Мы быстро усвоили урок: никогда не надо сдаваться раньше времени.

— Хорошо, — уступает раздавленная в лепешку Ангелина. — Все что хотите, но я могу рассчитывать на вас, Francuzi?

— Nema problema!

Отключаюсь, куда более уверенная в себе чем в начале разговора. Ради имиджа потенциальной кинозвезды стоит немного потрудиться, а окружающие, судя по всему, считают, что я веду себя совершенно нормально.

Мы еще несколько часов пьем за «Хеди Ламарр», за клип Цецы, который она намерена снять на яхте президента и в котором намерена занять девок с силиконовыми сиськами, за будущую карьеру Алена, актера в фильме «Милена» и постановщика фильма «Хеди Ламарр»…

— Ты породишь на свет шедевр, — предсказывает президент.

Клеопатра раздумывает, где лучше купить виллу — в Санта-Монике или в Беверли-Хиллз, но в конце концов выбирает Бель-Эр, самое шикарное и самое безвкусное место на земле. Само собой — самое дорогое. Но с теми бабками, какие у нас будут, можно не скупиться.

И тут вдруг в кают-компании появляются пятеро мужчин с девятимиллиметровыми пабеллумами в руках. Без минутного колебания, так, будто они давно все отрепетировали, люди с парабеллумами распределяют между собой пространство. И вот уже одна пушка наставлена дулом на президента, остальные — проследив за передвижениями новоприбывших, только слепой бы не заметил — держат на прицеле каждого из нас. Мы понимаем, что влипли.

Едва мы успеваем это осознать, как на пороге вырастает еще один мужчина — в кожаном пальто до лодыжек, в черных очках, с напомаженными волосами. Вид у него дико надменный, смотрит он на нас свысока. Не говоря ни слова, он нас изучает, от чего напряжение вырастает еще на градус, потом обращается к президенту по-итальянски: то ли речь произносит, то ли чем-то грозит, а может, попросту объявляет, что сейчас нам всем абзац.

Мы не шевелимся. Все полностью протрезвели.

Президент — так же, по-итальянски, — отвечает нежданному гостю, в свою очередь меряя того взглядом, — прямой, ничуть не оробевший. Слово за слово, они начинают спорить, возможно, даже ссориться. Пушки по-прежнему направлены на нас, эти пятеро невозмутимы, какие-то машины, какие-то роботы, готовые повиноваться и убивать, кого прикажут. Ален кладет руку мне на колено, чтобы не дрожала нога. И вдруг человек в длинном пальто снимает очки и разражается хохотом. Несколько безумным хохотом. Дула парабеллумов опускаются, и главарь банды с президентом, смеясь, кидаются друг другу в объятия, хлопают друг друга по спине.

— Если это шутка, мне она кажется совсем не смешной, — глухо говорит Ален.

Я в ступоре. Не могу думать, тем более — хоть слово из себя выдавить, чувствую себя так, будто у меня в мозгу произошло короткое замыкание.

А президент объясняет, что Грека никакой не гангстер и не убийца, он всего лишь постановщик клипа Цецы, а эти мужики с парабеллумами — обыкновенные статисты. И все это была попросту репетиция клипа, проверка готовности такая перед завтрашней съемкой.

— Признавайтесь-ка, вы ведь струхнули, Francuzi? Вы ведь поверили и чуть в штанишки не наложили, а?

Новый приступ гомерического хохота.

И сразу же, не дожидаясь нашего ответа, начинает спрашивать, был ли он, по нашему мнению, убедителен в роли типа, которого вот-вот кокнут; он, видите ли, в глубине души уверен, что у него настоящий актерский талант. Он страстный поклонник Аль Пачино и Де Ниро и, если бы захотел, мог бы тоже стать великим артистом.

Я никак не приду в себя. Я же и впрямь поверила во всю эту бредятину, я уже видела нас на полу, в луже крови, изрешеченных пулями, я уже видела крупные заголовки в черногорских и сербских газетах, в «Политике», «Глace», «Новостях», «Стар», хрен знает еще каких. Я видела заметки, посвященные сенсационному событию.

