— Этого не было.

— Я рада, потому что мне хочется всадить этот нож не в стейк, а в твое сердце.

Я ей верил.

Она ослепительно улыбнулась и понизила голос.

— Конечно, Санни может быть обольстительной, я знаю, к сожалению, — она посмотрела на меня через стол, ее лицо улыбалось, — она к тому же провокатор. Воистину сумасбродное дитя. — Ее глаза встретились с моими. — Она заигрывала с тобой, Мэтью?

— Да.

— Провоцировала?

— Да.

— Но ты не тронул ее?

Она выжидающе смотрела на меня. Улыбка на ее губах требовала абсолютной честности, улыбка говорила, что передо мной друг и любовница, улыбка убеждала, что, если у меня и были интимные отношения с ее дочерью, меня можно понять и посочувствовать, ибо мать очень хорошо знала, какой возмутительно обольстительной и сумасбродной могла быть Санни. Но улыбка была только на губах и не касалась светлых глаз, а минутой раньше Вероника сказала, что готова всадить нож мне в сердце. Я был рад, что смог рассказать ей правду.

— Я не тронул ее.

Она кивнула.

— Почему?

Я объяснил почему. Я рассказал ей обо всем — о своем свидании с семидолларовой проституткой в Чикаго, о разрыве с Дейл, о том, как Чарли и Джеф сделали из меня отбивную, о том, что есть вещи, которых не должен делать человек, если он хочет оставаться самим собой. Она слушала так же внимательно, как слушала мой рассказ о том, что ее сын воровал коров. Когда я закончил, она сказала:

— Знаешь, мне кажется, я люблю тебя.

Мы оба повернулись на неожиданный сигнал автомобиля перед домом.

— Это Санни, — встрепенулась она. — Если ты в состоянии смотреть на нее, Мэтью…

— Ты помнишь, что ты только что сказала?

— Не могу вспомнить ни слова. — Она легкомысленно засмеялась, быстро поднялась и позвала: — Мы здесь, за домом! — Она обошла вокруг стола, взяла меня за подбородок и поцеловала так неистово, что я чуть не свалился со скамейки.

Потом вернулась на свое место по другую сторону стола, строгая и примерная мать, ожидающая возвращения блудной дочери.

Но из-за угла дома появился Джеки Кроуэл. На нем были синие джинсы, ботинки и свободная полосатая рубашка. Он стоял в дальнем конце дворика и был очень похож на неотесанную деревенщину.

— Здравствуйте, миссис Мак-Кинни, — поздоровался он. — Здравствуйте, мистер Хоуп.

Его темные глаза были мрачными и сосредоточенными, он не улыбался.

— Где Санни? — спросила Вероника, вглядываясь в темноту за домом.

— Разве она не здесь? — удивился Кроуэл.

— Нет, ее здесь нет.

— Я думал, что она здесь. Я звонил, но никто не ответил, и решил, что она внизу и не хочет подниматься. Когда я привез ее домой сегодня утром…

Он замялся, посмотрел на меня, потом на Веронику.

— Она… а-а… была у меня прошлой ночью, — сказал он, как бы извиняясь, и пожал широкими плечами. — Во всяком случае, она… а-а… перед тем как идти на работу, я привез ее сюда. Она собиралась взять «порше» и поехать сделать кое-какие покупки. Обещала вернуться домой примерно после обеда, но когда я пришел с работы…

— Во сколько это было? — спросил я. Санни Мак-Кинни явилась ко мне в контору примерно в половине второго, а ушла минут через двадцать, допустим, она уже сделала покупки…

— Во сколько я вернулся с работы, вы имеете в виду? Около половины шестого, — ответил он. — Ее не было дома.

Я мог видеть, что Веронику покоробило употребление слова «дом» применительно к местопребыванию Санни, примерно так же я относился к тому, что Сьюзен называла свое жилище «домом» Джоанны. Но она ничего не сказала.

— Я немного беспокоюсь за нее, — сказал Кроуэл. — Обычно она или дома, или здесь, поэтому… я имею в виду, где она может быть?

Вероника взглянула на часы, я тоже посмотрел на свои. Была почти половина десятого. В Калузе государственные магазины открыты до девяти. «Санни не могла до сих пор заниматься покупками», — было написано на лице у Вероники и у Кроуэла тоже.

