начал Марк, раскрыв книгу на заложенном пальцем месте. — Однако это движение под действием земного тяготения только в первом приближении происходит по законам Кеплера. Солнце своим притяжением действует на это движение Луны как возмущающее тело, притом с очень большой силой. Поэтому движение Луны чрезвычайно сложно.

Чрезвычайно сложно!

Моран заморгал, изо всех сил пытаясь представить себе, о чём идёт речь. Кроме того, он вдруг с ужасом осознал, что вся выпитая им сейчас и накануне жидкость усиленно просится наружу. Он беспомощно закусил губу.

Марк тем временем продолжал увлечённо читать:

— Её движение не только постоянно отклоняется от законов Кеплера, но и сама лунная орбита, как и её положение в пространстве, непрерывно меняется. Все эти осложнения движения Луны хорошо заметны, потому что Луна — ближайшее к нам небесное тело.

Канонир удручённо кашлянул и поёрзал на постели. Необходимо было срочно сообщить мальчишке, напрочь забывшему об окружающем его земном мире, о своих плотских надобностях. Но как?! Моран считал, что скорее лопнет, чем произнесёт эдакое вслух.

— Nombril de Belzebuth! Пупок Вельзевула! Марк, ты чем тут моришь нашего больного? — прозвучал рядом с ними смеющийся голос, и Моран, вскинув глаза, узнал весельчака Дидье. В руках у того был поднос с исходящей паром и вкусными запахами глиняной миской. — Прикончить его решил?

— Он меня сам попросил, — обиделся Марк, подымаясь.

— Правда, попросил, — со вздохом подтвердил Моран, глядя, как Дидье обстоятельно устраивает поднос на столике рядом с постелью, а Марк, прижимая к груди свою драгоценную книгу так бережно, словно это была Библия, выскакивает на палубу. — Я… сколько я уже тут лежу?

— Третьи сутки, — исчерпывающе пояснил Дидье, внимательно его оглядывая. — Маркиза говорит, у тебя… — Он задумчиво почесал в затылке. — А, вспомнил! Родильная горячка!

— Чего-о?

— Ох, то есть нервная, нервная горячка! — захохотал старпом, подмигнув ему. — У меня-то никогда не будет ни той, ни другой, palsambleu!

Моран закатил глаза, не зная, сердиться ему или смеяться.

— Ты что, обиделся? — оборвав смех, озабоченно спросил Дидье. — Брось, друг, я же пошутил. Или, может, ты отлить хочешь?

Моран, совершенно лишившись дара речи от столь безмятежного вопроса, только молча кивнул и опасливо потянул вниз укутывавшее его одеяло. Слава Всевышнему, он был хотя бы не нагишом, а в чьей-то ночной рубахе.

— Мыться будешь? — продолжал бомбардировать его дикими вопросами Дидье. — Ну что ты таращишься на меня, как пресвятая Тереза на ангела? Иди сюда.

Без церемоний подхватив Морана под руки, он ловко втолкнул его в какой-то закуток в углу каюты, сам оставшись снаружи, и горделиво вопросил:

— Ну как? Ты, друг, и в Версале такого не увидишь!

В глубине закутка обнаружился предмет, в назначении которого сомневаться не приходилось — стульчак. А вот для чего нужна была странная округлая штуковина с дырками, торчащая из потолка у входа? И решётка в полу?

— Ручку видишь? Поверни! — скомандовал Дидье и радостно захохотал, услышав вопль и ругательство пациента, облитого с головы до ног. Из недр штуковины лилась и лилась очень тёплая вода. Придя в себя, Моран наконец с наслаждением содрал пропотевшую рубаху и тоже засмеялся:

— Это же пресная вода! Вы спятили!

— Марк с Лукасом как-то опресняют морскую, — живо пояснил Дидье. — А греется она от солнца. Так что можешь плескаться хоть до вечера, друг. Только суп остынет, palsambleu!

Через некоторое время Моран, в свежей рубашке и отмывшийся до скрипа, с волчьим аппетитом поглощал дивное варево из огромной миски и только энергично мычал, поддакивая непрерывно тараторившему Дидье. Впрочем, тот в связных ответах практически не нуждался.

— Я в этих ихних штуках ничего не смыслю, да мне это и ни к чему, nombril de Belzebuth! Главное, что они смыслят! Видал, теперь уже и до небесной механики добрались! Ты думаешь, как мы вчетвером с таким судном управляемся? Так вот, это всё Марк и Лукас со своими механизмами. Сам увидишь, когда подымешься на ноги.