«Почетный президент Черногории убит на собственной яхте во время сведения счетов между спонсорами. Почетный президент Черногории спекулировал сигаретами, контрабанда принесла ему свыше трех миллиардов евро. В деле замешаны апулийская Сакра Корона Унита, неаполитанская Каморра и даже сицилийская мафия. Но при чем тут двое подданных Франции, эти Francuzi, зачем они были здесь? Следствие продолжается…» — все это неизбежно появилось бы на первых полосах ежедневных газет.

Внезапно чувствую, что напряжение спадает, я вымотана, слабость ужасная. Ощущения те же, как когда я однажды сперла в супермаркете белье, — страх, какого до того в жизни не испытывала, а потом вся — как сдутый шарик.

— Слушай, этот президент совершенно свихнутый, нормальный человек такого не проделает. Зато мы теперь хоть понимаем, во что влезли, — шепчет Ален, наливая себе порцию крепчайшего, но так и не опознанного напитка. — А хуже всего то, — продолжает он, осушив бокал до дна, — что все это вполне могло случиться на самом деле.

Эта последняя его фраза дает мне обильную пищу для размышлений.

Цеца, чьи размышления дальше дальнего от моих, сушит свой мозг, втягивая в себя дорожку кокаина, футболист, которого вряд ли ожидает блестящая карьера, если судить по тому, сколько дряни попадает в его организм через ноздри, следует ее примеру, Грека и его статисты тоже не теряются.

А Большой Босс, Мирослав и Клеопатра как ни в чем не бывало продолжают — с того места, где он был оборван вторжением псевдобандитов, — разговор о «Хеди Ламарр». Сейчас они с такой предельной серьезностью анализируют сценарий, как будто им уже поручили провести отбор для фестиваля. Важно понять, превосходит ли он остальные: ведь если снятому по этому сценарию блокбастеру и не суждено перевернуть кинематограф, то нашу-то судьбу — наверняка.

В эту минуту я понимаю, что мы поднялись на вершину горы, казавшейся нам неприступной, что все стало более чем конкретно с чертовым фильмом, который придется-таки снимать, и с кучей неприятностей и осложнений, которые только начинаются.

— Нам придется-таки снимать этот чертов фильм, — вторит моим мыслям Ален в некоторой панике от того, что его теперь ждет.

— Надо держаться, — с ученым видом заявляет Клеопатра, почувствовав, что Ален еле сдерживает дрожь, и стараясь опередить его тревоги и сомнения. — Постараешься — и будешь великим режиссером, никуда не денешься. И никаких причин беспокоиться, потому что все возможно.

Не знаю, верит ли она на самом деле в то, что говорит, или пытается себя убедить, но в талант Алена верит точно, и сейчас она похожа на человека, который поставил на лошадь всё, убежденный, что лучше ее нет на свете. А ведь это главное: показывать, что веришь. Потому что в итоге не только мы втянуты в игру, но и все постепенно становится на место, ну, почти все.

Клеопатра принимается развивать перед нами теорию о том, что, поскольку решающий вклад вносит мысль, надо готовиться к работе над своими мыслями. И предлагает нам координаты очень, очень просветленного гуру, который живет в пещере на вершине горы, где-то в Индии, да-да, тот самый, это к нему ездили Казнич, Мира, жена Милошевича и ее молодой любовник.

Я улыбаюсь, делая вид, что согласна, но глазами ловлю взгляд Алена. Надо его, насколько можно, успокоить, отогнать от него страх, хотя тот же самый гибельный страх медленно, но верно растет во мне самой.

И выпиваю до дна новый бокал адского пойла.

33

В полдень голос долгоногой Иваны, записанный на автоответчик сотового, доносит до меня новость: Дарко и Виктор погибли в автокатастрофе на обратном пути из Гучи, где три дня пили по-черному, не спали, плясали полуголыми на столах, хлопая в такт звукам труб, выбирали лучшую из них, Золотую Трубу, и вот на повороте — бац! — при скорости двести километров в час врезались в бензовоз. «Мустанг кобра» сразу же взорвался, буквально разлетелся на кусочки, начался ужасный пожар, погибли и другие водители тоже, огромное количество жертв, и раненых тоже много. Трагедия, настоящая трагедия. Все СМИ во главе с телевидением КГБ рассказывали об этой драме, показывали кошмарные кадры с места взрыва, комментировали, вот так и она узнала о том, что произошло, говорит Ивана, еще не оправившаяся от потрясения.