Голодно, холодно, трудно было нам, но мы знали одно: разве сравнить наши беды с теми, что выпали на долю тех, кто был в осажденном Ленинграде, в оккупации. Мы чувствовали себя перед ними в долгу и делали все, чтобы ускорить разгром врага.

— Особенно тяжела была ночная смена, — вспоминает Л. Г. Старикова-Коваль. — Чтобы не заснуть, пели песни, на всю жизнь тогда напелись. Получалось словно про себя, ведь все заглушал шум станков. А то играли в географию всем цехом, от одного к другому передавали, где Португалия, Аргентина или где какие горы и реки. Так заставляли свой мозг работать, отвлекались от сна. Чтобы освежиться, выходили на балкон (наш монтажный участок находился на втором этаже). И такая стояла ночная тишина, что не верилось: где-то гремят бои. И невольно мечталось. Неужели когда-то на всей земле будет мирная тишина и ночью можно будет спать?

— Нас, малолеток, очень жалела старший мастер Елена Климентьевна Ковалева, — с благодарностью вспоминает Л. А. Зыкова-Долгополова. — Мы ей, пожалуй, годились во внучки. Она где-то доставала нам дополнительные талоны на хлеб и обеды. Работали мы сначала по восемь, а затем и по 12 часов. Калибровали мы гильзы вручную, тут мне было сподручно, а как поставили автоматы, я достать до них не могла. Что делать — стали мне подставлять ящик.

Жила я тогда, как и сейчас, в поселке завода ЖБИ-1. Очень это далеко, а никакого транспорта не было, все пешком. Но всегда успевала вовремя.

В сорок третьем, помню, ходили на железную дорогу чистить пути от снежных заносов. Мороз за сорок! А у нас одежда на «рыбьем меху». Но мы не хныкали. Очистим заносы и снова в цех…

— Война застала меня в девятом классе школы № 50, — вспоминает К. А. Задорина-Потей. — Помню, к нам в школу пришла представительница завода № 541, женщина в синем халате, и сказала, что нужны рабочие руки. Всех изъявивших желание работать пригласили в райком комсомола, там сообщили, что мы должны считать себя мобилизованными. До шестнадцати мне не хватало недели, так что в третий цех я пришла уже взрослой. И работать сразу стала как взрослая.

— О заводе мне сказали подружки. Я тогда уже работала в пекарне, но сразу же перешла на патронный. Здесь, считала, важнее. Пятнадцати мне тогда еще не было, — рассказывает Л. А. Зыкова-Долгополова.

Семнадцать лет исполнилось в сорок первом Л. Г. Стариковой-Коваль, шестнадцати не было А. П. Петровой… Из всех, кто прислал в редакцию свои отклики, лишь Н. М. Тихомировой было за двадцать. В годы война она стала первой на заводе многостаночницей. При норме два станка работала на двенадцати, то есть за шестерых. И о ней писали в газете, говорили по радио. Прилетал даже корреспондент из Москвы. О челябинской многостаночнице передавали стихи по радио.

— В сорок третьем меня приняли в партию, — говорит Н. М. Тихомирова. — Никогда не забуду этого дня, принимали меня коммунисты завода. Партийный билет напоминает мне о моем вкладе в победу, а еще — газеты тех лет, которые я бережно храню: в них и о моем ударном труде.

В газетах, которые сохранила Нина Моисеевна, буднично рассказывается о самоотверженном труде девчонок. Взрослых среди них почти не было. Парнишек того меньше, ведь они работали здесь лишь до призыва в армию. Выступление Нины Тихомировой публиковалось в октябре сорок второго с обязательством: «Приложу все свои силы к тому, чтобы с каждым днем давать все больше смертоносного металла для успешного разгрома немецкой грабармии». Рядом — портрет молодой решительной женщины.

У нее были явные актерские способности. Сдавала экзамены и даже приходил вызов в студию МХАТ. Но это все до войны. Было тогда движение жен-активисток. Муж Нины Моисеевны руководил строительством железнодорожной ветки Чурилово-Синеглазово, а она занималась общественной работой среди женщин. В сорок первом организовала женскую помощь новому заводу — патронному. Он только-только въехал и обживал институтские корпуса. Ей предложили место в конторе. «Только в цех, только к станку», — настояла она.

