Все эти достижения в области изменения технологии производства, высокая сознательность всего коллектива позволили нам выполнять и перевыполнять все государственные задания по количеству, качеству и сортаменту…
Лучшие люди нашего завода, не зная устали, трудятся для фронта, для Красной Армии. Передовые сталевары и мастера тт. Бобров, Сухинин, Зинуров, Гребенников, знатные доменщики тт. Беликов, Шатилин, Горностаев, отличники сортопрокатного цеха тт. Гуров, Кривошейцев, Тимошенко и многие, многие другие пользуются славой в коллективе…
Когда хотят коротко сказать о роли Магнитогорского металлургического комбината в победе над гитлеровской Германией, то просто фиксируют: каждый третий снаряд и броня каждого второго танка сделаны из магнитогорской стали. Вот и все. Так что командиры орудия, подавая команду «заряжай!», могли через два выстрела на третий отдавать приказ: «Магнитогорским — заряжай!», «Магнитогорским — огонь!..»
Н. С. ПАТОЛИЧЕВ,
секретарь Челябинского обкома партии
Алексей Толстой в августе сорок второго года писал в «Правде», что «весь наш тыл живет, равняясь по нравственной высоте Красной Армии: борется за металл, за уголь, за хлеб, за хлопок, за картошку, за производство оружия и военных машин с таким упорством, самопожертвованием, с отдачей всего себя, как это делает Красная Армия. Тыловой труд — будничный, незаметный, в нем не кровь льется, но пот, в нем не наносят жгучих или смертельных ран, но не меньше нужно величие души, чтобы день за днем, ночь за ночью, преодолевая усталость, отдавая все силы, вооружать и снабжать Красную Армию, верить в нее священной, всенародной верой, что победит и отомстит она покорителям Родины нашей».
В том, что сказал Алексей Толстой, что повторили тысячи авторов следом за ним, нет неправды. Тыл действительно помогал фронту всеми силами, делился последним, действительно жил предстоящей победой, приближал ее, действительно не жалел себя. И мы, послевоенные, искренне верили, что был только энтузиазм, что все до единого в тылу работали до изнеможения по доброй воле, по зову души, без всякого насилия. Правда, в узком кругу случайно узнавали, что все было не совсем так, как нам рассказывали приходившие в школу ветераны, что в книгах пишут правду, но неполную. Что о многих значительных фактах просто не принято писать и говорить.
Время перестройки оживило память тех, кто больше молчал. Мы вслух заговорили о том, что многие годы не могли прочитать в газетах. А потом одно издание за другим стали выдавать шоковую информацию о минувшем. Взглянув по-иному на известные события, мы вдруг стали отчетливо осознавать, что наряду с героическим в нашей истории немало трагического. Возникло много вопросов, ответы на которые не даны и по сей день. Почему в городе, окруженном лесами, солдатки замерзали от холода? Почему на дрова шли надворные постройки? Почему у рубленых изб спиливали на дрова углы? Почему в деревне пухли с голода дети и смертей было не меньше, чем на фронте?
Через много лет после войны моя мать накануне праздника Победы начала пересчитывать соседей — кто погиб на фронте, кто умер от голода, кого задавило на заводе. И количество погибших там и умерших здесь, на нашей улице, оказалось не в пользу тыла. Почему?
И, наконец, главный вопрос, который встал неожиданно именно в последние годы: почему мы в войне потеряли почти в три раза больше людей, чем воюющая с нами Германия?
Вопросы. Вопросы. Разом на них не ответить. Видимо, необходим коллективный разум, свидетельства очевидцев, особенно тех, кто многие годы молчал. Видимо, необходимо по-новому, с позиций нашего времени, осмыслить прошлое страны.
Каждую субботу в редакции челябинской областной газеты члены общественного совета проводят прием граждан. Пришлось вести его и мне. В одно из первых дежурств в совет пришел немолодой уже человек и рассказал о судьбе своего отца, который не был арестован — сам явился в военкомат по повестке, не был судим, но всю войну провел за колючей проволокой, а потом умер на поселении.
— А кем был ваш отец до войны?
