«Скорее бы вечер, — думал каждый, — скорее бы кончилось все это…»

Нет ничего мучительнее, чем такое вот ожидание, когда напряжены каждый нерв, каждая клетка тела. Кажется, лучше бы начать бой, лучше рискнуть и идти по открытому полю, но не сидеть сложа руки и не ждать в бездействии.

Бойцы нервно курили, часто меняли позы, перекладывали с места на место оружие. Было видно, как трудно дается им вынужденное ожидание.

Бруслов понимал состояние бойцов. Вот он присел возле них на камень, открыл полевую сумку и вытащил из нее узкий голубой прямоугольник. Бойцы внимательно наблюдали за ним.

Он глядел на товарищей и видел, как загорелись их глаза; впервые за последние семь-восемь часов улыбка осветила их лица. Они хорошо знали, что было в руках у Бруслова: не раз они видели у комиссара такой же голубой прямоугольник.

Это была листовка с портретом Ильича, наклеенная на кусок голубого картона. Картон местами поблек, выцвел, но портрет на листовке сохранился: со знакомым прищуром глаз, с улыбкой, тронувшей губы, Ленин, наш Ленин улыбался нам.

В поле ходили люди, кругом по дорогам ездили полицаи, проезжали на мотоциклах немцы. Нас каждую минуту могли обнаружить и навязать бой в невыгодных, тяжелых для нас условиях, но нам казалось: совсем близко, рядом с нами великий наш человек. И мы становились спокойнее, увереннее в своих силах, руки крепче сжимали оружие.

Два часа дня. Четыре часа. Шесть. Вечер…

Народ с поля разъехался, опустели дороги. Дождавшись темноты, мы по открытому полю направились к Воробьевскому лесу. Замыкающим шел комиссар.

С полей тянуло опьяняюще сладким запахом спелой гречихи. А мы жадно хватали раскрытыми ртами заметно посвежевший воздух и готовы были отдать все за кружку (одну только кружку!) холодной воды. Через час мы уже спускались к реке.

Через несколько дней наша разведка побывала в селе Слобода. Немцев здесь уже не было, и разведчикам не стоило большого труда разыскать человека, с которым мы говорили в овраге.

Как родных, он встретил наших товарищей. Накормил их ужином. Напоил чаем. Прощаясь, сказал сокрушенно:

— Вы меня, наверно, ругали за то, что я не сдержал слово: сразу уехал тогда в Слободу. Признаюсь, встретив своих, советских людей среди белого дня, под самым селом, чуть ли не на глазах у немцев, я до того разволновался, что сердце заболело. У меня это старое дело — еще до войны ездил в Киев лечиться. Вот объяснил я, значит, тогда жене и соседям, что плохо мне, и поехал домой. А вечером взял бутыль молока, три буханки хлеба и прямо в овраг, да никого не нашел — вас уже не было.

— Заставили вы нас в тот день поволноваться, — стал вспоминать Александр Агарков.

— Да-а-а, встреча в тот день была… — закончил хозяин задумчиво, — навек запомню!..

— А у нас для вас подарок, — улыбаясь, произнес Агарков. — Комиссар передал. Просил вас найти и передать.

Он раскрыл вещмешок и вытащил из него листовку с портретом Ленина — ту самую листовку, которую Бруслов носил с собой.

— Вот, — сказал он, протягивая хозяину подарок. — Примите от комиссара и от нас на память.

— Спасибо вам! — взволнованно сказал хозяин. — Спасибо!

Он долго рассматривал портрет, читал текст листовки. Затем встал, отодвинул одну из висевших на стене репродукций и, завернув в газету, бережно спрятал за нее листовку.

— Радость людям будет большая! — сказал он приподнято. — Скажите своему комиссару: подарок в надежных руках. Из хаты в хату будем передавать его подарок, скажите. Из хаты в хату правду понесет. Честное слово даю, что так именно и будет. Пусть комиссар не сомневается!

