— Я плачу над участью бедной Империи, но пусть Его Величество решает свои проблемы за счет кого-нибудь другого. И, как видите, терране больше не кидаются на Авалон.

— А им это не нужно. Если будет нужно, они вернутся — сильнее, чем были. — Викери набрал в грудь воздуха. — Признаю, ваша азартная игра оказалась выигрышной…

— Простите. Не игра, а помещение капиталами не мое, а наше.

— Но разве вам не ясно, что теперь мы можем использовать его только для заключения сделки? Мы можем добиться отличных условий — я имел дело с губернатором Саракоглу и знаю, что он строит нам почетный договор. Если рассудить здраво — что такого страшного в том, чтобы войти в Империю?

— Ну, для начала мы нарушили бы этим свою присягу Ифри. Извините, приятель. Честь не позволяет.

— Вы произносите устаревшие слова, а я говорю вам — задул ветер перемен.

— По мне, это тоже довольно избитая фраза. Ферун любил повторять еще более старую. Как это там? «Прекраснейший их час».

Табита Фолкейн отчалила от пристани и быстро потянула за два шкота, один за другим. Кливер и грот заскрипели, поймали ветер и туго надулись. Легкая открытая лодка накренилась так, что пена закипела у перил правого борта, и понеслась в море. За волнорезом она закачалась на волнах.

— Мы планируем! — воскликнул Филипп Рошфор.

— Да. У нее есть подводные крылья. Осторожно, не набейте шишку. — Она надела шлем. Рой повернулся, и лодка перешла на другой галс.

— И нет киля? А как же поперечное сопротивление?

Табита кивнула на изогнутые листы над каждым бортом, которые поворачивались согласно движению лопастей сверху.

— Вот — это ифрийское изобретение. Они больше знают о ветре, чем люди или людские компьютеры.

Рошфор залюбовался великолепным видом. Вплоть до самого горизонта катились валы, синие с лиловым и зеленым переливом, сверкающие под солнцем, причудливо украшенные пеной. Они плескались и шипели, набегая. С них слетала пыль, она оставляла соль на губах и подхлестывала кровь, касаясь голой кожи. Воздух был прохладный, но не холодный, и певуче-живой. За кормой с ошеломляющей скоростью таяли изумрудные холмы Сент-Ли.

Рошфор, однако, признался себе, что лучшая часть пейзажа — это высокая, загорелая девушка, что стояла у руля с трубкой в зубах, птицей вроде ястреба на плече, а ее выгоревшие волосы развевались по ветру. На ней был один только кильт, липший от ветра к бедрам, не считая, конечно, ножа и бластера.

— Сколько туда, вы говорите? — спросил он.

— Километров тридцать пять. Пара часов при нашей скорости. Мы можем остаться там до заката — назад пойдем, ориентируясь по звездам, так что у вас хватит времени насмотреться вдоволь.

— Вы так добры, донна, — осторожно сказал он.

— Нет, — засмеялась она, — я рада предлогу покататься немного. Особенно занимают меня острова водорослей-атлантида. Это целые экологические системы — порой они бывают больше, чем настоящие острова. А рыбачий разведчик сказал мне, что на краю того острова, к которому мы идем, пасется кракен. Надеюсь, мы его застанем. Редкое зрелище. Это мирное существо, но мы не будем рисковать и подходить слишком близко к такой громадине.

— Я говорю не только о нашей прогулке. Вы принимаете меня, военнопленного, словно гостя.

— Что тут такого? — она пожала плечами. — Мы не даем себе труда запирать своих немногих пленников. Все равно никуда не уйдут. — Она открыто посмотрела на него. — И потом, я хочу узнать вас поближе.

«Насколько близко?» — с екнувшим сердцем подумал он.

— А еще, — опечалилась она, — я стараюсь… как-то загладить то, что произошло. Вы должны понять, что Драун убил вашего друга не ради забавы. Драун бывает… горяч, тот схватился за оружие, а у нас все-таки война.

— Война будет не всегда, донна, — отважился улыбнуться он.

— Меня зовут Табита, Филипп — или Грилл, когда я говорю на планха. Вы, конечно, планха не знаете. Ну ничего. Я хотела бы, чтобы вы до возвращения домой убедились, что мы, ифриане, не чудовища.

— Мы, ифриане? — поднял он брови.

— А как же? Авалон входит в Сферу.

