— Брось, красотка! Моя цель — подштопать империю, а не стереть ее с лица земли.
— Это не имеет значения, — проворчал Падрик. — Пока твой… э-э… корабль не наложил свои лапы на нас, — перед Фолкейном мелькнула сумасшедшая картинка: размахивающий лапами «Через пень-колоду», — нам ничего не страшно. А пока ты в наших руках, можно не бояться атаки с корабля.
— Если только они не придут мне на. помощь, разрушив заодно ваши паршивые стены.
— Пусть только попробуют, — прорычал Падрик, — и им придется собирать тебя по кусочкам. Мы им об этом сообщим, если они появятся. — Падрик даже не затруднил себя тем, чтобы выглядеть огорченным.
— Это будет так печально, — проворковала Стефа, — наша дружба еще только в самом начале…
— Мясо готово, — сообщил Падрик.
Фолкейн смирился с ситуацией. Он не намеревался оставаться в бездействии дольше, чем это окажется необходимым, однако был готов вынести еду, выпивку и присутствие красивой женщины с выдержкой, которая заставила бы Адзеля им гордиться. («Адзель, старая ты чешуйчатая образина, все ли у тебя в порядке? Надеюсь, что так. Ведь единственное, что ты должен сделать, — это вызвать Чи по радио на помощь».) Разговор за обедом носил дружеский и оживленный характер. Падрик после изрядных возлияний оказался совсем неплохим парнем, а уж Стефа — о той и говорить нечего. Единственное, что в конце концов огорчило Фолкейна, — это их настояния прекратить веселье и отдохнуть перед следующим этапом пути. Что за унылый взгляд на вещи!
Фолкейн лишился своих часов вместе со всеми прочими вещами, но, как оказалось, эршока обладали хорошо развитым чувством времени. Древние ритмы Земли все еще звучали в их крови. Час на сборы, шестнадцать часов — с короткими остановками — в пути, час на то, чтобы разбить лагерь, шесть часов сна (часовые за это время сменялись дважды). Беспокоиться в этих пустынных местах было особенно не о чем.
Местность становилась все более зеленой, по мере того как они приближались к Сумеречным краям. Подножия гор Сунд-радарты оказались покрыты похожей на мох растительностью, стали встречаться ручьи, заросли местных деревьев с перистыми листьями клонились под ветром. Однажды на севере собрались окрашенные в цвета расплавленного золота облака. К востоку горы, освещенные ровным красным светом, становились круче. Фолкейн заметил покрытые снегом пики и ледники. Небо над ними становилось все темнее, засверкали звезды. Отряд достиг границ Сумеречных краев.
Атмосфера планеты рассеивала достаточно света, к тому же орбита Икрананки была весьма эксцентрической, в результате чего освещенность этих земель менялась на протяжении семидесятидвухдневного года. В настоящий момент тьма отступила, и солнце стояло чуть выше западного горизонта. Склоны гор на этой высоте отражали так много тепла и инфракрасных лучей, что климат здесь оказался даже теплее, чем в Катандаре. Снега, выпавшие за холодный сезон, растаяли, и реки, пенясь, низвергались со скал. Теперь Фолкейну стало понятно, почему Ранга-кора представляет собой такой лакомый кусочек.
По его представлениям, отряд был в пути около пяти земных дней и преодолел около четырех сотен километров, когда они свернули на юг к восточной оконечности Чакоры. Впереди высился крутой отрог хребта, и тропа вела вверх, к снежной вершине горы Тундра. Фолкейн привык к езде на зандаре и любовался теперь великолепным видом, размышляя о последнем разговоре у костра. Падрика увела какая-то девушка, и Фолкейн остался наедине со Стефой. Ну, не совсем наедине: это было невозможно в лагере, — но все же его пленение, подумал Дэвид, имеет и свои приятные моменты…
Обогнув скалу, они увидели перед собой Рангакору.
Город был построен под перевалом через хребет, на небольшом плато. Ухабистая дорога вилась вверх от Рангакоры, а с другой стороны столь же круто шла вниз, на дно бывшего моря. Сквозь туман была видна равнина, насыщенная влагой, зеленая и золотая. Вдоль горной стены вилась река, русло которой частично скрывалось в лесу, и как раз над Рангакорой падала с отвесной скалы увенчанным радугой водопадом. У Фолкейна перехватило дыхание.