— Работал учителем в школе, учил детишек математике и немецкому языку, пока его не мобилизовали в трудармию…
— В стройбат? — спросил я.
— Нет, в трудармию. Это не совсем одно и то же. Это стройбат, но за колючей проволокой. Трудармеец был приравнен к заключенному. Это почище любого стройбата. Вы знаете, миллионы людей были направлены в трудармию. В Челябинске трудармейцы вместе с военными строителями в годы войны построили металлургический комбинат, многие предприятия в Металлургическом районе, строили они и жилье. Много их там погибло…
Посетитель долго говорил. Он рассказал немало подробностей из собственной жизни: как голодал, пока учился воровать на базаре, как тайно ходил к лагерю, где жил его отец. Я записывал его воспоминания, а когда речь зашла о фамилии, он категорически отказался ее назвать, видимо, в нем не прошел тот страх, в котором жила его семья, его многие близкие в течение не одного десятилетия.
Заинтересоваться всерьез трудармией меня побудила встреча в, созданном в Челябинске обществе «Мемориал» с Карлом Людвиговичем Вехтером. Его предки, переехавшие в Россию из далекой Германии еще в позапрошлом веке, были истинными хлебопашцами. Выращивать хлеб готовился и он сам, но в начале тридцатых годов крепкое хозяйство деда, где батраками и не пахло, потому что все делалось руками детей и внуков, было признано кулацким. Всю семью из Запорожской области выселили на Урал, в сельскую местность. Здесь она снова обустроилась: почти на голом месте появился дом, сарай, купили корову. Но пожить не пришлось. Снова «раскулачили», и всю семью направили на кирпичный завод в Копейск. В 1938 году отца, дядю и его сына забрали вместе с еще несколькими рабочими завода и увезли в Челябинскую тюрьму, на этом их след оборвался до самой реабилитации, наступившей только после XX съезда партии посмертно.
Началась война. Карл Людвигович получил повестку, но в армию не взяли… Причина? Пятая графа анкеты — национальность. Взяли в трудармию. Перебрасывали со стройки на стройку.
Одеты строители были в красноармейскую форму Русские, украинцы, татары, немцы, эстонцы, армяне. Никого до поры до времени не выделяли — все на равных, работали на совесть. Но осенью сорок первого воинов-строителей немецкой национальности пригласили на собрание в армейский клуб. Проверили там документы, уточнили какие-то данные, спросили, нет ли у кого оружия — оружия не было. Вот тогда и появились возле клуба вооруженные солдаты. 700 или 800 участников собрания построили в колонну и под конвоем через весь Челябинск провели к строительной площадке будущего металлургического завода. Вели днем, через центр города, на виду у всего народа.
— Горожане, — вспоминает Карл Людвигович, — недоумевали: «Кого ведут?» Мы были в красноармейских формах, а нас сопровождали автоматчики как врагов народа? Почему? На каком основании из нас сделали врагов? Кому мы насолили? За что к нам такая ненависть?
Без малого полвека прошло с тех пор, а вразумительного ответа на свои вопросы Карл Вехнер и тысячи таких же, разделивших с ним судьбу трудармейца, не получили. Попытаемся хоть-как-то понять, что и почему произошло.
Шла суровая война. Мужик нужен был фронту. Но его труд не в меньшей степени требовался и в тылу. Где взять? Да еще как направить его туда, где труднее — на лесозаготовки, на рытье котлованов, на бетонные работы. На добровольцев тут надежды мало. Созданная же в 1934 году система Гулага (Государственное управление лагерями при НКВД СССР) показала высокую «эффективность» в борьбе с инакомыслием, стала источником мобильной и крайне дешевой рабочей силы. Заключенный не требовал вежливого обхождения, хорошего питания, здоровых условий быта, а если и требовал, то на него можно было не обращать внимания. Он не человек — он враг народа, его в короткое время можно было перебросить с одного конца страны в другой в телячьих вагонах. Только где в условиях войны взять этих самых «заключенных каналостроевцев»? Как наладить бесперебойную поставку кадров для системы Гулага — государства в государстве со своими еще более суровыми законами? Методы 1937 года уже не годились, на доносителей надежды было мало — требовался иной размах, иной подход к делу.