– Слушай, Черный, просто смешно…

– Вот! – он припер меня к стенке и торжествовал. – Тебе смешно! А не любишь и не женишься, так не лезь.

– А ты женишься?

– Да! – глаза его сверкнули в темноте. – Да! Клянусь богом! Я люблю ее и женюсь на ней. И мне наплевать – слышишь! – наплевать на то, что другие говорят про нее.

– А она?

– Что – она?

– Она тебя любит?

– Это не важно! Не любит, так полюбит – ты же сам видишь, какой я парень. Только ты не лезь, не становись между нами. Вот тебя-то она точно не любит, ты ей даже не нравишься.

Все мое самолюбие взбунтовалось против такого наглого утверждения. Я засмеялся – несколько искусственно.

– Я ей не нравлюсь, а тебя она выгоняет. И в тот раз выгнала, с костюмом, и вчера, и сегодня! Только зря проторчал под дверью.

Это была просто догадка, но как только я ее высказал, то сразу увидел, что прав. Черный отшатнулся, как от удара.

– Это тебя совершенно не касается. Это мои с ней отношения, и до них нет никому дела… Да, стоял под дверью, да, и еще буду стоять. Месяц! Два! Год! Десять лет! Пока она не будет моей… А ты, ты… Пойми, болван, она не к тебе, не вот к этому типу с носом картошкой и соломенными волосами, хорошо относится. Она так относится к тебе просто потому, что ты русский. Ты первый русский, которого она видит. Поэтому она к тебе так относится. К русскому, а не к тебе. Не к тебе! На тебя, какой ты есть, ей наплевать. Вокруг нее не такие ходят.

– Кончим этот разговор, – тихо сказал я, чувствуя, что еще несколько слов и мы сцепимся с ним, как мальчишки.

– Ты мне сначала обещай.

– Ничего я тебе обещать не буду. Пусти меня.

Он сунул руку в карман:

– Не будешь?

В кармане у него лежал складной нож. Я разозлился.

– Пошел к черту!

Толкнул его и двинулся дальше по тропинке к бункеру.

Он шел за мной, и его ненавидящий взгляд все время жег мне спину.

Нас разбудил стук в дверь. Фазекаш – он был уже на ногах – побежал открывать.

Вошел хозяин, улыбающийся, чисто выбритый.

– Какой сегодня праздник? – крикнул Черный.

– А то не знаешь!.. Нет, вы в самом деле молодцы, в городе только и разговоров, что о вчерашнем.

Мы все разом повскакали с нар.

– А что говорят?

– Что говорят? Да у меня голова распухла от слухов. Кто говорит, парашютистов была рота, а кто – целый батальон. Кто говорит, подорвали двадцать танков, а кто – все сто.

– Сто танков! – завопил Черный.

– Не может быть, – прервал я его восторги. – Таких эшелонов не существует в природе.

– Двадцать тоже не так плохо. – Янчи весь светился от сдерживаемой радости. – Кто побывал на фронте, тот знает, что значит подбить хотя бы один танк.

Лишь Фазекаш мрачно супил брови.

– К черту! К черту! – не выдержал он. – В следующий раз я пойду с вами, даже если у меня на месте усов будут не белые пятна – алые розы!

– Скорее – шипы! – захохотал Черный.

Фазекаш погрозил ему кулаком:

– Заткнись, остряк!.. И попробуйте только меня удерживать!..

Хозяин пришел не только для того, чтобы рассказать нам о слухах, вызванных вчерашним взрывом. Бела-бачи прислал за мной, надо явиться к нему на квартиру.

– Почему его? – опять завопил Черный. – Почему всегда его?

Хозяин пожал плечами:

– Увидишь Бела-бачи – спроси сам.

Мы пошли к двери.

– Помни, что тебе сказано, – бросил Черный мне вслед.

Я повернулся к нему:

– У меня плохая память.

Фазекаш и Янчи удивленно смотрели на нас…

От улицы Гонведов до дома Бела-бачи неблизко. Путь лежит по центральной улице, мимо штабов, возле которых вышагивают вооруженные автоматами часовые, мимо двух комендатур – венгерской и немецкой. То и дело попадаются патрулирующие зеленорубашечники, солдаты, жандармы. Но я смело шагаю им навстречу. События сегодняшней ночи зарядили меня уверенностью. Иду и смотрю в глаза жандарму, улыбаюсь насмешливо и обзываю его про себя всякими нелестными словами. Дурак ты! Олух царя небесного! Знаешь, кто перед тобой? Да я же, я один из тех, кто взорвал вчера эшелон с танками! Да, да! А вот попробуй, узнай, что это я!