Отряд остановился и сплотил ряды. Воины прикрылись щитами и вытащили мечи, луки были взяты на изготовку. Фолкейн понял, что сейчас не время любоваться окрестностями.
Зелень, покрывающая землю в окрестностях города, была истоптана. Вокруг стен дымились костры, рядом теснились шатры и развевались флаги. Крошечные на таком расстоянии, воины Джадхади окружали заманчивую Рангакору, откуда они были изгнаны.
— Мы будем прорываться, — сказал Падрик. Свист ветра и эхо придали его словам драматический оттенок. — Ребята Торна увидят нас и сделают вылазку, чтобы мы могли пробиться в город.
Стефа остановила свою зандару рядом со скакуном Фолкейна.
— На твоем месте я бы оставила глупые идеи о том, чтобы удрать и сдаться осаждающим, — мило улыбнулась она.
— О черт, — пробормотал Фолкейн, который обдумывал именно это.
Стефа перекинула повод его зандары через луку своего седла, а другая девушка привязала его ноги к стременам. Фолкейну часто приходилось слышать о моральном и психологическом влиянии полной неизбежности, но это казалось уж чересчур.
— К бою! — скомандовал Падрик. Он взмахнул мечом. — В атаку!
Зандары рванулись вперед. В лагере императорских войск барабаны забили тревогу. Кавалерийский отряд на полной скорости помчался им наперерез. Копья воинов сверкали невыносимо ярко.
Будучи столь же склонны к нарушению закона, как и представители большинства других рас, икрананкцы нуждались в тюрьмах. Узилище в Хайякате находилось на рыночной площади и представляло собой хижину из единственной комнаты, внутри которой была решетка из крепких столбов, предохраняющая плетеные стены от покушений узников. Если заключенный нуждался в свете, он мог откинуть дверной занавес; при этом решетка на двери оставалась вне его досягаемости. В качестве мебели наличествовали соломенный матрац и несколько глиняных горшков. Чи разбила один из них и попыталась обломком вырыть подкоп. Ее орудие раскрошилось, доказав тем самым, что тюремщики могли быть безумны, но не были глупы.
Шум и тарахтение вывели Чи из задумчивости. Дверь со скрипом отворилась, занавес был откинут, и в красноватом сумеречном свете блеснули очки Гудженги.
— Я как раз думала о тебе, — сказала цинтианка.
— Правда? — наместник выглядел польщенным. — И могу я узнать, что же ты обо мне думала?
— О всяких предназначенных тебе приятных и длительных процедурах — например, кипящем масле или расплавленном свинце. Что бы ты предпочел?
— Я… э-э… можно мне войти? — Дверь распахнулась шире, и за сутулой фигурой Гудженги Чи увидела двух вооруженных стражей; позади них были видны несколько местных жителей, бесцельно слоняющихся по базарной площади — изоляция Хайякаты свела торговлю к минимуму. — Я хотел бы убедиться, что у тебя есть все необходимое.
— Ну, крыша пока не протекает.
— Но я же тебе говорил, что к западу от Сундрадарты дождей не бывает.
— Вот именно. — Взгляд Чи с интересом остановился на мече посланца императора. Не удастся ли заманить в камеру одного Гудженги и отобрать у него оружие?.. Нет, он сумеет защититься и тут же позовет на помощь. — А почему у меня отобрали сигареты? Ну, те горючие трубочки, которые, как ты видел, я обычно вставляю в рот.
— Они находятся в твоем летучем доме, благороднейшая, и хотя дом не возражает против стражи вокруг, он отказывается впустить нас внутрь. Я просил его об этом.
— Отведи меня туда, и я отдам приказ дому.
Гудженги покачал головой:
— К сожалению, это невозможно. Слишком могучие силы находятся там в твоем подчинении. Когда настоящее… аххрр… досадное недоразумение прояснится, тогда, благороднейшая, конечно, я сделаю, как ты захочешь. Я в срочном порядке отправил в Катандару гонцов, и ответ придет скоро.
Не.сомневаясь в гостеприимстве узницы, Гудженги перешагнул через порог, и солдаты заперли за ним дверь на громоздкий замок.