– Мистер Хатчинс, – снова обратился к нему Базиль, – вы знаете этих людей несколько лет. Вы можете рассказать нам о них больше, чем кто-либо другой. Что вы, например, скажете о Дереке Адеане?

– Обычная вошь в литературном потоке, – быстро, не задумываясь, ответил Хатчинс. – Интеллектуальный паразит. Если какая-то пьеса получает резонанс, имеет успех, то он тут же стряпает почти такую. Он называет это – «следовать традиции». Я называю это несколько иначе – плагиатом. Ему однажды действительно удалось поставить свою пьесу – слабое подражание известному спектаклю «Наш городок», которую он назвал «Наш город». Она жила ровно два вечера. Теперь он подходит к проблеме творчества с другого бока – к прославлению самого извращенного культа насилия, бесповоротному отрицанию всех человеческих добродетелей и воспеванию всех человеческих пороков. Но стоит лишь войти в моду иному взгляду на жизнь, как он тут же воспринимает его с не меньшим энтузиазмом. Некоторые люди, обладающие талантом, не имеют особых амбиций. У Адеана такового нет, зато есть огромные, колоссальные амбиции. Таких, как очень много, и некоторые из них значительно больше преуспели по сравнению с ним. Для них искусство – это легкий путь к достатку, к приличной жизни. Все для них просто, потому что им неведома боль, агония творчества, которых не избежать настоящему актеру.

– Не кажется ли вам, что Адеан чудовищно глуп, – спросил Базиль, – или он просто ничего не чувствует?

– Его не назовешь глупцом в обычном смысле этого слова. Я бы сказал, что у него есть интеллигентность, но нет интеллекта, он хитер, но далеко не мудр. И, конечно, он не обладает ни одним из достоинств, вызывающих симпатию, у него нет ни шарма, ни… такта. Это лишает его возможности добиться успеха. Он никогда не умел скрывать собственный эгоизм, как это делает большинство из нас, поэтому его так не любят.

– Прибегнет ли он ко лжи, если такая ложь поможет ему поставить собственную пьесу?

– Думаю, что да.

– А что вы скажете о тех трех ваших знакомых или друзьях, которые находятся под подозрением?

– Леонард – это настоящий актер старой школы, которому по плечу любая роль. Ванда и Род – представители современной актерской манеры игры – безыскусный натурализм, доведенный до абсурда.

– Спасибо, Сеймур. Но, простите, я хочу задать вам еще один вопрос. – Базиль внимательно смерил взглядом насторожившегося Хатчинса. – Скажите, слово «канарейка» говорит вам что-нибудь в связи с этими тремя актерами – Вандой, Леонардом и Роднеем?

– Нет, ничего.

На лице у Хатчинса появилось такое озадаченное выражение, что Базиль поспешил объяснить ему цель поставленного вопроса.

– На достаточно разумном основании мы полагаем, то убийца наточил нож, которым совершил убийство, в точильной мастерской Лазаруса. Перед выходом оттуда он пустил из клетки канарейку. Судя по всему, это какая-то прихоть, каприз, но, вероятно, здесь кроется какая-то причина. Подумайте о прошлом этой троицы и, может, вам удастся предположить что-нибудь в этой связи.

– Вряд ли, – ответил Хатчинс, подумав минутку. – Вы считаете, что этот факт может служить каким-то сигналом, символом?

– Честно говоря, я не знаю. Конечно, большинство преступников – невротики. Преступление – это, по сути дела, форма невроза. Вот почему преступники обожают всевозможную символику, фетишизм. Я могу привести пример сотни подобных случаев: взломщики, которые оставляют на месте преступления какую-нибудь разноцветную тряпку, убийцы, рисующие черных кошек, других животных и т. д.

– Но что может символизировать канарейка? – Было заметно, интеллектуальное любопытство Хатчинса становилось все настойчивее. – А не поможет ли нам словарь? Ну-ка, ну-ка… – Он подошел к полке, взял из ряда толстых книг одну и раскрыл, положив себе на колени, начал читать вслух, включая сокращения.

– Ка-на-рей-ка (кн. – мн.ч.). «От исп. «ca a o», птица, вид танца. От лат. «Канарские острова», названные так из-за обитавших в тех краях собак огромного размера. (По лат. «canis» – собака.)

