Сашка благодарно посмотрел на меня:

— Зимой здесь хорошо. Бегай себе по степи на лыжах… Вот только волки.

— Разве есть?

— Зимой иногда попадаются.

Я подумал немного и сказал:

— Еще, может, быть, его и не посадят вовсе. Он не очень виноват. Его Миша запутал, ясно! Он кого угодно запутает… Или выпустят на поруки в крайнем случае…

Нам повезло. Возле столовой стояла грузовичка нашего знакомого шофера. Сам он, мурлыча свою вечную «И тибе, и мине — хорошо», накачивал спущенный скат. Нас он сразу узнал, обрадовался даже:

— Слетайте за водой, хлопцы. Пить охота — помираю! Мы принесли ему холодной воды из колодца, покачали немного скат, пока он пил. А когда, поставив колесо на место, шофер стал заводить мотор, попросили:

— Довезите, пожалуйста, до Больших Катков.

— Что вы, хлопцы, да мне совсем в другую сторону. Вот вечером обратно поеду — тогда с вашим удовольствием.

Но не могли же мы ждать до вечера!

Шофер подбросил нас до шоссе. Там стали голосовать. В Большие Катки шло совсем мало машин, все больше оттуда.

Одна машина, правда, остановилась, но полная, сесть некуда. Водитель другой машины притормозил, проезжая мимо, крикнул сердито:

— Что, балуете? Что балуете? — И дальше.

Вероятно, он и представить себе не мог, что у таких пацанов, как мы, тоже бывают важные дела.

Зато третьей оказалась машина директора совхоза и за рулем он сам. Мы и мечтать не мечтали ехать в Большие Катки на, «Волге», на мягком заднем сиденье, даже руки не подняли. А вот директор взял да и остановился. Потирая свою бритую голову, спросил:

— Куда собрались?

Я ответил, чтобы не очень врать:

— Большие, Катки посмотреть.

— А обратно как?

— Автобусом. — Я показал ему рубль.

И он без слов взял нас с собой.

Мы смотрели, как несутся мимо телеграфные столбы, как позади остаются грузовые машины, которые нас не посадили, и тихо радовались, боясь лишний раз напомнить о себе — вдруг директор почему-то передумает и высадит на дорогу?

Он первый начал с нами разговаривать. Спросил Сашку:

— Ты чей? Что-то я тебя не знаю.

— Яскажука племянник, — ответил Сашка негромко, почти шепотом.

— Николая Сидоровича? О, у тебя дядька человек!

Сашка низко-низко наклонил голову.

— Ударник коммунистического труда! Первый по совхозу. — Директор смотрел не на нас — вперед, на дорогу. — Двадцать шесть рационализаторских предложений за один только год — шутка сказать!

Он стал рассказывать о разных добрых делах Яскажука, хвалил его очень. А нам обоим было неловко, мы боялись взглянуть друг на друга…

Большие, Катки появились сразу, за лесистым пригорком. Съехали под гору и очутились на сельской улице. Директор довез нас до базара:

— Дальше не по пути.

Мы помахали вслед «Волге», пока она не завернула за угол, и стали искать автобусную остановку. Смотрели вывески, спрашивали людей, боясь опоздать к прибытию автобуса. А остановка оказалась совсем рядом, возле киоска, где продавали мороженое.

Разменяли мой рубль, выпили газ-воды, сколько хотелось, съели по две порции мороженого. Потом устроились за газетной витриной на другой стороне улицы.

— Наблюдательный пункт что надо! — говорил Сашка. — Все отсюда увидим.

От нечего делать я стал рассматривать газету за стеклом. По ней, старой, пожелтевшей от солнца, рывками ползала взад и вперед большая зеленая муха. Вдруг откуда ни возьмись воробей. Подлетел, стукнул клювом в стекло — и на провода. Сидит, головой крутит, наверное, никак не поймет, что случилось: прицелился точно, а мухи в клюве нет. Посидел, подумал и, снова спикировал на муху. И опять остался с носом.

Так воробей слетал с проводов и долбил по стеклу много раз — упрямый! Муха знай себе ползает за стеклом, воробей обиженно чирикает и сердито крутит головой, а я веселюсь так, что прохожие оглядываются.

Представление кончилось тем, что Сашка вспугнул воробья. Вскочил с тумбы, на которую присел, крикнул:

— Толька, внимание!