КОНЕЦ ПРЕДСТАВИТЕЛЯ СТАВКИ

С некоторых пор в маленьком и тихом польском городке Улянуве, оккупированном немцами, стали происходить непонятные вещи: проходы у отдельных зданий оплетались колючей проволокой, кое-где на перекрестках и на окраинах появились дзоты, были введены вечерние и ночные пропуска. Улянув превратился в город, охраняемый с особой тщательностью, но почему это происходило, никто в штабе партизанской дивизии имени Ковпака объяснить не мог.

Дважды, по заданию майора Юркина, ходил в Улянув польский партизан-разведчик «Владек», но сведений добыть ему не удавалось. Наконец после осторожной и тщательной разведки он узнал: в Улянув прибыл представитель гитлеровской ставки, некто фон Бриллинг. Фон Бриллинг был невысокого роста, с большой, круглой, как бильярдный шар, головой, пучеглазый и багроволицый. По словам польских разведчиков, работавших в полиции, он неплохо владел русским и польским языками.

На совещании немецкой администрации и польской полиции «представитель ставки» заявил о своем намерении уничтожить партизан в их крае.

— Особенно опасным, — сказал фон Бриллинг, — является содружество польских партизан с советскими, которые прорвались с Украины на территорию Польши. Связного русских партизан «Владека» видели в нашем городе на прошлой неделе. Это недопустимо. Русские получают сведения от поляков. Необходимо выследить и схватить «Владека».

В донесении на имя начальника разведки Юркина «Владек» писал, что в ряды партизан якобы проникли фашистские осведомители, что сведения о действиях партизан немцы получают из их рук, причем очень оперативно. Об этом «Владеку» сообщили польские патриоты, работавшие в полиции. «Владек» просил принять самые срочные меры, чтобы обезвредить предателей.

Вскоре Юркин встретился с «Владеком». Он подробно расспросил польского разведчика об обстановке в городе, наметил с ним план действия.

— Спасибо за предупреждение о предателях, — сказал Юркин. — Думаю, мы сумеем их раскрыть. А ваша задача — фон Бриллинг… Чувствую, неспроста прилетел сюда этот фашистский гусь. Узнайте о нем как можно больше.

— Все будет в порядке! — ответил «Владек». — Слово поляка!

Шли дни. И вот разведчики «Владека» сообщили: в Улянув привезли из Берлина радиоаппаратуру и оборудование для организуемой здесь точки ВНОС[6]. Начальником точки назначен фон Бриллинг. Отныне гитлеровцы будут засекать приближение советских бомбардировщиков, предупреждать свои глубинные пункты, вызывать истребителей.

Вот чем, оказалось, объясняется появление в Улянуве фашиста Бриллинга!

Юркин снова встретился с «Владеком».

— Командование наметило меры по разгрому пункта ВНОС, — сказал Юркин. — Пан «Владек», поскольку вы вели разведку в Улянуве, вы и будете главным проводником в операции. Операцию, по приказу командования, проводит третий полк. Руководство ею возложено на Петра Евсеевича Брайко. Командир он опытный, хладнокровный. Вы, пан «Владек», войдете в состав основной разведгруппы.

Уточнив задачу, Юркин добавил:

— Дело, как видите, важное и сложное. Будьте осмотрительны! Постараемся операцию в Улянуве провести внезапно и без особого шума. Прямо скажу: на вас, пан «Владек», большие надежды.

— Все будет в порядке. Слово поляка! — как обычно, коротко ответил «Владек».

…В обед в крестьянскую хату, служившую нам штабом, Вершигора, после беседы с глазу на глаз с начальником разведки, вызвал весь командный состав.

Партизаны собрались быстро. Командиры полков, рот, отдельных подразделений сидели на лавках, стояли у дверей и окон. Хозяева хаты, их гости и кое-кто из соседей — был воскресный день, — находились тут же, в смежной комнате.

Предупредив о том, что «надо держать язык за зубами», Вершигора огласил секретный приказ об операции, связанной с наступлением на город Тарногруд. Затем командир предоставил слово начальнику разведки. Юркин, в свою очередь, предупредил партизан о том, что «операция секретная и не надо болтать о ней». В конце совещания выступил начальник штаба партизанской дивизии Войцехович. И он, предупредив командиров о секретности операции, попросил их подобрать проводников из местных жителей, хорошо знающих дорогу на Тарногруд.