И жандарм… Жандарм вытягивается в струнку перед офицером и выпячивает грудь. Я даже не козыряю в ответ, лишь небрежно киваю головой.

Город как-то странно изменился. Все вроде бы по-прежнему: и старинные дома с узкими высокими окнами, и трамваи с людскими гирляндами у дверей, множество военных машин. И все-таки в облике города появилось что-то новое, напряженное, тревожное.

Я никак не мог определить, что же именно вызывало во мне это ощущение. То ли люди, собиравшиеся небольшими группами по два-три человека возле подъездов, о чем-то шептавшиеся между собой и умолкавшие при моем приближении. А может быть, пропагандистские плакаты? Если раньше я их видел только на рекламных тумбах и щитах, то теперь ими было оклеено все вокруг. Со стен домов, с ворот, с витрин магазинов, со всех сторон лезли на прохожих кроваво-красного цвета чудовища со звездами на лбах – только в кошмарном сне может присниться что-либо подобное. Вероятно, по замыслу авторов, вид этих чудовищ должен был вызывать ненависть, вселять мужество и отчаянную решимость биться с большевиками до конца. Но фашисты явно пересолили. Даже у меня чудовища с плакатов вызывали ощущение, близкое к страху. Что же тогда сказать про бедных жителей?

Поток машин не ослабевал ни на минуту. Одна за другой смрадно взвывали мощные армейские трехоски. В кузовах сидели солдаты в касках, запыленные, с серыми усталыми лицами и погасшими взглядами.

Обычное дело – переброска войск. Но и здесь ощущалось что-то новое, непривычное. Вот и прохожие остановились на обочинах, а уж они-то привыкли к оживленному движению по главной магистрали своего города.

И тут я сделал великое открытие. Как все великие открытия, оно было до крайности простым.

Да ведь машины идут не на восток, а на запад! Не на фронт, а с фронта!

Неужели фашисты сдают город? Так неожиданно, без боя? Ведь фронт далеко. Я ни разу не слышал даже отдаленного гула орудий.

Я остановился. И тотчас же ко мне бочком пододвинулся стоявший на краю тротуара маленький седенький старичок с зонтиком, в котелке, и, взглянув одновременно робко и испытующе, произнес:

– Разрешите вам задать один вопрос, господин военный?

– Сделайте милость.

– Благодарю вас. – Он вежливо приподнял котелок.

Я думал, старичок спросит про машины. Но его интересовало другое.

– Не откажите в любезности, скажите, пожалуйста, это правда, что русские… – Он оглянулся по сторонам. – Что русские начали наступление на Будапешт?

– На Будапешт?! – Я уставился на него.

– Благодарю вас.

Старичок снова приподнял котелок и поспешно отошел.

А я все стоял и смотрел на проезжавшую мимо колонну. Теперь уже шли противотанковые орудия. Не кокетливые, новенькие, ярко-зеленые, только что с завода, а облупленные, с глубокими вмятинами и шрамами на щитах, с черным нагаром вокруг дульных отверстий.

И тут меня снова осенило. Войска перебрасывают к Будапешту! Их спешно снимают с одного участка фронта, чтобы бросить на другой, более опасный, туда, где прорыв.

Завыли сирены. Колебнулась земля, и через несколько секунд послышались глухие, задержанные домами звуки разрывов. Наши летчики нащупали фашистскую колонну.

Улица мгновенно опустела. Машины по-прежнему продолжали движение, но солдаты на них зашевелились, подняли к небу головы, обеспокоенно переговариваясь. Торопливо стреляли зенитки, дождь осколков хлестал по крышам. Жандарм, стоя в воротах, что-то кричал мне, показывая рукой вниз, вероятно, требовал, чтобы я спускался в убежище. Я сделал ему знак: здесь мне близко, рядом – и пошел к переулку.

На улице, где жил Бела-бачи, я не встретил ни одного человека – бомбежка все еще продолжалась, Лишь возле старинной католической церквушки, прижавшись к стене и бормоча молитвы, стояли две монахини в синих сутанах с огромными, из сильно накрахмаленной белой материи головными уборами, похожими на гигантских бабочек.