— Нет, брат… дудки! Не видать вам моего четвертного! Сам пойду лучше, а не позволю…

— Хха! — ощериваясь, сказал солдат. — Взяло.

Конторщик приложил к глазам кулаки и пригляделся, будто в бинокль.

— Не дам! — повторил Карасёв, быстро шагая по избе и чуя на себе оживившиеся глаза солдата. — Это уж разбой называется!

— Дайте же! — настойчивым шёпотом сказала Зойка.

— Да это же… возмутительно! — крикнул Карасёв, показывая глазами.

Но она не видела или не хотела видеть. Она согрелась и не могла и представить, как можно опять тащиться по этой грязи.

— Разбо-ой… — осклабясь, покрутил головой лесник. — Чего скажет… Это у тебя… разбой-то! Какой раздулся… С её за полсапожки-то кто дует, а?! Раз-бо-ой! Разя мы тебя силой? Чего тебе добежать, какой дюжий! Денежки целей будут.

— Всё чтобы крепостные…….! — крикнул солдат с надрыву.

— Вот и вали лесом, три версты выгадаешь… — сказал лесник, тяжело поднялся, пошёл, пошатываясь, к печке, вынул из печурки гребень и расчесал голову. — Не пужайтесь, барышни, я ничего… Духом добегешь, болотцем только обойти… Дипломат-то у тебя какой знатный, — ливнем не продерёт.

— Мчите, господин… на Гарище! — крикнул конторщик, кривя рот и щурясь, чтобы казаться хитрым.

Он всё прикладывал кулаки и всматривался в Карасёва, но на него не обращали внимания.

— Четвертной — деньги тоже не малые… — продолжал лесник, старательно расчёсываясь и стряхивая гребень. — Да не тревожьтесь, барышни… я вам ничего… Рублишками небось не гнушался, таскал в мошну, набивал! А то четвертной! Я вон чтой-то и не помню, каки таки четвертные…

— А с патретами… хха! — сказал солдат. — Зелёная краска…

— Каковы! — крикнул Карасёв Зойке.

— Всякие есть! — сказал лесник. — Мяконькова захотел?!

— Я сам……. сухари жевал!.. во какой стал… гладкий! — крикнул не своим голосом солдат, выворачивая глаза, и кулаком разбил блюдце.

— Гони!

— Дал?!

— Сказывал, сотню даст…

— А может, шутишь? — пытал лесник. — Ну, коли желательно… твой верх. Ступай им, Мария. Ай передумаешь?..

— Гони!!! — крикнул Карасёв.

Баба схватила шаль и шмыгнула к двери, но солдат воротил:

— Стой-погоди!

— Далась я вам — обувайся да разувайся! — крикнула в сердцах баба. — Ну, чего ещё?

— Деньги наперёд, обманет…

Карасёв дёрнулся, но только посмотрел на солдата, словно хотел ударить.

— Мало чего… А может, у него и денег нет!

— Верно, наперёд надоть, — сказал лесник. — Теперь никому не верь!

— Даю. А не подведёте?! — сказал Карасёв, кусая губы, и щёлкнул об стол бумажником.

— Как так не приведёт — приведёт… — тяжело навалился лесник на стол и уставился на тугой бумажник. Давай знай!

И солдат привалился, раздул щёки и дышал хрипло. Карасёв поймал его напряжённый взгляд и отошёл к печке. Там он вытянул четвертную и отдал бабе. Она схватила и скрылась под занавеску, но лесник с солдатом враз вскрикнули:

— А покажь!

— Тётенька, покажьте… — сказал, поматываясь, конторщик. — Всем приятно…

— Чего баба в деньгах понимает… счас покажь! — крикнул лесник бабе и подтряхнул головой солдату. — Я счас разгляжу, какие его деньги. А то намедни в Хрусках корову так-то… за три полтинника у бабёнки выхватили взаместо сериев… купцами были!

Баба сердито швырнула на стол бумажку:

— Глядите, нате!

— Стой-постой… — прохрипел солдат, глянув на Карасёва и захватывая горстью. — Знак такой, на свет чтоб. Где знак?! Печатают тоже чисто… Где тут…

Он держал за края бумажку и глядел на лампу разинув рот.

— Дай-кась, увижу… — потянул лесник, но солдат не дал.

— Батюшки, раздерут… — заметалась баба, протягивая и принимая руки.

— Я тышши держал! — рыкнул на неё солдат и оглянул избу. — Не вижу знаку настояшшого!

— У тебя, может, глаза неправильные… счас увижу, — сказал лесник, вытягивая у солдата бумажку, и пощурился на Карасёва. — Надоть всё по порядку.