— Недолго еще он будет в нее входить. — И торопливо добавил: — Но до тех пор я сделаю все, чтобы доказать вам: терране тоже не чудовища.

Он не понимал, как она может так весело усмехаться.

— Ну, если вам приятно так думать — сделайте милость. Здесь у нас приятного мало, развлечься особенно нечем. Плавание, рыбная ловля, катанке на лодке, прогулки — ну и чтение: я люблю приключенческие книги, и у меня их полно, есть и терранские. Вот как будто и все. Я — единственный человек, постоянно живущий на Сент-Ли. Но мое дело и мои обязанности офицера гражданской обороны постоянно вынуждают меня отлучаться.

— Ничего, продержусь.

— Какое-то время да. Настоящие ифриане не питают к вам вражды. Для них война — нечто безличное, вроде голода, когда надо кого-то убить, чтобы накормить детей; но ведь при этом к жертве не испытываешь ненависти. Разговорчивыми их не назовешь, но если вы играете в шахматы, то несколько партнеров себе найдете. — Табита убавила и закрепила грот. — На Авалоне нет массовой продукции развлечений, какая, я слышала, есть в Империи. На экране вы не увидите почти ничего, кроме новостей, усыпительно серьезных образовательных программ и классических пьес, которые вам, вероятно, ничего не скажут. Так что… когда соскучитесь, скажите мне, и я устрою вас в городе — в Грее или Кентаври.

— Не думаю, что я соскучусь, — сказал он мягко. И честно добавил, глядя вдаль: —Я даже чувствую себя виноватым за то, что не так уж страдаю и даже радуюсь своему фантастическому везению.

— Ха! — ухмыльнулась она. — Когда-нибудь я объясню вам, в чем именно вам повезло. Вы оказались на неосвоенном острове, дорогой мой — это старый Авалон с множеством образчиков вредной флоры и фауны.

— Разве нужно вооруженному человеку, который держится начеку, опасаться здешних животных?

— Ну, спатодонта вы, конечно, успели бы застрелить, пока он вас не загрыз, хотя рептилоида не так легко убить. Однако я не поставила бы на вас против стаи ликоящеров; а если бы по вашим брюкам полезли каккелаки… — Табита скривилась. — Все они, правда, водятся в тропиках и на материке. Здесь у вас возникли бы хлопоты с растениями, которые имеются повсюду. Вы могли, скажем, задеть ветви дерева-хирурга, проходя мимо. И как раз за теми холмами, где мы вас нашли, я заметила уйму адских кустов. Только ифриане могли бы выжить, вдохнув их испарения.

— Брр! Какой это неисправимый романтик дал планете такое имя?[7]

— Внучка Дэвида Фолкейна, когда он решил поселиться здесь, — ответила она, снова обретя серьезность. — И оба они были правы. Задача состояла как раз в том, чтобы дать туземной среде шанс выжить. Возьмем кентавров, из-за которых и не заселяют Экваторию — они делают из кости и камня нечто вроде орудий и могут этак через миллион лет стать разумными существами. Кстати, на их охране настояла именно Ифри, охотница Ифри, а не люди-пионеры. Посмотрите-ка вокруг. Это наш мир. Нашим он и останется.

«Нет, — подумал он, и день померк для него, — ты ошибаешься, Табита-Грилл. Мой адмирал будет колошматить твоих ифриан до тех пор, пока они не уступят и не отдадут вас моему императору».

Глава 12

Одна огненная неделя сменяла другую, и терранская армада продвигалась вперед.

Кахаль понимал, что его кампания, несмотря на неудачное начало, войдет в учебники. Именно благодаря решению, которое он принял относительно Авалона. Теперь каждый дурак мог бы разбить врага наголову с такой силой, как у него. Как и предполагалось, ни одна колониальная система даже отдаленно не могла сравниться по вооруженности с тем, что он встретил в лаурийской. Тамошние жители довольно умело использовали то, чем владели, но победить не имели никакой возможности.

Итак, любой мясник, не жалея ни жизни, ни кораблей, разнес бы врага в пух и прах за пару месяцев. Данные разведки и собственное мнение Кахаля говорили о том, что именно таких действий ожидает от него противник. Если бы адмирал действовал так, враг бы, в свою очередь, вел затяжные бои, посылал в Империю рейдеров, пытался втянуть в войну третью сторону, например Мерсейю — в общем, старался бы сделать войну настолько дорогой для Терры, чтобы она предпочла перемирие.