— Он не мой. Он должен жить, вот и всё. Он же… как солнечный луч, как можно дать ему погаснуть? Я ему благодарна… так благодарна… — Горло у неё сжалось, и она снова отпила из стакана. Светло-голубые глаза Кевина тревожно глядели на неё, и Клотильда ответила ему таким же прямым взглядом. — Он сказал мне… «В Порт-Ройяле есть трактир «Три бочки»… его хозяин — хороший, добрый человек… и очень одинокий. Как и ты, Кло» — вот что он сказал… — Она закрыла глаза, но всё равно чувствовала, как слёзы бегут по щекам и капают на фартук. — Боже, что я говорю! Что вы подумаете обо мне!
Пальцы Кевина осторожно сжали её запястье, и он серьёзно проговорил своим глубоким голосом:
— Я думаю, что это вы — очень хороший, добрый человек, миссис Блэр… Клотильда.
— Боже мой… — срывающимся шёпотом пробормотала она. — Только бы они успели!
— Они успеют, — спокойно заверил Кевин и, как ребёнку, вытер ей щёки своей большой ладонью. — Не сомневайтесь.
В дверном замке снова заскрежетал, поворачиваясь, ключ, и Дидье удивлённо поднялся с грязной соломы. Он никак не ждал, что тюремщик вернётся — ну разве что для того, чтобы вздуть его хорошенько. В конце концов, vertudieu, он уже изрядно достал бедолагу своими дурацкими шуточкам, так что…
Всякие «так что» махом повылетали у Дидье из головы, едва он почуял всем своим изголодавшимся нутром вкусные запахи, доносящиеся из миски, неловко зажатой в руках у Мэтью.
Morbleu, не может быть!
— Ты тут на довольствии не состоишь, чёртов прохвост, — пробурчал тот так же неловко, отводя глаза. — Вот всё, что осталось от стряпни моей старухи. И хлеб ещё.
Дидье бережно принял у него из рук хлеб и миску с кашей и судорожно вздохнул. Он знал, что нужно витиевато благодарить, балагурить, хвалить стряпню жены Мэтью и призывать на них обоих благословение Божие. Sapristi et sacristi, болтовня никогда не мешала ему поглощать добрую еду! Но он выдохнул только:
— Спасибо.
И снова застыл с миской в руках, ошеломлённо глядя на Мэтью, пока тот не отвернулся и не пробурчал, откашлявшись:
— Чего уставился? Жри давай.
И снова вышел.
Несмотря на голод, Дидье ел медленно, но успел опустошить миску и дочиста вытереть её хлебной коркой, прежде чем дверь снова распахнулась и раздалось ворчание тюремщика:
— Давай сюда миску, а вот тебе ведро, раз уж приспичило. Принесла же тебя, ирода, нелёгкая откуда-то на мою голову! Отродясь в этой клятой тюрьме никого не было.
— Я сюда тоже не просился, дядя Мэтью, — через силу ухмыльнулся Дидье.
Где он был бы сейчас, если б не эта сушёная зараза мисс Дилан, проследившая за Ивонной? Может быть, у штурвала «Маркизы» — ветер в лицо, и солёные брызги на губах, и громада парусов над головой, и тепло нагретой солнцем палубы под босыми ногами. А Ивонна — рядом, на перевёрнутой бочке, тоже босая, колотит по бочке маленькими пятками и хохочет-заливается…
Дидье ошалело моргнул. Вся эта картина представилась ему на миг так ярко и живо, что он просто не поверил глазам, снова оказавшись в тёмной затхлой камере, освещённой только неровным светом факелов из коридора.
— Какой я тебе дядя, ты, прохвост? — проворчал тюремщик, сверля его своим обычным свирепым взглядом. — У меня, благодарение Богу, таких племянничков никогда не водилось. Ты чего там наплёл нашей светлости господину губернатору, что тебя сразу не вздёрнули, а?
Дидье пожал плечами, — кандалы опять брякнули, — и лаконично ответил:
— Ну, наплёл. Жить-то хочется, дядя Мэтью.
— Прохвост и есть, — резюмировал тюремщик. Он почему-то не спешил уходить, топчась возле приоткрытой двери. — Возись вот теперь с тобой. Я с сыном так не возился.
— Ну извини, — фыркнул Дидье, почесав в затылке. — Вздёрнули бы меня — хлопот бы у тебя не было, это точно. — Он помедлил, осенённый внезапной догадкой. — А сын твой тоже тут, на Пуэрто-Сол или уехал куда?
— На тот свет. Помер он, сын-то, — тоже помолчав, тяжело проронил Мэтью, — два года скоро, как помер.
Дидье вспомнил рассказ Клотильды:
— Оспа забрала?
