— Им сейчас не до нас, — сказал второй пилот, но командир аэроплана так на него посмотрел, что тот тут же замолчал, понимая, что не стоит раньше времени радоваться, как бы беду не накликать.
На кораблях стало заметно замешательство. Что там кричат на палубах офицеры, конечно, слышно не было, возьми они в руки даже громкоговорители. Но догадаться-то нетрудно, если учесть, что матросы побросали брандспойты и побежали к орудиям.
Аэропланы пошли на снижение, корабли скрылись за скалами, осталось только наплывающее на них взлетно-посадочное поле.
Перевернутые зенитки и горящие вспомогательные строения вполне могли сойти за сигнальные огни, садиться с которыми даже на незнакомое летное поле мог самый бездарный пилот, если бы не бесформенные груды фанеры и металла, в которые превратились подбитые аэропланы.
Тут и там виднелись останки подбитых русских аэропланов. Мазуров насчитал их не меньше полутора десятков. Они были и на земле, и на воде. Похоже, что германцы сильно укрепили свою оборону за последние несколько дней.
— Вам лучше пройти в салон, господин подполковник, — посоветовал командир аэроплана.
— Да, — сказал Мазуров.
Он встал со своего места, чуть покачиваясь от перегрузки и от того, что пол стал вибрировать, но успел сделать всего пару шагов, когда почувствовал, что что-то неладно.
— О, черт! — вскричал командир аэроплана.
Он увидел вспышку на земле.
— Что там? — обернулся Мазуров.
Ответ он получил, когда впереди от лобового стекла слева от аэроплана взорвалась шрапнель.
— Они не подавили зенитки, — сказал командир аэроплана, — при посадке они нас прямой наводкой накроют.
Мазуров усмотрел в этом подтекст — а стоит ли в таких условиях садиться.
— Я не могу отменить операцию. Второго такого случая не будет. Вам помочь с пулеметом?
— Толку-то от него, — сказал командир аэроплана, — идите лучше в салон, приготовьтесь и своих людей предупредите, что посадка будет жесткой.
Но он и предвидеть не мог, насколько она будет жесткой в действительности.
Штурмовики вцепились покрепче в лавки и перила, амортизировать падение смогли бы и рюкзаки с парашютами на спинах. Все считали секунды, видели, как поднимается земля, заполняя иллюминаторы, ждали, когда же наконец колеса коснутся ее, но когда до этого осталось одно-два мгновения — не больше, — зенитчики попали в пилотскую кабину аэроплана.
Штурмовики слышали, как пули проломили фанеру, разбили стекло, аэроплан вздрогнул, резко пошел вниз, ударился о землю, так что у всех, кто в нем находился, чуть душу всю не вытрясло, подпрыгнул, словно мячик, а потом грузно рухнул на поле.
— Спокойно! — кричал Мазуров, понимая, что пилоты мертвы и аэроплан остался без управления, а в пилотской кабине все разворочено и приборы разбиты.
И все-таки им повезло: случись такое на несколько секунд раньше, шансов выжить у них осталось бы куда как меньше.
Колесные стойки сломались, аэроплан осел на днище, все еще продолжая мчаться с приличной скоростью, разрывая фанеру, словно ему вспарывали брюхо. Орудие сорвало с места. Веревки, державшие его, порвались, и оно ударилось о заднюю стенку салона, пробив в ней небольшую дыру и застряв.
«Похоже, придется прыгать на ходу».
— Приготовиться к высадке! — закричал Мазуров.
Части пола уже не было, сквозь прорехи проглядывалась земля. Аэроплан быстро терял скорость, но окончательно остановился, когда подмял под себя обгоревший истребитель. Кабина растрескалась от этого удара, хотя ситуация была схожа с той, когда поезд врезается в стоящую на путях вагонетку.
Штурмовиков потащило вперед. Особенно плохо пришлось тем, кто сидел на втором этаже. Двое упали, но им тоже повезло — аэроплан встал, иначе их просто раздавило бы, а так они отделались ушибами и встать смогли без чужой помощи.
После такого сотрясения нужно еще несколько минут, чтобы оправиться от шока, прийти в себя, но их не было. Мазуров знал, что вскоре аэроплан загорится. Он уже чувствовал запах дыма.
— Высадка, быстрее! — закричал он.
— Двери заклинило! — закричал кто-то из штурмовиков. — Сейчас!
