Отойдя от привратницких дел, мадам, как и обещала, занялась творчеством.
— Я ему, с-с-скотине, столько всяких новшеств понавыдумывала, столько изобретений внедрила, одна «комната испуга» чего стоит…
«Комнатой испуга» называлось помещение, сплошь выложенное специальными пластинами, типа металлических, способными впитывать энергию человеческого настроения. Если постоянно заполнять её воришками, только что пойманными за руку, либо другими новоявленными преступниками, то вскоре комната сама начнёт определять эту сомнительную братию, эту «порченую породу». Лишь войдёт туда хороший, чистый человек — сразу будет вышвырнут по причине чужеродности. И сразу документ ему: «Хороший человек».
— Я хотела ему лучше сделать…
— Болотную породу слегка улучшить? — не выдержал Мася.
— Именно. А ему это не надо… Ему плевать… Плева-а-ать… Плева-аать…
Ну, всё, наклюкалась старуха, теперь шишь чего интересного услышишь. Мася вырвал у неё флягу.
— Мадам, хлебните антидоту, а то мы не узнаем, что было дальше…
— Да, мать, вываливай как на духу, сразу полегчает! — поддержала тёть-Марина. Ей тоже было любопытно.
Протрезвев с помощью другой фляги, бывшая привратница поведала о трюках с инаугурацией.
— Сначала он, этот поганец, предложил, чтобы всё было по правилам, мол, надо соблюсти ритуал, официально отобрать права у бывшего Правителя, а для этого — разыскать и привести. Ну, привели мы его, и что? В итоге всё равно вышло не по-моему, а по его: на троне восседает, хоть и новая, но весьма удобная ему и безропотная личность — можно снова дела делать… И главное — нового Правителя Петром зовут, как я и хотела! Ха! Всё, как я хотела, не подкопаешься…
Старуха потянулась было снова за первой флягой, но Мася её снова остановил.
— Выходит, нас в Швейцарию гоняли зря?
— Зря. Каюсь. Он, мразь лживая, дерюжная, просто издевался. Уверен был, пузатый врун, что не сыщете вы злодея, даже вчетвером…
— Что лживый — то лживый, — поддакнула Маринка, — отец ведь лжи он, как-никак…
— А почему он всё время у вас «пузатый» и «дерюжный»? Он же может и другую внешность на себя напялить? — спросил Мася.
— Так ему для имиджа сподручнее — под скромного косить. И Сталин с Мао так выделывались, и я, козлиха старая, драной клоунессой сколько лет отходила… Тьфу, идиотка…
Дальше бабка, минут пять, лаяла себя саму, тоже с непечатными словами. Прервала её баба Маша.
— Слушай, милая, тебе ведь теперь трудно, а я, чёрствая душа, всё никак не верну твой подарок…
Она сходила в спальню, принесла старинное колье. Бриллиантов на нём было!
— Вот, хорошо, что не сдала в ломбард, а то зубы планировала сделать…
Старуха окончательно протрезвилась.
— Ещё чего! Подарки забирать! А зубы я тебе щас и так сделаю! Есть тут хоть одна комната с креслом?..
Она достала одну из палочек, выданных ей «Робертом де Ниро», потрясла ею в воздухе…
Через полчаса баба Маша сидела за столом, сверкая голливудским прикусом, кусая всё подряд, даже каменные сухари — и с большим успехом!
На зубы, как вы поняли, ушла часть волшебной палочки, которая и не палочкой была вовсе, а сгустком «универсальной материальной энергии» — делай из неё, что хошь. По крайней мере, экс-привратница ухитрялась делать.
— Хорошо, что хоть Силантий не сукой оказался, приберёг мне немного добра, отбил у заговорщиков…
— Силантий — это который с родинкой? — снова проявил смекалку Максим.
— С родинкой, с родинкой… Такой родной… Когда теперь свидимся…
Мадам всплакнула, вытерла глаза, обняла Максимку.
— Все они, кроме Силантия, мне завидовали, все… А я завидую тебе, малыш…
— Мне-е-е?!
— Тебе-тебе, не удивляйся, ведь ты с мамой Лялей на «ты», а она мне… Ка-а-ак «выкнет» тогда, да как выгонит, да как дверь захлопнет… А я с «Евангелием» пришла, по-доброму, чтоб не сразу въехала, что я… из этого… ну, из ада… или как его там…
— Да как его ещё называть-то, коли там шастает сам сатана! — вскочила со стула Маринка.