2. Вино, производимое на Канарских островах.

3. Старинный танец (уст.).

4. Птичка канарейка или характерный для нее цвет.

5. Канарейка – вид певчих птиц, типа зяблика, жительница Канарских островов, повсеместно считается любимой птицей для домашнего содержания; наиболее распространенная в мире птица, приспособленная долгое время жить в неволе. Вот все. Как видите, особой помощи от словаря мы не получили, – сказал Хатчинс, посмотрев на Базиля с беспомощной улыбкой. – Собака, остров, вино, танец? Небогатый выбор.

– Достаточно, достаточно, – перебил его Базиль. – Вы еще больше запутываете все дело!

Хатчинс рассмеялся и звонко захлопнул книгу, Базиль встал и взял свою шляпу. В окнах многих домов уже загорелись огоньки лампочек, которые гирляндами висели в надвигающихся сумерках. И вдруг он увидел огненные письмена: «Теперь время для чашки тилбургского чая». Только сейчас он начал понимать, почему линия горизонт выглядела до странного ему знакомой – это был тот самый вид, который он рассматривал под другим углом.

– Вон та стена с пожарной лестницей, вероятно, и есть стена Королевского театра, – воскликнул он. – А вон то маленькое строение напротив нас и есть то сам здание – «налогоплательщик», которое находится рядом тупиком, ведущим к служебному входу в театр!

– Да, вы правы. – Хатчинс не отрываясь следил за глазами Базиля. – Не правда ли, забавно, как небольшое смещение угла зрения может изменить весь окружающий пейзаж?

– Наверное, эта горящая неоновая надпись небоскреба Тилбери действует вам на нервы?

– Ко всему привыкаешь…

Когда Базиль был уже у двери, Хатчинс его окликнул.

– Одну минутку, доктор. – Он отложил книгу в сторону и подошел к Базилю. – Знаете, вы что-то нечаянно сейчас сказали весьма важное.

– Что именно?

– Вы сказали, что я своими рассуждениями еще больше запутываю все это дело с канарейкой. А вам не приводила в голову идея, что вы сами это запутываете еще больше?

Базиль не смог сдержать улыбки.

– Хм, может, в вашем замечании что-то и есть! Может, вы и правы. Это – один из моих самых больших недостатков. Я всегда стремлюсь разрабатывать идею, обращая внимание на такие оттенки, обладающие подспудным, потенциальным значением, и иногда упускаю из виду самое главное. Возможно, убийца, освобождая птицу из клетки, руководствовался настолько простым и явным мотивом, мимо которого я прошел, так ничего и не заметив. Я искал что-то туманное, слишком запутанное. Мне так было нужно увидеть то, что я увидел через ваше окно! Всего лишь незначительный сдвиг угла зрения!

Глава десятая

РЕПЕТИЦИЯ

Ранним утром театральный район города выглядит таким же неопрятным и растрепанным, как женщина, которую заря застала еще в вечернем платье, в косметике, рассчитанной на яркий искусственный свет. Но в это утро Базиль взирал на окружающий городской пейзаж с определенной снисходительностью. Он знал, что через часа два-три все здесь изменится, приобретет благопристойный вид. Он больше не спрашивал себя, нравятся ему небоскребы или нет, красивы они или безобразны, удобно в них жить или нет. Теперь все его внимание привлекал небоскреб Тилбери.

Чей-то робкий голос вызвал его из лабиринта сентиментальных рассуждений.

– Простите, вы не укажете, как пройти в контору мистера Мильхау?

Базиль оглянулся и увидел перед собой высокого, основательно заросшего юношу, с выцветшими волосами. Его поношенный костюм был аккуратно выглажен, потрескавшиеся ботинки тщательно начищены до блеска. Его манера поведения являла собой какую-то слабо выраженную смесь нетерпения и беспокойства.

– Я провожу вас. Мне как раз нужно к нему, – сказал Базиль.

Контора Мильхау была на первом этаже справа от кассы две маленькие комнатки, такие же темные и лоснящиеся от грязи, как и сам Мильхау, только от жира. Вход в контору улицы находился в ведении злобной фурии с мягкими, про до невероятности золотистыми волосами и карими большими глазами. Она сразу узнала Базиля, так как видела его вместе с сотрудниками полицейского управления, когда впервые в театре стало известно о смерти Ингелоу.