— Да, — кивнул тюремщик, почему-то ничуть не удивившись тому, что пленник знает про оспу. — Она, проклятущая, чёрная смерть — тогда пол-острова скосила. А мы вот со старухой остались.
— Как его звали? — тихо спросил Дидье.
— Джейк, — сипло вымолвил Мэтью. — Джейкоб то есть. Джейкоб Хью Колллинз. Старуха моя его Грачом звала, потому как он чёрненький был да смуглый. Совсем не такой, как ты. Но болтал и лыбился вот в точности… — Он осёкся, глаза его вдруг блеснули. — Да какого дьявола ты всё спрашиваешь, а я, болван, рассказываю!
Дидье собрался было объяснить ему, что боль всегда требует выхода… или что его Джейк хотел бы, чтобы о нём говорили, чтобы не забывали… но не успел.
Снаружи грохнул выстрел из мушкета. И за ним ещё один. И ещё.
Мэтью и Дидье изумлённо уставились друг на друга, а потом тюремщик попятился было назад, но Дидье оказался куда проворнее. Мгновенно дёрнув Мэтью к себе, он захлестнул свои кандалы вокруг его шеи.
— Прости, дядя Мэтью, но я уйду, а ты останешься здесь, — тяжело дыша, сказал он на ухо не сопротивлявшемуся почему-то тюремщику. — Там мои друзья.
Вся кровь вскипела у него в жилах. Ему хотелось петь и хохотать во всю глотку. Его не оставили здесь одного на верную смерть! Кто-то решил его спасти!
Он точно знал — кто.
Сорвав с пояса Мэтью связку ключей, Дидье оттолкнул его к стене. Дверь провизжала по полу, лязгнул замок.
Кандалы остались у него на руках — не было времени подбирать ключи, да и тяжёлое железо послужило бы ему хоть каким-то оружием. Его, конечно, могли пристрелить в любое мгновение, но, palsambleu, это была бы весёлая смерть!
Но коридоры подземелья были совершенно пусты. Конечно, если в губернаторской тюрьме сроду не водилось заключённых…
Будь благословен, крохотный Пуэрто-Сол, со своими ленивыми солдатами, доверчивым губернатором и добрым тюремщиком, рай для пленных пиратов!
Дидье помчался вверх по выщербленным ступенькам узкой лестницы.
И налетел на Грира с Мораном сразу за поворотом коридора.
Капитан «Разящего» и его канонир были разодеты так, будто явились сюда на губернаторский бал — в щёгольских камзолах, вишнёвом и лиловом, в белоснежных рубашках и батистовых шейных платках… вот только в руках у каждого было по пистолету, на поясах — целый арсенал, а у Морана — ещё и мушкет зажат под мышкой.
И Дидье наконец-то с наслаждением захохотал во всю глотку, когда Моран схватил его за плечи, неверяще уставившись на него своими синими-пресиними глазами, а Грир, свирепо плюнув, опустил пистолет и рявкнул:
— Чего ты носишься тут? Чего тебе в камере не сидится, олух? Я чуть не пальнул!
Дидье стиснул Морана в объятиях и захохотал ещё пуще:
— Скучно в камере, кэп! Там теперь тюремщик сидит!
— Ну-ну, — бросил Грир, внезапно отпихнув их обоих к стене, и одним выстрелом уложил вывернувшегося из другого коридора солдата.
Моран так же хладнокровно снял следующего.
— Сбей с него железки! — прорычал Грир, оборачиваясь к Морану и выхватывая из-за пояса ещё один пистолет. — И брось ты к чертям этот сраный мушкет, он всё равно разряжен!
Несколько ударов прикладом, и ржавое железо рассыпалось. Дидье облегчённо чертыхнулся, потирая запястья, а Моран отшвырнул мушкет.
— Убирайтесь отсюда! — гаркнул Грир, толкая их к выходу. — Я прикрою. Осторожнее, остолопы вы чёртовы! Нет! Дидье! Стой! Сто-ой!
Но Дидье уже не мог остановиться, по инерции вылетев прямо на очередного часового, выскочившего из-за угла — совсем мальчишку с побелевшим и перекошенным от ужаса лицом, который машинально взмахнул зажатой в кулаке саблей.
В эту ночь маркиза Ламберт никак не могла уснуть.
И никак не могла понять, что же с нею творится.
Не только удушливая предгрозовая жара была тому виной. Окна в просторной спальне, затянутые лёгкой тканью, чтоб не проникала назойливая мошкара, были распахнуты настежь. В ночном воздухе висело какое-то ощутимое напряжение, от которого смуглая кожа Тиш покрывалась ознобными мурашками.