Мася приготовился слушать проповедь. И таки проповедь была.
— Ты, сестра, напрасно убиваешься о потере связи с дочерью, ибо любая потеря, любая скорбь идёт во благо, направлена на очищение души. И если ты, сестра, раскаиваешься во всём содеянном… Кстати, как тебя зовут?
Этот вопрос застал врасплох абсолютно всех присутствующих, включая и мадам. Она, видишь ли, не помнила своего имени, причём, не помнила давно. Ибо не пользовалась. А зачем? «Привратницей» в болотном зазеркалье быть престижно. Это главное. При чём тут какое-то имя.
— А паспорт-то у тебя есть? — не унималась Маринка. — Без паспорта теперь даже в монастырь не примут…
— Да нафига ей паспорт, когда она гипнозом кого хочешь заморочит, везде пройдёт… как танк…
Максимке показалось, что его реплика прозвучала весело. Но никто не улыбнулся. Тогда он решил исправиться.
— Нет, я просто подумал, что… Если мадам привратнице вдруг захочется переселиться, то её палочки — хороший строительный материал для чего угодно… Вон, киргизы юрты за собой через всю степь таскают — и то не сильно кряхтят, нам об этом в этнографическом музее говорили. А мадам себе не только юрту, но и клёвое американское бунгало где хошь соорудит. Так ведь можно и по всему миру путешествовать! На границе, к примеру, гипноз применять, а в остальное время — в разных домиках кайфовать. Ведь эти палочки — всё равно что пластилин, лепи, что хочешь!..
И снова никто не улыбнулся. А Маринка — та вообще давно думала о своём, минут уже несколько. Наконец, выдала:
— Как бы тебя ни звали, сестра, коль имеешь ты свойства необычные, начинай помогать людям…
— Это как? — оторвалась от фляги мадам.
— Да путей-то множество… Вон, у нас в деревне один рабочий, пожилой уже, скит себе построил на отшибе, уединился, стал усердно молитвы читать…
— Грешил, наверное, в молодости много? — поинтересовалась баба Маша.
— Не знаю, осуждать — не наше дело. Главное, что в конце жизни образумился, уверовал крепко, даже прозорливцем стал. В один прекрасный день люди к нему пошли за советом… И не только к нему!
— А к кому ещё-то? — не удержался Мася.
— У него на подворье коты-подростки бегают, так они, представляете — тоже вещать повадились…
— А это как? — снова изумилась мадам.
— Да ничего… в этом… удивительного… нету, — въедливо ответила Маринка, выливая в блюдце остатки чая из чашки. — Придёшь, бывалоча, в старый монастырь, да и в не очень старый — без разницы, а тебе навстречу пара: кошка с только что пойманным голубем в зубах. Если бедолага вырвется — значит и вас, наблюдающих сцену, неприятность минет, а если нет — пиши пропало…
Беседа так бы и текла весь вечер плавно, с переходом в утро — Маринка умеет укачивать. Но к бабе Маше вдруг идея подвалила:
— Слышь, сестра ты моя, благодетельница, а поселяйся-ка ты у меня, ась? Будешь чудеса свои прямо здесь творить: хочешь — кошек с голубями строй, хочешь — собаками командуй, а хочешь — людям вещай, всё, что знаешь про них… А знаешь-то ты много, не сомневаюсь…
— Соглашайтесь, соглашайтесь, тут вам будет хорошо! Можете всё время спать на моей кровати! — вскочил со своего места Мася и помчался к шкафу за свежим бельём.
Мадам сначала было воодушевилась, но потом снова скисла.
— А как же дочь моя?
— Что — дочь твоя? — в момент отреагировала баба Маша. — Боишься, что будет чураться тебя, и что, Господи прости, перестанет даже ко мне ездить?
Старуха промолчала, но по лицу было видно, что боится она именно этого.
Маринка снова вынула мобилку.
— Погоди! Сейчас я её подготовлю…
— Прямо сейчас?! — вздрогнула мадам.
— А чего тянуть? Сделаем! — поддержала тёть-Марину баба Маша. — Обещаю даже не ревновать, ведь я бабка, а ты — мать! Извини, что стихами вышло… Щас обработаем тебе дочуру в лучшем виде, чтоб тебе ночью лучше спалось, на Максимкиной-то подушке, заодно и мысли все узнаешь этого сорванца, чего он там удумал на следующий раз… Говорят, если на чьей-то подушке поспишь — мысли его узнаешь!