– И моя дочь тоже здесь?

– Гляди, как мило она танцует с нашим Тедисом.

Кашис уже заметил Яункална в толчее танцующих, но никак не мог поверить в то, что яркая блондинка в его объятиях – Расма. Наконец музыка смолкла, и запыхавшаяся пара подошла.

– Ева одолжила мне свой парик, – рассмеялась Расма. – В прошлом году это был последний крик моды, она его носила не снимая, а сейчас решила, что свои волосы красивее.

Кашке не слушал болтовню дочери, зато Яункалн чуть не подпрыгнул – вот почему в комиссионном магазине ему сказали, что Ева Микельсоне блондинка! Чьи же это были слова – бедняги Эмиля или скользкого Иманта?

День седьмой

Спал в ту ночь скорей всего один Имант Гринцитис, который считал, что удалось разогнать черные тучи над головой. Тетушка Зандбург после коньяка боялась принимать свой привычный седуксен и, чтобы время не пропадало даром, занялась наведением в доме порядка, не давая спать ни Тому, всякий раз оказывавшемуся на пути у веника, ни бедной Расме, заслужившей отдых после блестящей операции в Интерклубе.

Не теряли времени и участники следственной группы. Тедис Яункалн и Янис Селецкис хотели прямо из клуба пойти к директору комиссионного магазина, но Эдуард Кашис посоветовал не спешить. Нечего было рассчитывать на то, что Гринцитис сам поднимет руки вверх и добровольно признает свою вину. Как раз наоборот – надо полагать, что человек, так хитроумно замысливший убийство, приготовился к обороне до последнего дыхания. И было бы не удивительно, если бы нашлась даже отравленная аконитином собака. Ведь Эмиль Мендерис по-прежнему был готов принять на себя все семь смертных грехов… Значит, надо было тщательно подготовиться к акции обыска, надо было распределить силы, чтобы в первом разговоре обвинение было не из пальца высосанным, а опиралось на убедительные доказательства. И тем не менее Тедису казалось, что Кашис со Страупниеком нарочно затягивают совещание. Не считают ли по прежнему работники старой закалки, что наилучшее время для таких посещений – час рассвета?

Выбор пал на майора Блумберга и Тедиса Яункална. Милиционер, дежуривший в парадном дома напротив, сообщил, что Гринцитис никуда не уходил, что свет в окне на втором этаже погас вскоре после полуночи.

В пижаме и с сеточкой на голове Гринцитис больше походил на потревоженного мещанина, нежели на загнанного в западню злоумышленника. Изучив предъявленные ордера на обыск и арест, он развел руками.

– Очевидно, протестовать сейчас не имеет смысла. Но предупреждаю вас, этого безобразия я так не оставлю, и принесением извинений вам не отделаться. Это возмутительно! И вам придется за это ответить.

– Оденьтесь, пожалуйста! – сказал Блумберг, – Советую прихватить туалетные принадлежности. Не уверен, что вам удастся быстро доказать, будто действительно произошло недоразумение… Мы покуда взглянем, как живут руководящие торговые работники.

По обстановке квартиры нельзя было сказать, что в этих двух комнатах проживает человек, имеющий доступ к вошедшей в моду старинной мебели, а также и к любым изделиям местного деревообрабатывающего комбината. Но и убогой ее было не назвать. Скорей всего она была типичной для холостяка, редко проводящего время дома. В спальной стояла широкая кровать и двухдверный гардероб, в кабинете – уголок, в котором было приятно почитать или посидеть с гостем: два удобных кресла, торшер и бар на колесиках. Книжная полка и большой письменный стол дополняли меблировку комнаты. Здесь тоже не было ни рекламных репродукций или календаря, ни сувениров, ни хотя бы заграничной пепельницы, которая указывала бы на возможности служебного положения Гринцитиса. Посредине полки, рядом с телевизором, стояла старинная, под дерматиновым чехлом, пишущая машинка фирмы «Континенталь». Стараясь придать голосу абсолютное безразличие, Яункалн сказал:

– Где у вас бумага? Я напишу на машинке акт осмотра квартиры.

– В верхнем ящике. А сберкнижка, которую вы, очевидно, ищете, лежит с правой стороны, – язвительно сказал Гринцитис.

Глядя, как майор умело и быстро исследовал содержимое ящиков стола, осмотрел отделения полки и бара, прощупал обивку кресел и в поисках тайника даже простучал подоконники, Тедис с горькой улыбкой вспоминал, как он сам проводил обыск в квартире Румбиниека, как не хватало ему этой сноровки. Тем не менее здесь результаты были еще более скудными.

– Сберкнижка ни имя Иманта Рейнисовича Гринцитиса с вкладом на сумму четыреста рублей, – диктовал майор. – Перчатки из искусственной замши с темним пятном на большом пальце правой руки. Два порожних пузырька и пипетка. Неоткупоренная глиняная бутылка с черным Рижским бальзамом. Пишущая машинка марки «Континенталь» с фирменным номером 980664. Подписи: ваша, Гринцитиса и понятых свидетелей. Все.

– Вы что же – совсем один тут проживаете? – обратился майор к Гринцитису, облачившемуся за это время в темный костюм. – Хоть бы собаку завели, все-таки живая тварь встретит дома, обрадуется хозяину.

– С животными мне не везет, – ответил Гринцитис. – Прежние хозяева квартиры оставили мне своего кота, а тот в марте удрал, да так и не вернулся. Потом я обзавелся симпатичным таким хомячком, до того был ручной, что я даже клетку не запирал. Ночью зверек нагуляется по комнатам, днем спит у себя в клетке. А однажды вечером пришел домой поздно, и подвернулся он мне под ногу – я не успел даже свет включить. – Он прикрыл рукой лицо. – Только косточки хрустнули. Два дня я ходил как больной… Перед Ивановым днем купил на рынке щенка. Мальчуган, который мне его продал, говорил, что мать щенка две медали имеет и отец чистокровная гончая. А у бедного Джерика задние лапы были парализованные. Лечил его рыбьим жиром, витаминами, но он даже по лестнице подниматься не мог. Сколько можно мучить несчастное животное? С большим трудом достал через знакомых яду, потом труп утопил в Венте. Вести пса к ветеринарному врачу было просто свыше моих сил.

– А на шею, наверно, привязали камень потяжелее? – поинтересовался Блумберг. – Так что течение навряд ли его унесло.

– Наверно, надо было, но я не смог, – со вздохом признался Гринцитис. – Положил в фанерный ящик и бросил с моста. За эти дни уже, наверно, в море унесло.

Разговор Яниса Селецкиса с Чипом проходил более откровенно. Поначалу задержанный, конечно, пытался разыграть недоумение, даже строил из себя жертву чьих-то злых козней, но, познакомясь с подписанными показаниями Пумпура и Сильвы, быстро сдался и разговорился даже чересчур. Рассказывал о своем искалеченном детстве, одинокой юности, о благих намерениях, осуществлению которых всегда мешали злые силы. Похоже было, самобичевание доставляло ему наслаждение. Выяснив все необходимое, Селецкис решил не терять времени понапрасну и усадил Чипа за стол.

– Возьмите перо, бумагу и напишите все собственноручно. Потом присовокупим к делу ваше признание.

Так появился на свет документ, язык которого свидетельствовал, что Дзинтар Вульф не впервые подвергался допросу и знаком с канцелярским стилем следственных органов.