Поставили на калибровку. Это контроль по размерам патронов. Для этого ящик с ними, пуд весу, поднимаешь, высыпаешь рядом со станком. После выбраковки ссыпаешь в ящик и оттаскиваешь. Легко ли женщине? Сколько таких «поднять-опустить» за смену? А ведь станок-то сначала только один, потом два, шесть, одиннадцать. Сколько же тонн за день! Конечно, таких старались поддержать. Четыре порции супа зараз из мороженой картошки. В конце войны Тихомирова — мастер. Тяжесть не меньшая, хотя и не в тоннах. Девчонки, они есть девчонки.

«Правда» как-то посвятила челябинскому заводу № 541 целую полосу. Он тогда по Наркомату боеприпасов занял второе место. Находился наркомат, кстати, в Челябинске, занимал полукруглое здание на площади Революции. На «правдинской» полосе выступление Н. Тихомировой: «Я стала хозяйкой 11 станков».

— В конце сорок первого ввиду тяжелого военного времени нас, учащихся РУ-2, распределили по заводам. Несколько человек направили на номерной завод, который выпускал патроны, — вспоминает один из немногих мужчин № 541-го Г. А. Суворов. — Наш свинцеплавильный участок во втором цехе давал для пуль свинцовую проволоку. Находился в старом складе-сарае. Наш участок молодежный. Мне было шестнадцать лет, да и остальные ненамного постарше, но работали как взрослые — в две смены по 12 часов.

Часто приходилось оставаться и после смены, если какой-нибудь пресс выходил из строя. Ремонтировали их сами. Каждый из нас имел все специальности, которые необходимы для нашего участка. Были слесарями по ремонту, прессовщиками, кочегарами на печах для плавки свинца, грузчиками на загрузке ванн свинцом. Жили единой семьей и помогали, и заменяли друг друга во всем.

Т. Г. Крехина-Маслова была эвакуирована с семьей в Челябинск в сорок первом. На патронном, кроме нее, работали мать и сестра.

— Жили мы в общежитии пединститута, — вспоминает она. — В комнате на 11 квадратных метров нас было 12 человек. Как мы размещались? Работали по 12 и более часов, так что спали по очереди. Особенно трудно было в ночные смены. И вот когда засыпали на ходу, наш мастер Полина Семеновна посылала за пустыми ящиками на улицу. Сон проходил, и мы начинали снова работать.

Трудно, но никто не хныкал, и делали все, чтобы ускорить разгром врага. Среди нас были слабые, больные из-за плохого питания, голода. Тяжести совершенно не могли поднимать, а ведь ящики по 40—50 килограммов, но мы помогали друг другу и подбадривали. Говорили: вот кончится война, хлеба наедимся досыта, и у всех силы прибавятся.

Тамара Георгиевна вспоминает, как за перевыполнение обязательств ее, Клаву Воронину, Шуру и Маргариту Мясищевых премировали отрезом шелка. Вручал эту премию сам директор завода Алешин.

— Шли к нему и так боялись. Он был очень строгим, нам тогда казалось. А он так просто пожал наши грязные руки и сказал: «Спасибо, дочки!» Обратно мы не шли, а бежали. Ведь в то время получить кусок шелка было большим счастьем. Нас все поздравляли, обнимали.

После окончания войны семья Крехиных, как и другие эвакуированные, вернулась в Калинин.

«Прочитала материал «Я ведь тоже с завода № 541», и стало очень приятно на душе, что наш труд во время войны не забыт, — писала Людмила Александровна Павлова-Кравченко из Ставрополя. — Я тоже работала на этом заводе. Мне тогда не было еще и пятнадцати лет. Работала в цехе № 3, который выпускал готовую продукцию, идущую прямым назначением на фронт (начальником цеха была Карелина)».

Л. А. Павлова-Кравченко не писала, как она работала, но медаль «За трудовую доблесть» говорит сама за себя. А ведь было ей в ту пору всего 15—16 лет.

«Я стояла на трех автоматных станках, потом перешла на шесть. Когда к нам пришла Нила Тихомирова, она начала работать на моих станках, затем взяла еще шесть станков. А я пошла контролером. — Это из письма Л. С. Шурчковой. — У нас на квартире расположились две эвакуированные семьи, а сама я домой ходила редко. Составлю три ящика патронов, посплю немного за станками и снова кого-нибудь подменять. Я могла работать на всех станках. Особенно в ночные смены мы, контролеры, проверив станки, подменяли слабеньких несовершеннолетних».