Корпус аэроплана перекосило, двери не поддавались, штурмовики были заперты здесь, как в тюрьме.
— За пулеметы, — он заранее распорядился, кто займет за ними места, — будете прикрывать высадку.
Стенки корпуса вокруг бортовых пулеметов были обшиты металлом, но вряд ли это давало чувство спокойствия.
Мазуров полез в кабину. Он пробирался через завалы из фанеры, под ногами хрустели осколки стекла, которые щедро окатили лица пилотов. Они сидели в своих креслах, привязанные ремнями безопасности, чуть откинувшись вперед, почти склонившись над штурвалами, а залитые кровью руки все продолжали сжимать их. Лица были иссечены стеклом, тела изорваны пулями, у второго пилота снесло полголовы, а ошметки его мозга с кусками кожи, раздробленных костей, скальпа и порванного шлема валялись на полу.
Мазуров подавил в себе чувство вины. Пилоты такой исход предвидели, но это именно он подписал им смертный приговор своим приказом садиться. Что же, остается отдать должное их смелости и особо не задерживаться здесь.
Над аэропланом пролетели истребители и обстреляли зенитную установку долгими, очень долгими очередями. Зенитка вся засверкала от множества попаданий, когда пули высекли об металл искры, и всплесками, когда пули впивались в землю, вырывая из нее куски, затягивая все вокруг дымом и пылью. Зенитчики попадали, и теперь их тела в разных позах валялись на станинах орудия, на земле вокруг, на ящиках с еще не использованными пулеметными лентами.
«Кажется, зенитка исправна еще, — подумал Мазуров, — надо ее захватить».
Сколько бы они ни брали с собой пулеметов и автоматов — по сравнению с наземными частями, — они все равно считались почти безоружными, и надо было использовать любой шанс пополнить свою огневую мощь.
По борту аэроплана хлестнула автоматная очередь откуда-то из горящих вспомогательных построек взлетной полосы. Фанерный корпус они должны были пробивать насквозь.
Мазуров ухватился за пулемет в пилотской кабине, повернул его на шарнирах вбок, туда, откуда, как он полагал, обстреливали его аэроплан, не стал ждать, когда германец, засевший где-то в траве, вновь о себе напомнит. Секундой позже к нему присоединился один из бортовых пулеметов. Пули срезали все кусты. Автоматчик молчал, но Мазуров так и не понял — попали они в германца или тот предпочел спрятаться. Теплые гильзы стучали, как градины, осыпая приборную панель и тела пилотов. Пустая пулеметная лента повисла на последнем сочленении, отвалилась, упав на пол, менять ее Мазуров не стал, хотя в углу кабины лежали друг на друге еще три неиспользованных ящика. Он выбрался бы наружу прямо здесь, если бы не эти острые куски стекла, оставшиеся по краям кабины.
Штурмовики, вышибив двери, выбрались из аэроплана и теперь перебегали по летному полю к постройкам.
В бортах салона зияли пулевые отверстия, на остатках пола валялись три мертвых штурмовика. Будь они только ранеными, их здесь не оставили бы, так что Мазуров даже не стал их осматривать.
Транспорт осел на крылья. Очень удобно. Никакой трап не нужен. Шагнул — и ты уже на земле.
Услышав гудение двигателей, Мазуров посмотрел в небеса. На посадку заходил еще один «Русский витязь», но первый аэроплан заблокировал летное поле, и развернуться еще одной такой же огромной машине здесь было практически негде.
— Нам нужны эвакуаторы! — закричал он штурмовикам. — У них должны быть где-то эвакуаторы. Мы должны очистить летное поле.
Часть штурмовиков обыскивало вспомогательные постройки, другие окапывались вдоль летного поля, потому что вскоре стоило ожидать контратаку германцев, когда они очухаются и соберутся с силами, третьи направились к форту с орудиями, но пулеметный огонь из дотов прижал их к земле.
В одном из ангаров они нашли два обгоревших грузовика. Похоже, это были все эвакуаторы, которые имелись на острове, но и будь грузовики исправны, рассчитывались они все равно на то, чтобы передвигать легкие самолеты, а уж никак не такие, как «Русские витязи». Впрягись эти два грузовика в аэроплан — то с места его сдвинули разве только будь он на колесах. Эту же груду фанеры им не протащить и сантиметра.