Он разложил её на столе, разгладил бумажку лапами и оглядел. Потом прихлопнул, словно бил муху, чтобы примять, и оглядел ещё.

— Энто тебе не газета.

— Про… каторжные работы… — бормотал конторщик, отпихивая не пускавшую его бабу. — Счас могу… про каторжные работы?..

— Н-ну, ежели не годится! — вскрикнул лесник к лампе.

Карасёв наблюдал от печки, покусывая губы: так бы и дал по этой широкой роже!

— Счас распро-обуем…

Лесник взял бумажку на зуб, — туго ли рвётся, — поглядел так и этак на огонёк, отставил от себя подальше и прочитал по складам:

— Четвер… тной… би-лет! Да!

— Сгодится, ладно, — сказал он, складывая, и отдал бабе. — Ну уж, беги им… куда знаешь! — погрозил он к окну. — Да-а… И всё-то ноньче у нас дорого… — сказал он устало и со вздохом, свёртывая покурить. — И, сталоть, эн-тот у вас… — полизал он бумажку, — ахтомобиль поломался? И вы, сталоть, на дожжу!..

Баба вышла. Слышно было, как она кликала Цыганку и побежала под окнами. Карасёв вынул платок, вытер лицо и внушительно высморкался.

— Растревожили карактер, мочи моей нет… — отдышался солдат. — С чего такое?..

— На Котюхи помчала! — сказал лесник, потирая красную шею, и позевал протяжно. — Ай остатнее на покрышку… замрёт, может?

— Давай, замрёт, может… — отозвался солдат и вдруг, поняв что-то, так и заколыхался и замотал головой, хоть и боль была на лице. — Бес-баба… На Котюхи?!

— Обязательно на Котюхи. Никак дожж опять?..

Дождь всё точил и точил, и всё шумело в лесу порывами.

Лесник достал из-под лавки бутылку, взболтнул на огонёк и разлил по чашкам. Солдат понёс, расплёскивая, запрокинулся, поперхнулся и вскинул брови: стало его лицо сизым. Конторщик выпил и дёрнулся, словно его проткнули. Лесник покрестился и проглотил, выпучил глаза и крепко задумался — на стол.

— Дюже зла… — сказал он сипло после раздумья. — Лавошникова много мягче… декох.

Принялись за селёдочные головки. Конторщик поерошил рябчика, стукнул его головкой о край стола и сказал уныло:

— Сытый… самая-то пора! Господин хороший, купи у меня ружьё… у тебя денег много… Этих набьёшь…

— Не требуется мне ружья, — сказал Карасёв.

— Не требуется… А чего… требуется?..

— Не знаешь чего?.. — отозвался солдат и сказал нехорошее. — Ну его… Я у тебя… отдышусь, куплю. Зайцев буду… казнить!

И стали говорить, — хорошо бы дровами заторговать солдату, выправятся вот ноги. Горбатый вон тысячами теперь ворочает.

— А, шут горбатый, — с досадой сказал солдат. — Бабу его любил до страсти… совокупно… Всё-то у меня разладилось, себя не узнаю…

— Не миновать тебе торговать! — сказал лесник. — Я тебе устрою… скажешь потом… при деньгах будешь! За наши леса милиён дают, два просим… Казна подсылала, только дай!

— Куда ему деньги, лысому… у него пять милиёнов!

— Семь милиёнов… — выговорил конторщик, запихивая в карман рябчика.

— А вот… сидит, милиёнами обклался, а всё хочет… А тут бьёшься-бьёшься, с дыры на дыру перекладаешь… только и делов. Денежки-то туды пылят… — показал он костью на Карасёва.

— До хорошего дожжу… — устало сказал солдат, — уже невмочь ему было, — отгрёб со стола и привалился.

Лесник покликал Мишутку с печи, дал сахарку и погнал спать. Конторщик всё ещё возился с рябчиком. Карасёв с Зойкой тихо переговаривались у печки.

— Кажется, угомонились. Что, устала?

— Когда это только кончится… Есть хочется, — шепнула она, вынула из сумочки зеркальце и попудрилась.

— Там уж как следует закусим…

Карасёв развязал баульчик, достал пакетик, и стали закусывать на скамейке. У стола затихли совсем. Солдат похрипывал: было видно, как подымалась зеленоватой горой спина и двигалось рыжее, с беловатой проплешинкой, темя. Только лесник сидел, подперев голову кулаком, и сонно глядел на стол. Ходики на стенке, над плакатом со швейной машинкой и красной барыней, отстукивали чётко-чётко, будто за стеной отбивали косу.