— Ее одежды тоже нет. — Он опять взглянул на Веронику, как бы извиняясь. — Одежды, которую она держала у меня. Единственная вещь, которая осталась, это купальник.

— В чем она была одета, когда вы видели ее в последний раз? — спросил я.

— Фиолетовые шорты, фиолетовая блузка.

— В котором часу это было?

— Когда мы уехали отсюда? Должно быть, около половины девятого утра.

— И она сказала, что собирается сделать покупки?

— Да, в городе.

— Она говорила о том, что хочет меня повидать?

— Что вы имеете в виду?

— Зайти ко мне в контору?

— Нет. А она приходила?

— Около половины второго.

— Нет, она об этом не упоминала, — сказал Кроуэл, — только о том, что собирается в магазины.

Тишина стала почти осязаемой. Назойливое стрекотанье насекомых в траве звучало как неожиданный музыкальный аккорд в фильме ужасов, предвещающий драматическую развязку.

— Ничего, — сказал я, — еще только половина десятого.

Мои слова повисли в воздухе. Насекомые продолжали свое бесконечное стрекотанье, отчего во дворике казалось еще тише.

— Может, мне следует поискать ее в городе, — проронил Кроуэл, — в тех местах, где мы обычно бывали.

— Это, конечно, хорошая идея, — подхватил я, — но думаю, что причин для тревоги все-таки нет.

Я посмотрел на него. Его глаза говорили, что причины для тревоги есть.

— Хорошо, извините за беспокойство. Я поеду поищу ее и, если найду, дам вам знать.

— Мэтью, дай ему твой номер телефона, — сказала Вероника.

Было ясно, что ее собственное беспокойство было не столь велико, чтобы удерживать ее здесь, на ранчо, всю ночь. Я нашел в бумажнике визитную карточку и на обратной стороне написал номер своего домашнего телефона.

— Ты можешь позвонить нам туда, когда найдешь ее, — сказала Вероника, — а я буду проверять, когда она появится здесь, и сообщу тебе, когда она придет домой.

Она подчеркнула слово «домой». Для Вероники домом Санни была вовсе не крохотная квартирка Кроуэла в Ньютауне. Она также выделила слово «когда». Очевидно, Вероника была меньше осведомлена о похождениях своей дочери, чем я думал. Во фразу «когда она придет домой» подсознательно был вложен смысл «если она придет домой».

— У вас есть мой телефон? — спросил Кроуэл.

— Лучше скажите мне его еще раз, — попросил я.

Я записал его на обратной стороне другой карточки и положил ее в бумажник.

— Ну вот. — Он постоял, переминаясь с ноги на ногу, еще немного. — Извините, что прервал ваш ужин. — Он неуклюже повернулся и ушел в темноту.

Немного погодя мы услышали, как отъезжает его машина, и прислушивались к шуму двигателя, пока он не замер на пути к главным воротам. Насекомые продолжали свое стрекотанье.

— Хорошо, — сказала Вероника.

— Хорошо?

— Она упаковала вещи и оставила этого подонка. Может быть, для нее еще не все потеряно. — Она улыбнулась и подошла ко мне. — Черт с ним, с ужином, — сказала она, — пусть у енотов сегодня будет праздник. — Она жадно поцеловала меня. — Ты готов идти?

Постельный разговор.

Она сказала мне, что ее серьезно беспокоит разница в возрасте между нами. Я ответил, что у нее божественное тело, интеллект компьютера, мудрость гуру и страстность фанатика. Она сказала, что если все это лесть, то я хорошо обучен сладким речам. Я ответил, что в последние две ночи узнал от нее о женщинах гораздо больше, чем за все мои тридцать восемь лет. Она сказала:

— Именно это я имела в виду, Мэтью. У нас разница в девятнадцать лет. Когда тебе будет тридцать девять?

— В феврале.

— Боже, тогда еще хуже. Мне будет пятьдесят восемь в следующем месяце.

— Лучше прямо сейчас съесть тебя, — сказал я.

— Что это значит?

— Что ты притворяешься бабушкой.

— Это волк хотел стать бабушкой.

— Этот волк здесь с тобой в постели. — Я оскалил зубы.

— Я ненавижу волшебные сказки. Я знаю, их придумывают, чтобы пугать детей. Но я хотела бы снова стать маленькой Красной Шапочкой. Уже почти одиннадцать.