Маленький пузатый автобус был набит пассажирами под завязку. Целая толпа с мешками и корзинками потекла от него в сторону базара. Миша вышел последним — я уже потерял всякую надежду, решил, что он вообще не поехал. В новом костюме, в соломенной шляпе — ух ты! Топает себе по деревянному тротуару, голову поднял, по сторонам не смотрит. Да если бы и посмотрел, все равно ему нас не увидеть. Мы прятались за прохожими. Прилепимся к кому-нибудь сзади — и словно в шапке-невидимке.

Довели Мишку до магазина культтоваров и остались у двери, не решаясь зайти во внутрь.

— Он, наверное, за пленкой, — сказал я разочарованно.

— Да? — тотчас же возразил Сашка. — А если у него здесь сообщники и он хочет передать им гривну? Жди!

А сам шмыг в магазин, надежно укрывшись за бабкой с двумя внучатами на руках.

Минуту спустя Миша вышел из магазина. И Сашка вслед за, ним появляется:

— Точно! Пленку купил. Для отвода глаз. Ух, и маскировочка! Такая маскировочка!

Куда теперь Миша подастся?

В сторону базара — вот куда он пошел. И мы за ним, как будто на невидимой веревочке. Только бы не заметил!

На базаре, в крытом ряду, я увидел знакомую. Толстая, в платке. Тетка Анисья! Распевает:

— А ну, кому медку! Сладкий медок — подставляй роток! Сытно естся, крепко спится. А ну, кому медку, сладкого, пахучего!

Вот бы к ней подобраться! Там внизу, под прилавками, между досками такие щели — все видать.

Сашка понял меня с полуслова, закивал быстро-быстро в знак одобрения, и мы разделились. Он остался у повозок, возле выпряженных коней с унылыми мордами, нехотя жевавших солому. А я бочком, бочком — и юркнул в крытый ряд.

— Здрассте!

— Ой! — тетка Анисья вздрогнула. — Разве можно так пужать? У меня ж сердце!

— Медком своим торгуете? — произнес я противным заискивающим голоском.

— Кабы своим! — завертелась тетка Анисья. — Чужой. Теткин мед. Попросила старуха — как откажешь?

Подошла покупательница:

— Мед хороший?

— Сладкий, пахучий! — снова завела тетка Анисья. — Поедите, еще захотите. Вот у хлопчика спросите, он вчера целую банку один съел.

Покупательница взяла полкилограмма, ушла, бранясь, что дорого, что если бы не для больного ребенка, она бы ни за что не купила.

— Сегодня он что-то пожиже, мед, — заметил я.

— От солнца, милый, от солнца. Надо же, жарища такая. Печет да печет без роздыху.

И опять стала петь, зазывая покупателей.

Миша неожиданно возник совсем рядом, я едва успел нырнуть под прилавок. Что он делает? Остановил одного прохожего, другого. Что-то шепчет им, хлопает себя по пиджаку.

Вот старик какой-то в потертом пиджачке заинтересовался. Отошли в сторону от людского потока, еще ближе сюда, ко мне.

Миша сует руку в карман. Гривна! Золотая гривна! Я сам видел, как она сверкнула на солнце.

Я забыл про осторожность, про все на свете, выскочил из-под прилавка, заметался. Что делать? Ведь он ее сейчас продаст.

Нет! Не продал… Старик не купил, ушел, качая головой. Наверное, не сошлись в цене.

А Миша уже другого остановил, опять гривну показывает.

Тетка Анисья тоже увидела. Пухлую руку приложила козырьком ко лбу.

— Чем там парень торгует? Глянь-ка, милый, у тебя глаза повострее.

— Кажется, золото. Подкова золотая или что.

Она прямо вся задрожала:

— Постой здесь минутку, милый, покарауль товар. Я пойду гляну.

И поплыла к выходу из ряда.

Миша почти не таился. Расхаживает с гривной в руке, предлагает в открытую.

Вот они сошлись, Миша и тетка Анисья, совсем от меня близко. Я присел, смотрю в щель, слушаю во все уши.

— Что продаешь?

Миша встревожился, сразу гривну — раз! — и в карман.

— Ничего.

— Где ту штуку взял? — наступает на него тетка Анисья. — Говори, где взял?